Лес погибал

Светлая леди ходила меж стволов могучих меллорнов, едва касаясь истрескавшейся коры ладонями. Она чувствовала их боль. Она чувствовала их крик. Деревья кричали и бились в агонии, которую теперь слышала и ощущала только она. Внучка слишком далеко, ей нет ныне дела до земель эльфов, а менестрель... Чудилось Артанис, что сошел он с ума настолько, что не слышал боле ничего, кроме крика чаек, шума волн и вопля Майтимо, которого пожирал огонь. И такой же огонь пожирал Великий Лес... Где-то в стороне послышался скрежет и шум; посыпались ветки, сначала мелкие, потом все крупнее. И, словно поверженный исполин, меллорн рухнул к ногам Галадриэль, которая от страха не могла и шагу ступить, прижав ладони к посеревшему лицу. Деревья падали. Каждый день один или два, словно сточенные у самых корней, ослабшие стволы рушились, увлекая за собой соседа. Но на их месте, сколько бы она ни смотрела, сколько бы ни искала - не было новых всходов. Ни одно семя не дало ростка. Нолдиэ напрасно лила над ними слезы, моля Валар о милости, о последней милости - подарить людям Лес. Но никто и ничто не отозвалось на ее просьбы, нигде не было ответа. Даже дерн, что поначалу занял освободившееся место, начал жухнуть и погибать, будто что-то сосало из него силы. Только два. Их осталось только два, побитых невиданной болезнью, ослабших, но все еще стоящих гордо и прямо. Два последних дерева, словно поддерживая друг друга, сплелись ветвями, образуя огромную арку, теряющую свои очертания. Артанис почти не сходила с места, днюя и ночуя в просвете между ними, молилась и шептала нежные слова этим исполинам, что отчаянно боролись с заразой. Что же делать? Как же быть? Никто не сможет ей помочь и дать совет теперь... – Их убивает не болезнь. От хриплого голоса над головой эльфийка вздрогнула, открывая глаза и поднимая взгляд. Там стоял тот, кого она никак не ожидала тут встретить, считая безвозвратно потерянным... Хотя бы для общества. Маглор же явно не считался с мыслями кузины и теперь стоял тут, поглаживая здоровой ладонью ствол, словно утешая раненого зверя. – Это мы. Нэрвен непонятливо моргнула и перевела взгляд на стволы, силясь понять, о чем ведет речь безумный. Как они могут убивать деревья? Это невозможно! И она поспешила сообщить об этом, возмутилась, подскочив... А потом неожиданно оборвала себя даже не на полуслове - на полувздохе, осознав, что феаноринг стремительно сменил тему и говорил совсем не о гибели деревьев. О самих деревьях. Да, речь шла именно об этих последних гигантах, чья пожухшая листва шелестела от ветра где-то там, в тишине. – Ундомиэль выбрала тропу смертных – её дерево сгнило ещё тогда, но ты не заметила этого, пока лес был полон жизни. Теперь наш народ покинул проклятые земли, деревьям больше не на кого надеяться. Остались только мы с тобой, да остатки народа Кирдана, что прячутся в Гаванях. Это наши деревья, и их души зовут нас. Разве не это ты ощущала? Крики. Множество криков, мужских, женских, детских. Тебе не казалось, Нэрвен. Их души кричали и молили о помощи. Молили остаться. Да вот только никто этого не слышал – даже Элронд, хотя на миг ему и почудилось нечто подобное. Я видел, как он вздрогнул и обернулся на крик своего дерева, но после решил, что ему почудилось. Я мог бы уйти с ними – но я не оставлю свое. Его речь куда больше походила на бред обезумевшего, чем на правду, если бы не тот факт, что он не ошибся. Ни разу не ошибся. Галадриэль тоже слышала невнятные восклики, стоны в лесу, когда уходил народ её зятя, но осознать тогда, что это были меллорны... Кто бы мог подумать! – Лес всегда любил меня. А я любила лес... – потерянно прошептала нолдиэ, снова касаясь ладонью шершавой коры. И, словно в благодарность, дерево загудело, застонало как-то сладостно, довольно. Просто ветер качнул. Просто ветер, которого там не было... – Твой дар. Твое проклятие. Ты упустила последний корабль, Келеборн не дождется тебя в Валиноре. Дерево ты не оставишь, я знаю. Я буду с тобой. Как же странно говорил Маглор. Отрывисто, рубленными фразами, словно озвучивал додуманные мысли, не в силах вытерпеть и сложить их в одно предложение. Порой он сам себе противоречил. Но еще более странно ощущала себя светлая дева Лориэна, прислонившись к "своему", как про себя окрестила она дерево, стволу. Он был теплым, пах смолой и словно дышал, гудел жизнью изнутри. Не раз она слышала этот гул, не раз она прислонялась так щекой и ухом к колючей коре, но никогда, никогда пульс древесного сока не был таким оглушительным. Так она пропустила момент, когда Маглор отошел куда-то в сторону, скрывшись за буреломом иссохших ветвей, но Галадриэль теперь мало волновала судьба кузена. Она ведь была рядом со своим деревом... Вернулся менестрель к концу следующего дня, принеся с собой двух кроликов. На них не было крови или иных следов охоты, но Нэрвен не решилась спрашивать, откуда у них столь богатый ужин. Более того - она отказалась от своей доли, ограничившись набранными Маглором ягодами, но дело было вовсе не в том, что нолдиэ был противен вкус мяса. Просто... Просто она не чувствовала голода. Нескольких кислых, недозрелых ягод вполне хватило ей, чтобы почувствовать себя насытившейся, и щекочущий ноздри запах дыма и жареного кролика не возбуждал в ней такого аппетита, как в Кано, который ловко обглодал одну из тушек. Сейчас он коптил вторую, стараясь сделать мясо сохранным на долгий срок, и как-то странно косился в сторону сестры, но ничего не говорил. Галадриэль уснула, прижавшись к дереву, и в ночи её больше не тревожили крики. Утро встретило неласково. Безумно болела левая рука, плечо, которым она прислонилась к дереву. Словно в нее вошел сучок, но никаких повреждений, даже царапины на белой коже не было видно. Маглор осматривал руку и молчал, как-то беспокойно поджимая губы и кидая словно бы испуганные взгляды на стоявшее рядом дерево, которое скрипело и стонало, недовольное тем, что его эльфийка отодвинулась. Долго выносить это давление, этот шепоток в голове она не смогла, и к полудню, перестав обращать внимание на боль, снова прижималась к коре, глядя на сильные корни, местами выбившиеся из-под земли. Боль утихла к вечеру, а ночью Галадриэль уже сладко спала, не видя, как с нарастающим страхом начинает отодвигаться от соседнего дерева Маглор. Четвертое утро огласил крик. Маглор видел, как на руке кузины набух чирий, и внутри словно что-то шевелилось, натягивая его и стремясь вырваться наружу. Галадриэль во сне ворочалась от боли и жалобно стонала, хмуря светлые брови, но проснулась только тогда, когда кровь брызнула из разорванного вздутия, а вслед за кровью потянулся вверх росток, перепачканный алым, липкий, но упорный и уверенный, расправляя свои первые листья. Прикосновение к стеблю приносило боль, сравнимую с прикосновением к оголенному нерву. Они быстро оставили любые попытки его извлечь, потому что стоило только потянуть, как Галадриэль заходилась новым воплем боли, отнимая руку. В один из таких заходов Маглор нечаянно оторвал один лист... Это было кошмарно, потому что из новой ранки вместо сока потекла густая кровь, а Нэрвен описала ощущения так, что это больше походило на оторванный палец. К вечеру боль унялась, эльфийка даже могла двигать рукой. Росток при этом покачивался, но это было, скорее, несколько щекотно. Едва успокоившись, Галадриэль осмелилась коснуться оставшегося листа, легко-легко проводя самыми подушечками пальцев по его кожистой поверхности. Словно себя погладила... Ранка на стебле затянулась коркой, как настоящая, и больше не тревожила. Маглор сидел в стороне и разводил костер из сухих ветвей, досыпая под низ мох, и упорно ежился под невероятно тяжелым взглядом кузины. Словно он жег тут маленьких детей, не меньше!.. Ночь была странной, нервной. Песнопевцу постоянно слышались шорохи, стоны, даже какие-то шаги. Шелестела сухая листва на погибших стволах... Или это было дыхание спящей нолдиэ? Открывать глаза было страшно, и за всю ночь Кано уснул всего на пару часов. Снились ему все те же деревья, слышался их скрип, а в какой-то момент феаноринг даже подскочил от вскрика... И лишь через несколько мучительно-долгих секунд он смог осознать, что это кричит он сам. Галадриэль, что самое странное, даже не шелохнулась, и это напрягло эльфа. Подползя ближе, Кано дотронулся до плеча недвижимой кузины. И тут же отпрянул, потирая руку, словно обжёгся. Она была... холодной. Холодной и бледно-зелёной в свете серебряной луны. Маглор поначалу нервно усмехнулся, мотая головой и уверяя себя, что у него просто разыгралось воображение, а потом с ужасом осознал, что сестра не шевелится. Совсем. Не вздымается грудь от дыхания. Не трепещут ноздри. Ничего. А росток на руке разросся и оплёл всё плечо и предплечье, как диковинный и изящный браслет. Корни его, скользя по лёгкой и нежной ткани платья, опускались к земле, буквально впившись в неё, пытаясь высосать как можно больше из иссушенной почвы. А на самом верху едва покачивался под неощутимым ветром плотный бутон, который, казалось бы, готов вот-вот взорваться. Ещё не ведая, что он творит, Маглор в приступе злости и отчаяния схватил его и сорвал, бросил на землю, затоптал!.. А потом, подняв взгляд, замер, оцепенел буквально, чувствуя, как сердце останавливается в груди. Артанис стояла в полный рост, глядя на него, но в её глазах больше не было зрачка. Словно луна светила прямо через них, проникая в самые дальние уголки сознания, выворачивая душу наизнанку. Сестра подняла руку, указывая деревянными пальцами-веточками на менестреля, и он мог поклясться самой страшной клятвой, что видел, как к нему потянулись ветви всех растений, что росли вокруг. Где-то в вышине сплетённых крон меллорнов что-то хрустнуло и на землю упала огромная ветвь, позволившая Маглору вырваться из цепких лап ужаса и отпрыгнуть в сторону. Галадриэль не шевельнулась, ни один мускул на её лице не дрогнул. Она будто и не заметила, будто не услышала, всё ещё указывая на брата. А потом она закричала.