Красный

Стив помнит галстук того ужасного красного цвета, каким расцветает кровь на его ладонях. Тони идет этот чертов галстук, ему вообще идет красный цвет. И когда перед глазами все меркнет, Стив прикрывает веки, но продолжает видеть. Видеть Тони во вспышках алого и золотого. Золото тускнеет, а красный цвет становится только ярче. Кровь на руках. Металлические пластины костюма. Галстук. Так, наверно, с ума и сходят. Обсессивно-компульсивное расстройство, невроз навязчивых состояний. Стив почти не помнит тот спор, когда он вертел в руках пресловутую перьевую ручку и уже собирался подписать акт – Тони всегда был крайне убедителен. Собирался, но отпрянул в последний момент. Он и правда не помнит почти ни слова из разговора. Помнит только уставший надломленный голос, какой-то панический внутренний страх и красный галстук. Стив часто моргает и отбивает пальцами по столу незамысловатый ритм. Один и тот же, семь раз подряд. Выдыхает. Становится легче. Галстук четко врезается в память не только цветом. Стив помнит его на ощупь, пальцы помнят, оттого и сбоит нервный ритм, выбиваемый по столу. Притянуть Тони за этот галстук для поцелуя. Как знать, может, последнего. Прощального. Не встретить ни сопротивления, ни ярости, лишь усталую улыбку и тихий шепот в ответ: «Это конец?» Стив помнит ощущение мягкой ткани, пропущенной сквозь пальцы, помнит горечь в глазах напротив, помнит – так много и так детально помнит – прикосновения, быстрые, грубые, изучающие. Переплетение пальцев, подсобку – одну из немногих, где не было камер, костюм-тройку, летящий на пол. Красный галстук, обездвиженные им руки. Сколько он любовался раньше этими руками. Сколько восхищался их силой, аккуратностью, ловкими пальцами. Тони царапает ему спину, зажатый на весу между его телом и металлическим стеллажом, царапает, будто роспись оставляет, собственнически и решительно, мол, не трогать – мое. Причудливая роспись на спине, наверно, такая же красная, жаль только, что заживет слишком быстро. Растает, будто не было, растворится, исчезнет как утренний туман. Стив помнит, как это – целовать Тони, держать под бедра, оглаживая их и сжимая, двигаться навстречу, сливаясь в одно целое, слушать, слушать рваное дыхание, рассматривать искусанные губы, с которых стоны не срываются, сдерживаемые последним отчаянным усилием воли, ведь их могут услышать. Они почти враги, снова, это опять на пределе, как все, что между ними происходило. Ненависть, дружба, злость, спарринги, ненависть, любовь, секс. Стив не уверен, что именно в этом порядке, у них вообще никогда не было никакого порядка. Был хаос, была непредсказуемость, небольшие перерывы на умиротворение – и все по кругу. Эта их жизнь, попытка быть вместе – бомба с неисправным часовым механизмом. Тикает, нервирует, и не знаешь, когда взорвется. Знаешь только, что это твой осознанный выбор. Что от ненависти до любви, от противостояния интересов до зависимости от человека – всего несколько сотен ударов сердца. Красный галстук, обхватывающий запястья Тони, не виден, когда руки его закинуты Стиву на плечи, а Стив – они оба вряд ли забудут этот эпизод – трахает его в подсобке, когда за окном без пяти минут война. Когда через эти пять (пятнадцать, двадцать?) минут они разойдутся по разные стороны и наставят оружие друг на друга. Стив помнит. Вспоминает каждую минуту с тех пор, как ушел. Память услужливо и четко рисует картинку в алых тонах. Вот он бросает щит и уходит – почти что сдается. Вот решается и пишет письмо, пишет перьевой ручкой, не той, что тогда предлагал ему Тони, и жаль, что не той. И пока он пишет, пальцы левой руки отбивают все тот же ритм по столу. Все те же семь раз. По кругу. По шкале Йеля-Брауна* это, наверно, уже можно считать расстройством тяжелой степени. Стив представляет, как Тони читает письмо. Представляет каждый раз с другим исходом. Иногда ему это снится. Вот Тони рвет несчастный листок и выбрасывает телефон. Вот, напротив, улыбается и протягивает руку, чтоб набрать номер. И самый ужасный вариант: безразлично пробегается глазами по строчкам и закидывает конверт на полку – туда, куда никогда больше не заглянет, потому что на полке всякий ненужный хлам. И конверт исчезнет, будто не существовал никогда; возможно, Дубина в попытке стереть пыль и прибраться просто утилизирует его как мусор. Но при всех мысленных раскладах Тони читает, сидя за столом. На нем костюм-тройка, белая рубашка и красный галстук. Пальцы снова стучат по столу. Раз. Стив ставит точку и еще раз пробегается глазами по написанному. Два. Вздыхает, осознавая, как много нужно сказать и как мало у него сейчас слов. Три. Запечатывает конверт. Четыре. Пять. Шесть. Седьмой раз не удается отстучать верно, и Стив начинает сначала. Когда раздается звонок, нет смысла смотреть на экран. Нет смысла отстукивать ритм по столу. Смысл концентрируется на телефонной трубке, на голосе, что звучит из нее, на честном, не дрогнувшем: «Возвращайся. Ты мне нужен». Стив помнит. Они всегда держались на какой-то вселенской мудрости Тони. На его умении прощать. Не сразу, через боль, через гордость, но все же. На их бомбе именно Тони всегда перерезал нужный провод, вот только зачастую уже после взрыва. После того, как они оба собирали себя заново и осознавали, что им не хватает частички души. Друг друга. Тони ругался, что Стив все видит черно-белым, возможно, так оно и было. Черно-белым с вкраплением красного. Когда Стив приходит в Башню – опустевшую, непривычно тихую – Тони ждет его в мастерской. Ему там будто бы проще, безопаснее, можно уткнуться в свои железки, можно почти не поднимать взгляд. Можно отвечать рассеянно и не сразу, делая вид, что поглощен работой над проектом. На Тони мятая футболка и домашние серые штаны – никаких рубашек или тем более галстуков. Но в мастерской очень много красных деталей. Красных и золотых, но золото меркнет, а пальцы отбивают привычный ритм по кромке двери, в которую Стив так и не решился зайти, замерев на пороге. – Входи, – просто предлагает Тони. – Садись. Будешь кофе? Стив кивает, но после осознает, что на него не смотрят, а значит, нужно ответить. – Буду. Это самое нелепое, что они могли сказать друг другу после разлуки. Хотя им столько нужно было сказать друг другу, что не хватило бы нескольких суток, да что там, может, всей жизни не хватило бы, поэтому стоило ли начинать. Тони отрывается от своей работы и направляется к кофе-машине. Взгляда глаза в глаза пока так и не случается, и Стив не знает, хочет он этого взгляда или безумно боится. И то, и то. Поэтому он просто сидит на диване, отстукивая пальцами по подлокотнику все тот же ритм. Раз, другой, третий. На четвертый его пальцы накрывает теплая ладонь. – Эй. Хватит. Вот и зрительный контакт. Лицо так близко, глаза напротив – серьезные, внимательные, под ними темные круги, в уголках – морщинки-лучики. Смотреть тяжело, но взгляд отвести невозможно. – Твой кофе. Чашка с дымящимся напитком обжигает пальцы, но Стив держит ее и, сам не зная зачем, поднимается с дивана. Делает медленный осторожный глоток, все еще не разрывая зрительного контакта. Глаза у Тони как кофе в кружке, того же цвета, темные и жгучие. И он смотрит, смотрит пристально, изучающе, без упрека, без злости, просто смотрит и даже внезапно улыбается, едва заметно, краем губ. На нижней – небольшая ранка, и Стиву хочется прикоснуться к ней губами. Просто небольшая красная полоска, а поди ж ты, срабатывает триггер, пальцы нервно начинают постукивать по горячему фарфору. – Я не хочу кофе, – внезапно признается Стив. – Чего же ты хочешь? – Тебя… Кружка падает и разбивается вдребезги у их ног. На мгновение они отпрыгивают друг от друга, спасаясь от горячих брызг, а после остается лишь сократить расстояние, не обращая внимания не жалобный звон осколков под ботинками. Стив делает шаг и стискивает Тони в объятьях. Целует, целует, целует – губы, щеки, шею, прижимает к себе до хруста ребер, бессвязно бормочет извинения. Взгляд карих глаз стремительно теплеет, губы шепчут в ответ что-то похожее на «скучал» и «люблю», а еще, кажется, «идиот». Или нет, «идиоты». Оба. Так и есть. Подорвались в очередной раз на собственной бомбе и теперь опять собирают себя по кусочкам, вплавляются, врастают друг в друга, стараются надышаться. Стив задыхается в той нежности, с которой Тони гладит его плечи, с которой вплетает пальцы в его волосы. Теряется в поцелуях, в ласках, в тихом шепоте. Поговорят они позже, обязательно поговорят, а сейчас им остается только касаться, вдыхать родной запах, слышать биение сердца. Пытаться что-то сказать, но лишь бормотать бессвязно, по кругу одно и то же, вроде «не отпущу» и «никогда». Никогда больше. И, боже правый, сделай так, чтоб это никогда длилось дольше предыдущего. Чтоб вселенная не заставляла их вновь выбирать, разрываться и умирать от этого разрыва. – Тони, скажи, что в этот раз все будет нормально. – Нормально? У нас? – он так насмешливо кривит губы, и это так привычно и так прекрасно, что у Стива к горлу подкатывает ком. – Нормально у нас никогда не будет. Но зато гарантирую – не заскучаем. Это и грустно, и смешно, и как-то болезненно правдиво. И вот именно сейчас можно плакать, доверительно, честно, плакать, улыбаться, ловя губами чужой шепот, сейчас можно злиться, можно извиняться – снова, искренне, но уже без страха. Они добираются до спальни, от самой мастерской не размыкая объятий, почти не разрывая поцелуй. Спальня Тони… их спальня. Там все то же, только они оба снова чуточку другие, но как бы очередная боль их ни корежила, их чувства – то, что остается неизменным. На широкой кровати – их кровати – шелковое белье того самого багряного цвета, оттого пальцы вновь пускаются в ритмичный пляс, но Тони перехватывает руку Стива и целует раскрытую ладонь. – Эй. Все хорошо. Ты дома, – целует по отдельности каждый палец, ведет носом по запястью, а потом ловит губами пульс. Стив не знает, как сказать, что «дом» – не башня, не эта спальня, хоть с ней и связано множество приятных воспоминаний. Дом – это Тони, темные внимательные глаза с лихорадочным блеском, ехидные губы, негромкий бархатистый смех. Дом – это тепло родных ладоней, это засыпать и просыпаться вместе, пить кофе, сидя на полу, заботиться друг о друге, несмотря на сопротивление этой заботе. Дом… В голове вдруг становится так блаженно пусто, когда они падают на кровать – как в пропасть, и жар их тел превращается в ауру этой комнаты. Стив верит. Верит, что вместе они победят все и, как бы мир ни делил их, как бы время ни разлучало, они снова окажутся вместе. Тони верит, что однажды Стив перестанет отстукивать навязчивый ритм по любой поверхности, и убирает из интерьера все оттенки красного. Спустя несколько месяцев Стив лично повязывает ему тот самый галстук, и вдруг оказывается, что пальцы не помнят излюбленный ритм и даже не дергаются в попытке воспроизвести его хотя бы раз. Не говоря уже о семи.