Коррозия

      В башне царит полумрак и абсолютная тишина. Сколь долго он не слышал ее? Когда успел привыкнуть, к присутствию других людей, сновавших по его дому? Сейчас тишина, так желанная им всего несколько недель назад, кажется оглушающей… она заставляет вспоминать о том, что произошло лишь несколько долгих часов назад и тело пронзает болью… не физической, нет. Раны заживут, оставляя лишь только шрамы, что побелеют, потом и не вспомнишь, какой где получил… болела душа.       Боль накатывала волнами, сжимала ребра, не хуже тугой повязки, застревала комом в горле…она медленно убивала. И если на людях, среди друзей, да и не только, он держал маску, играл свою вечную роль саркастичного плейбоя, то здесь и сейчас, не от кого было прятаться.       Старк, прихрамывая, бредёт к бару, что бы плеснуть себе виски, или чего покрепче, что бы заглушить дрожь, унять обиду, разгорающуюся слишком ярко. Если он позволит этой обиде поглотить себя, то она погубит его… потому что обида сожжет его, потому что, в итоге, обязательно придет апатия. Он прекрасно знал это мерзкое чувство, потому не подпускал к себе никого слишком близко.       Только три человека знали его настоящего, трое подобрались достаточно близко, на столько, что он позволял себе прислушиваться к ним…и третий был его самой большой, фатальной, ошибкой.       Тони достает большой граненый стакан, ставит с тихим стуком на стол, кидает несколько кусков льда и наполняет стакан янтарной жидкостью. Лед блестит в напитке острыми гранями и невольно Старк сравнивает его со взглядом Роджерса.       Таким же холодным и колким. Старк жмурится, трясет головой, пытаясь вытряхнуть эти глупые мысли из головы, но от этого только разрастается мигрень.       Чертов, мать его, Роджерс. Тони опустошает стакан за раз, жмурится, когда алкоголь обжигает рот, а после и пищевод, теплом оседая в желудке. И только потому ресницы его стали влажными…железный человек не умеет плакать. Ведь так?       Однако сердце его изъедено коррозией и от него остались только жалкие ошметки. Не восстановить, не подобрать нужные шестеренки, потому что механизм проржавел насквозь…нечего чинить.       В какой именно момент это случилось?       -он мой друг. – Эти слова словно удар под дых.       -им был и я… - голос хриплый, почти безжизненный, но шестеренки все еще двигаются, хотя скрипят, их бы пощадить, дать передышку, да смазать. Но времени нет.       Нет, это случилось позже, после того, как он получил те несколько сильных ударов щитом, после того, как железная маска оказалась сдернута с его лица… все произошло, когда он распахнул глаза и увидел щит в груди, разбивший реактор. Чуть больше силы в удар и он бы вполне умер. Чуть больше силы…       Невольно Тони касается того места, где так саднил большой синяк и железо, прогнувшееся от удара, расцарапало кожу. В этот момент шестеренки замерли, покрываясь отвратительной, рыже-коричневой коркой полностью. Оно замерло, но его еще можно было спасти…       Стив поднимается, тяжело дыша, помогает встать другу и Тони, с какой-то обреченностью смотрит им в спины…он барахтается на полу, в бесполезной попытке подняться…и кажется сам себе жалким, делая еще одну попытку…вернуть его?       -Щит не твой, не заслужил! Его мой отец сделал! – и он отчаянно желает, что бы Роджерс обернулся…но тот не поворачивается, смотрит перед собой, бросая щит, что со звоном и грохотом падает у его ног. И уходит.       Он оставил его. Оставил позади, словно ненужный хлам и в это самое мгновение, изъеденный ржавчиной механизм рассыпается… железные люди выносливы и стойки. Но кто скажет с уверенностью: сломав их, можно ли их починить?