Болезнь

      Казалось бы, нет такого происшествия, которое могло бы вызвать удивление среди сотрудников НИИЧАВО. Всё воспринималось как должное, всё можно было решить (кроме задачек Хунты, который утверждал обратное). Даже Саша, который попал сюда позже всех, постепенно привык к своей работе. Но что-то всегда случается впервые.       Придя на работу в очередной понедельник (нет, не в субботу, а именно в понедельник!), он первым делом бросился к Алдану. Потому что когда Саша сдавал ключи от лабораторий в пятницу, он увидел, что Кристобаль Хозевич еще не ушел. У руководящего состава были свои собственные ключи от компьютерного кабинета, и это могло значить, что… Привалов с замирающим сердцем нажал на кнопку питания, машина послушно включилась, загудела, замигала лампочками и напоследок выплюнула лист, покрытый арабской вязью. Потом еще и еще, их набралось штук 15. Всё-таки, видимо, Хунта заходил сюда, потому что арабский он знал. Со времен основания Кордовского халифата. Халифат потом, правда, распался, а вот знания остались.       Саша вздохнул, сложил листы стопкой в том порядке, в каком они появлялись, потому что на них не было номеров, и вообще не было понятно, где начало, а где конец. Если они кому-то нужны, пусть этот кто-то сам приходит и забирает. В остальном компьютер работал на удивление нормально.       Когда наступило время обеда, за листами никто не пришел. Более того, сам Хунта ни разу не прибежал сюда, не пронесся по коридору, нигде не хлопали двери… Саша пожал плечами и только собрался идти на обед, как вдруг дверь открылась, и зашел Фёдор Симеонович. Он неловко осматривался, будто искал что-то.  — Саша, з-здравствуй, — пророкотал Киврин, направляясь к столу и, сам того не зная, полностью отрезая путь к обеду. — Тут на печать ничего не п-приходило? Текст один…  — Нет, Фёдор Симеонович, сейчас ничего не было. Только с утра вот. — Саша придвинул к нему стопку. — Но это, наверное, не то. Это, скорее всего, Кристобаля Хозевича.  — Оно, родимое! — Фёдор Симеонович аж подскочил от радости и схватил тонкие листы. Саша явно не сумел скрыть своего удивления по поводу того, откуда у могучего мага северных земель знание арабского, и на его лице всё ярко отразилось.  — К-кристо заболел, а ему нужно, вот и я з-захватил, — пояснил Киврин, будто извиняясь, что совсем не сочеталось с его внушительным обликом. — Спасибо, г-голубчик.       Он сотворил традиционное яблоко и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Привалов так и остался стоять с открытым ртом, но потом сообразил, что пообедать еще можно, и бросился на общую кухню. Там сидели Роман и Витька, с пельменями. У Витьки они были в тарелке, а вот у Романа летали над ней так, что их невозможно было поймать и съесть. Сам Роман сидел, подперев рукой голову, с выражением крайней скуки на лице и терпеливо ожидал, когда же его энергичному товарищу надоест баловаться с телекинезом. Когда Саша ворвался, они оба оглянулись на него, и несчастные пельмени плюхнулись обратно в тарелку Романа, подняв брызги, а некоторые даже упали на стол.  — Корнеев. — угрожающе проговорил Роман. Витька торопливо пробормотал очищающее заклинание, чтобы и стол, и Роман пришли к тому виду, в каком они были до пельменей.  — Ребята, ребята, знаете что? Хунта заболел! — выпалил Саша с таким видом, как будто у несчастного Кристобаля у всех на виду выросла вторая голова. Роман сосредоточенно поедал пельмени, пока Витька снова не взялся за свои фокусы, а сам Корнеев сделал преувеличенно обеспокоенное лицо.  — Сашенция, подойди-ка сюда, — он жестом заботливой мамочки потрогал Сашин лоб. — Да не, нормально вроде. Я уж думал, это ты заболел. Это всё от компьютеров, не доведут они тебя до добра, ох не доведут. — Но он же… Великий.  — И что?  — Ну… я думал, что Великие Магистры не болеют. Они же… живут несколько веков!  — Это не означает не болеть, — хмыкнул Витька. — Живет сущность, а болеет тело.  — Вообще-то Кристобаль Хозевич болеет часто, — ввернул Роман, — Климат не его, видимо.  — Я ни разу не замечал. — пробормотал Саша, пораженный очередным открытием в стенах этого заведения. — Дубли, друг мой неосведомлённый, — щелкнул пальцами Витька. — Дуб-ли. Ты давай-ка поешь, а то вон совсем зеленый стал. *** Федор перешагнул через порог, поставил сумки с едой и щелкнул выключателем. В прихожей зажегся приветливый свет. Он разделся, помыл руки и тут же пошел на кухню. На кухне с момента его ухода не изменилось ровным счетом ничего, что означало…  — К-кристо, ты опять ничего не ел? — он прошел в комнату, зажег там настольную лампу и присел на край кровати. В комнате было тихо, на этот раз даже воздух не потрескивал. Это означало, что Хунта не был раздражен или зол, вероятно, он просто спал почти весь день. А вот в тот день, когда его вынудили остаться дома, Кристобаль был в ярости, даже пара молний ударила от люстры. Впрочем, надолго его не хватило, ярость мало совместима с оглушительным чиханием. Федор быстро нейтрализовал все негативные заряды и пошел варить суп. Куриный.       Он улыбнулся про себя. Вот сколько уже веков живет Кристобаль, и сколько они знакомы — но в этом плане ничего не меняется. Тепло- и вольнолюбивый Кристо продолжает разгуливать осенью в своем кремовом плаще и тонких ботинках, еще более тонких перчатках — и вот результат. Сам Киврин мог разгуливать в чем угодно, хоть в валенках, лишь бы ему было тепло. С его богатырским телосложением простуда не брала его, будь он в чем угодно, но рисковать не хотелось. Еще Хунта любил зимой ходить без шапки, но после этого у него непременно болела голова в теплом помещении, и он впадал в дурное расположение духа. В конечном итоге Фёдор подарил ему шапку — как раз под шубу из норки, и в сильные морозы Кристобаль ходил в ней, признавая, что в шапке очень даже хорошо. Мех удивительно шел этому человеку, который родился в стране, где солнце и песок почти одинаково белые. С его аристократизмом Хунта походил на бояр российских, и это забавляло Киврина, несмотря на то, что воспоминания с тем временем у него были связаны не самые лучшие.       Помимо холода и сырости, была еще одна напасть. Кристо мог несколько дней питаться непонятно чем, теряя аппетит то от различных эмоций, то от хандры, которая с ним случалась, то вообще забыв обо всём в пылу работы. Федор Симеонович считал обед важнейшим делом и на это время принудительно выгонял всех из отдела, закрывал его на ключ, а ключ уносил с собой. Дойдя же до крайней точки голода, бывший инквизитор съедал то, что попадалось под руку, и это что-то не всегда отличалось свежестью.  — Вот хоть собирай его на работу сам. — думал всякий раз в подобной ситуации Киврин. В конце концов, он стал действовать в лоб — уходя на обед, он неизменно приходил к Кристобалю Хозевичу и не уходил до тех пор, пока тот не соглашался пойти с ним. Метод был действенным. К тому времени, когда в НИИЧАВО появился Саша Привалов, Кристобаль уже стал не таким худым и бледным, каким пришел, да и характер у него стал лучше. Он ругался, конечно, что эта ваша еда отвлекает его от смысла жизни, но Федор замечал, что без еды жизни нет, а тогда и смысла тоже нет.  — Да ты иезуит, Теодор! — воскликнул в ответ на это Хунта, но, видимо, довод оказался хорош.       Раньше Федор недоумевал, как этот человек мог участвовать в разных войнах на протяжении многих веков. Он точно получил несколько ранений в Кордове во время стычек с арабами, точно был ранен в войне против франкистов — но был абсолютно несносен, когда дело касалось банального насморка. Сам Кристобаль объяснял это тем, что война — дело совсем другое, а вот насморк — болезнь гнусная, дурацкая, недостойная кабальеро. К тому же тогда он был молод и полон идеалов. Потом была Инквизиция. В отличие от многих, Хунта не имел от своих занятий какой-то материальной выгоды. Он действительно держал себя в строгости, соблюдал обеты, видимо, это и испортило его характер окончательно. Теперь же Кристо желал комфорта, причем этот комфорт должен был возникать, видимо, по одному его желанию. Его бумаги, дела, одежда — всё это было в идеальном порядке. У него были собственные ритуалы, собственный взгляд на удобство, он четко контролировал всё, что входило в сферу его влияния — но не себя самого. На самом деле у сеньора Хунты был тяжелый характер, но Федора было сложно задеть. Более того, Федор нашел наконец, куда же ему приложить всю ту созидательную энергию, которая так и переполняла его. Да, работа была очень важна для него, потому что он делал это всё не для себя, а для всего Мира. Но иногда надо приходить и домой, и нет ничего хуже, когда ощущаешь себя слишком большим и бесполезным в собственном доме.       Кристобаль повернулся и посмотрел на него блестящими глазами. Стоит добавить, что Хунта умудрялся выглядеть при смерти как с мигренью, так и простудой. Поначалу Федор волновался, потом привык к этой особенности, даже наоборот разглядывал заострившиеся черты и темные глаза, словно с какой-нибудь картины.  — Мне не хотелось есть, — сообщил Хунта безапелляционным тоном и вздохнул.  — Как ты, друг мой?  — Кажется, Гвадалквивир решил пройти через мой нос, а Табернас расположиться в горле.  — Поэтичности тебе всё не занимать, — хмыкнул Киврин и встал. — Я принес то, что ты просил.       Он вышел в коридор и достал из портфеля листочки, покрытые неведомыми ему письменами, заботливо укрытые в полиэтиленовый пакет от дождя (на всякий случай), затем положил их на стол в комнате, где лежал Хунта.  — Спасибо, Тео. Удивительно, что их никто не выкинул. — загробным голосом сказал тот.  — Т-ты же знаешь, что Саша никогда не трогает то, что не его.  — Я думаю, что Алехандро на тот момент еще не знал об одной досадной оплошности. Он ничего не говорил?  — Ээ, нет, ничего. А что такое?  — После перехода на арабский шрифт он стал печатать римские цифры, — сообщил Кристобаль без малейшего сожаления, — Я-то разберусь, но вот у всех остальных могут быть проблемы с расчетами.  — Успокойся, друг мой, остальные вряд ли глупее тебя. Ну в большинстве своем. Хунта саркастично усмехнулся, но не стал ничего добавлять. На его взгляд, римские цифры были не более загадочны, чем арабские, но этот взгляд почему-то был в меньшинстве. Как и его готические русские буквы.  — Иди сюда, Тео.       Теодор послушно, как большой зверь, лег поверх одеяла и притянул Кристобаля поближе. Тот с облегчением вздохнул и прикрыл глаза.       За окном сгущалась темнота, почти неслышно шел дождь. *** За окном сгущалась темнота, и Саша с тоской бросил взгляд на силуэты домов. Он-то думал, что сможет сегодня прийти домой пораньше — наивный. После того, как половина института прибежала жаловаться на то, что им невозможно заниматься расчетами, пришлось остаться и чинить чертову машину. Эдик, добрая душа, остался помочь, и разбирался с алгоритмами, пока Саша ковырял внутренности Алдана. Могло быть всё. Они перепортили уйму листов бумаги, пока наконец не увидели, что цифры — как и буквы — печатаются нормально, то есть цифры арабские, а буквы именно такие, какие в тексте. Эдик сказал, что он может поговорить с Федором Симеоновичем, как со своим руководителем, насчет премии для вычислительного отдела. Потому что у того есть влияние на Хунту, из-за которого, собственно, и происходят подобные вещи, а просить премию у самого Хунты самоубийц нет.       И впервые Саша задумался над этим предложением всерьез.