Без слов

      Ну вот как он это делает? Что такого особенного есть в этом итальянце, что Флоран никак не может устоять? Сколько он продержался, прежде чем это постыдное для его гордости предложение сорвалось с губ? До обидного мало — минут пятнадцать. И, главное, на него ведь подействовали не слова, нет! Хотя этот крашеный засранец очень сладко пел о том, как здорово Флоран сейчас выглядит, как он изменился!       Что значат слова в этом лживом мире? Ничего. Но стоило лишь один раз поймать взгляд Микеланджело — и вот Флоран, наплевав на собственное самолюбие, забыв про раны на сердце, разбитое им же, вновь выдыхает: «Поехали ко мне!». Он даже не слышит, о чем Микеле говорит в этот момент, только замечает ответную жаркую искру в его глазах и — хотя, это, наверняка, просто показалось — надежду.       Флоран встает и, не оборачиваясь, идет к выходу, уверенный в том, что Локонте уже подобрал все свои браслеты и скачет за ним. Он мог бы подумать о том, почему Локонте предложил эту встречу, или о том, почему он сам согласился на нее. Он мог бы подумать о том, как легко Микеле управлял им раньше, или о том, что теперь все произойдет на его условиях. Но вот только у него нет никаких условий, кроме, разве что одного — чтобы это долбанное такси ехало быстрее!        Ведь думает Флоран только о том, что ему нужно, вот прямо необходимо, остаться с Микеле в запертой на все замки комнате. Избавить его от любых оболочек этого мира, будь то одежда, предубеждения или годы разлуки. Касаться его. Слышать его. Видеть экстаз в его глазах.       Спрятать его ото всех. На ближайшую, скажем, жизнь.       У Флорана пересохло во рту. Может быть, поэтому он не в состоянии проронить ни слова. А может, ему просто нечего сказать. В конце концов, что есть слова в этом бренном мире, если Микеле с нетерпением наблюдает, как Флоран ковыряется ключом в замке?       Раньше они всегда делали вид, что их отношения — нечто случайное. Точнее, раньше им было важно, что о них скажут. Что скажут друзья, коллеги, знакомые и незнакомые, да весь мир. Что они сами скажут друг о друге в собственной голове. Раньше Флоран думал, как отреагирует Микеле на каждое его действие. Не сочтет ли, что он слишком торопит события, или что ему нужно только одно. Раньше, приходя в квартиру, они что-то ели, смотрели какие-то фильмы, что-то обсуждали, прежде чем, вроде бы невзначай, начать касаться друг друга, сперва взглядами, затем пальцами, и только потом, срываясь, губами. Да, раньше они много говорили.       Сейчас на это нет сил. И Флорану все равно, как это выглядит. Да, ему нужен только секс. Сейчас — только это. И к чертям слова. Они все только портят в этом насквозь прогнившем мире.       Он набрасывается на Микеле в то же мгновение, как слышит хлопок двери за своей спиной. Он сминает его куртку, вцепляется в его объемный напульсник, терзает его губы, скулы, ухо, шею, он трется об него всем телом и упивается ответным желанием. Он видит, что так возбуждает того еще больше, что от этой показушной, небрежной властности в поведении Флорана Локонте теперь просто сходит с ума. Он понимает, что контраст между Флораном прежним, мягким, нежным, романтичным, и Флораном нынешним, сильным, брутальным, заводит того невероятно. Он знает — но ему плевать. Флоран хочет, чтобы Микеле тоже было плевать. А, впрочем, если и не будет — его пофигизма хватит на обоих.        Микеле сорванно дышит, постанывает так, как умеет только он, Микеле мягок и податлив, Микеле прижат к стене, он упирается пятками в пол, он тянется к Флорану.       И он — гребаная капуста! Когда-то это казалось французу милым и пикантным — медленно расстегивать все его цепочки, ремни, пуговицы, молнии, развязывать узлы, стягивать с его плеч рубашки, жилетки, футболки и тешить себя тем, что не все видят его таким — не столько без одежды, сколько без всех этих внешних барьеров и щитов.       Сейчас Флоран бесится. Он только что не рвет шмотки Микеланджело, отбрасывает их, словно они грязны или заражены чумой. Ни единой тряпки — вот что бьется в его голове. Вот что должно быть на этом сволочном итальянце, когда Флоран рядом — ни одной долбанной тряпки.       Микеле тоже пытается стянуть пальто с Флорана, но тот этого даже не замечает. Он скидывает верхнюю одежду только для того, чтобы Локонте перестал мешать ему своими попытками его раздеть. Тот что-то шепчет на счет того, что они все еще в коридоре, и им надо бы переместиться в спальню, принять душ. Он давится словами в тот момент, когда Флоран, руками все еще стягивающий с него ботинки, ртом насаживается на его уже обнаженный член. Руки француза дергают джинсы Микеле все ниже, выпутывают из штанин его ступни в том же рваном ритме, что и двигается голова. Микеле стонет громко, музыкально, развратно. Когда итальянец наконец-то полностью обнажен — кроме запястий, они еще ждут своей очереди — Флоран закидывает одну ногу Микеле к себе на плечо, открывая себе еще больший доступ к его промежности.       Как же он соскучился! По его коже, по его голосу, по его рукам в своих волосах… По его развратному взгляду и открытой улыбке. По его наивным глазам и соблазняющим губам. По легкому, словно удивленному, вздоху, который вырывается из его груди, когда Флоран, собрав побольше слюны, ведет пальцами между ягодиц. Как же он хочет его, прямо сейчас, здесь!       С громким чмоком Мот выпускает изо рта член Микеле, резко встает и одним движением разворачивает его грудью к стене. Микеле послушно упирается в стену ладонями и прогибается в пояснице, притираясь обнаженной кожей к джинсам Флорана. Он с покорностью смотрит на него через плечо и дышит приоткрытым ртом. Он выглядит таким беззащитным и доверяющим, что у Флорана щемит сердце от внезапно накатившей нежности. Он быстро стягивает с себя футболку, выпутывается из джинсов и обнимает Микеле. Просто прижимается к его телу от колен до лопаток, ласково гладит его полусогнутые руки, покрывает шею и плечи невесомыми поцелуями. Теперь он хочет смаковать каждое мгновение, что итальянец дрожит в его руках, не спеша впитывать каждый его вдох. Бежать некуда. Теперь он — с ним. И у них все время мира. Потому что Мот просто не отпустит его раньше.       — Флора-а-ан! — с нетерпением выстанывает Микеле. Он такой горячий, его щеки и плечи покраснели, жилка на шее пульсирует. Фло еще раз прижимается губами к его затылку, а затем обхватывает ладонь итальянца своей. Их пальцы переплетаются. Флоран тянет Микеле в сторону комнат.       — Идем со мной, — на грани слышимости шепчет он, но Микеланджело его понимает. Он улыбается в ответ и отталкивается от стены. До спальни они добираются долго — целых четыре секунды — не переставая откровенно лапать друг друга, целуясь и глядя друг другу в глаза с таким выражением, словно вот именно сейчас они наконец-то рады друг друга видеть.       Дойдя, наконец, до постели, Флоран запускает руку в спутанные, жесткие от постоянного окрашивания волосы итальянца, сжимает их в горсти, заставляя его со стоном откинуть голову назад, и накрывает губами выступающий кадык. Свободной рукой он оглаживает податливое тело Микеле, вызывая очередные вибрации в горле, которые так сладко ощущать своими губами. Флоран помнит все эрогенные зоны бывшего любовника, помнит, как его трогать, как ласкать. Он помнит то самое местечко за ухом, прикосновение к которому вызывает волны дрожи по телу Микеле. Он помнит, с какой силой стоит прикусить его сосок, чтобы он вскрикнул от возбуждения, а не от боли. Он помнит, как нужно проворачивать запястье на его члене, чтобы Локонте в исступлении просил еще и еще.       Словно не было этих лет, в течение которых они не виделись, не созванивались, и делали вид, что даже не вспоминают друг о друге. И никто из них не изменял, и не менялся, и даже волосы Фло той же длины.       Словно не было никакого «раньше» и никакого «потом», а есть только одно «сейчас», и оно вечно. Только то, что происходит сейчас, и имеет значение, потому что только это — правда.       Словно не было тех слов, что разрушили все, что их связывало. Да, между ними всегда было слишком много слов. Поэтому сейчас Флоран их нарочно игнорирует.       По-хорошему, надо бы узнать, как давно Микеле был снизу, но Флоран молчит. Он просто не выдержит, если получит в ответ, например, «вчера» или « на той неделе». Да он боится услышать даже «в прошлом году»! Ему кажется, если он узнает, что Локонте спал с кем-то еще вообще когда-либо, он сойдет с ума от ревности и придушит его на месте. Поэтому он молча решает, что лучше потратит больше времени на подготовку.       Его тело тоже помнит, как сложно сдерживать себя, когда Локонте так призывно раскинулся в ожидании, когда он смотрит, словно голодающий на кусок пирога.       Желание накрывает с новой силой. Флоран накрывает тело Микеле с прежней страстью. Они целуются, как в первый раз. Они узнают друг друга заново. Ведь каждый из них — уже совершенно другой человек. Когда-то один из них был гением, а второй — интриганом. Сейчас Флоран — король, а Микеле — циркач. Но дело не только в этом. У Локонте прибавилось морщин на лице и подвесок на шее. Флоран уменьшился в талии и сменил пуховики на пальто. Хотя, это все — такие мелочи.       Возможно, главное отличие от прошлого в том, что на этот раз именно Микеле оказался в просящей позиции. Ведь Флоран почти две недели старательно делал вид, что не знает о возвращении итальянца в город, пока тот не позвонил сам и не попросил о встрече. И это могло бы стать действительно значимым, если бы не было ложью. Ведь Флоран, изображающий из себя хозяина своих желаний и поступков, все равно примчался к нему.       Мот запрещает себе думать об этом сейчас, но все равно пытается понять: ну правда, как он это делает? Почему всегда получается так, что, даже если Флоран сверху, ведет все равно Микеле?       Микеле сам определяет, что готов к проникновению, сам надевает на член Фло презерватив, сам направляет его в себя. И француз не просто позволяет ему это, он благодарен ему за то, что тот вернул всё на круги своя. Одним звонком. Одним взглядом. Одним движением навстречу.       И Флоран срывается. Он трахается так, как никогда до этого дня. Он рычит, он обхватывает руки Микеланджело за запястья, которые обвивают так и не снятые платки, и придавливает их к матрасу, он выжимает из любовника не стоны, а крики.       Осознанных слов не существует в той вселенной, в которой кровать ходит ходуном под двумя упивающимися друг другом людьми, но Флоран все равно ищет ответ на свой вопрос.       Когда Микеле уехал, у Флорана было много вопросов:       Куда?       Почему?       За что?       Что я сделал не так?       Как ты мог?       Кто тебя там ждет?       Когда Микеле позвонил, спустя много лет, вопросов было мало.       Почему так долго?       Что тебе нужно?       Как ты?       Сейчас у Флорана только один вопрос, но он важнее всех остальных, вместе взятых.       Тебе хорошо?       Тебе       Сейчас       Со мной       Хорошо?       Он чувствует кожей, в которую впиваются пальцы и зубы Микеле:       Да!       Он слышит в непрекращающихся звуках, что льются из горла Микеле:       Очень хорошо!       Он видит в глазах Микеле:       С тобой…       Флоран не хочет, чтобы этот миг когда-либо заканчивался.       Но, видя, как изливается Микеле под ним — бурно, громко, много — уже не может сдержаться. Взрыв в его голове, сердце и паху затмевает по силе вспышку на солнце. Он кончает, впиваясь ногтями в бедра Микеле, вжимаясь в него, отвечая ему его именем.       Сил остается только на то, чтобы рухнуть с ним рядом, зарыться лицом в его волосы и, стянув уже мешающий презерватив, закинуть на бедра Микеле ногу, а на его грудь — руку.       Сколько времени они так лежат, Флоран не знает.       — Результативная у нас вышла беседа, — произносит Микеле, отдышавшись.       Флоран только умехается в ответ.       — Фло, послушай, — начинает Микеланджело, но Мот резко обрывает его:       — Нет!       Он сгребает итальянца в охапку и укладывает к себе на плечо.       — Не вздумай ни о чем говорить. — Приказывает он, глядя в потолок. — Я не хочу слушать рассуждений о том, почему у нас не сложилось, и как у тебя сложилось с кем-то другим. Мне плевать, как мы оказались здесь, и я не знаю, что мы будем делать дальше. Я просто не хочу сейчас об этом говорить, Микеле.       — Я понимаю, но нам ведь придется. — Голос Микеле отдается вибрацией в его груди.       «Конечно, придется.» — с горечью думает Флоран.       — Не сейчас. — Вопреки всему отрезает он.       Да, он не хочет говорить.       Он хочет только одного: чтобы все было, как раньше.       Только без слов.       Говорят, нельзя войти дважды в одну реку. Что делать тем, кто так и не смог покинуть ее в первый раз?