Изменить мир

Аристов сидел и молча наблюдал за тем, как Галина Николаевна достает из небольшого пакета бутылку довольно дорогого вина, за тем, как она ищет в бесконечных полках бокалы и не находит. После расставания с той бизнес-леди он разбил их. Два бокала, с гравировкой на румынском языке, которые Роман купил себе во время одной из командировок в стране вампиров. Примечательно, что именно после той самой командировки он и познакомился с ней, подарившей ему дочь и запретившей ему знать об этом. Время от времени Аристову казалось, что эти два бокала преследовали его те несколько месяцев их встреч. В первый совместный вечер в этой небольшой квартирке-студии на шестнадцатом этаже они их соединили, и в вечер самого жуткого скандала они были рядом: стояли на столе с остатками недопитого дорогого вина. И несмотря на то, что бокалы хоть и были у него несколько месяцев, он так и не стал узнавать, что значила надпись «Dragostea nu bate la cioburi»*. Хотя время от времени казалось, что стоило бы узнать, да только слова эти спустя пять лет он уже забыл. Так и не найдя бокалы, Рогозина вытащила из кухонного шкафчика две кружки и, громко стукнув ими, поставила на стол перед майором. Следом на столе оказалась и бутылка. Роман обратил внимание: очень не копеечное, в духе начальства. Тот отвлекся от своих мыслей и растерянно взглянул на начальницу. — Пить в старых кружках «Rosso del Bepi»* стоимостью чуть ли не в двадцать тысяч рублей — это как-то… — чуть хриплым голосом начал Аристов, но полковник резко отрезала: — Зато запомнится. И в этом есть своя прелесть. Роман отсутствующим взглядом следил за ее действиями. Женщина достала из небольшого ящичка штопор и, взяв бутылку, собралась было ее открывать. Но майор первым схватил штопор и молча забрал вино из рук Рогозиной. Несколько секунд — и вот, бутылка открыта. Галина Николаевна, не проронив ни слова, налила напиток в кружки. Темно-красная жидкость. «Словно кровь свою собираюсь пить… — проговорил в своих мыслях Аристов. — Как жизнь эту кровь из меня пила все время». — Красное вино… Кровь. Как в Чечне, — проговорила Рогозина, глядя на вино в кружке. — Никак из головы не лезет. Опять… Знаешь… Сегодня годовщина. — Сколько? — глубоко вздохнув, спросил майор. Он понял, что она пришла к нему не просто так. Друг для друга они — спасатели. Спасатели собственных душ. Перед их глазами развернулся целый мир, а они все еще продолжают видеть кровь на дороге и разорванное пушечное мясо, которое некоторое время назад было людьми. Теми, кто хотел жить, растить детей, видеть улыбку близких и радоваться солнечному дню. Они выжили. Пушечным мясом не стали. А толку? Все равно нет того, о чем мечтали погибшие солдаты, о чем до войны и мечтали они, живые. А живые ли они сейчас? Насчет себя Роман явно был не уверен. Он себя давно убил, еще, наверное, в начале той самой войны, когда был убит его сослуживец. На его глазах. Это мгновение, когда друг успел оттолкнуть каким-то чудом, приходит каждый день к нему в воспоминаниях, является во снах, а погибший друг мерещится чуть ли не в каждом прохожем. Он постепенно даже привык к этому, и был этому рад: значит, все-таки есть душа человеческая, и Тот свет есть, и друг его Там не забывает, приходит в этот мир, немного погостить и напомнить о себе. А может, напомнить о том, что не стоит так проживать жизнь? Не зря же Аристов жить остался, и не просто так друг его оттолкнул и спас ценой своей жизни? Может, об этом друг хочет сказать, потому и является в каждом встречном?.. — Я не хочу вспоминать, сколько времени прошло с того… — тихо проговорила Галина Николаевна. — Какой смысл? Все равно для меня этот день был словно несколько часов назад. — Говорят, что все забывается. Правда, эти глупые люди не были на войне. — И у них не было войны в сердце. «Не было войны в сердце». Поразительно правильные слова. Вот только они сами пустили в себя эту войну и живут с ней, словно и не пытаясь вернуться к миру. Что он, что она — равно. Она погибла, она осталась на войне, с мужем. А он? Он-то когда успел? — Все равно ты был прав, — вдруг проговорила Рогозина и отпила еще немного вина из кружки. Странно было видеть ее такой: не строгой начальницей, не «стержнем», а простым человеком со своей болью в сердце. Она умела ловко маскироваться: Роман сам было чуть ли не окончательно поверил, что «та самая Рогозина» — кремень. Человек из дамасской стали. Да и сталь не вечна, да и она ломается, даже такая, созданная для борьбы, созданная для оружия. Ломается. В определенные часы, минуты — моменты, которые когда-то и заставили стать сталью. — В чем? — переспрашивает Аристов, все еще крутя кружку с вином в руке, все не решаясь отчего-то выпить. — Так и надо было. По человеческим понятиям ты все правильно сделал, — продолжала Галина Николаевна, словно не слыша. — А насчет остального… Ничего, ты станешь полковником. Я это точно знаю. И поверь, это не просто слова. Аристов глубоко вздохнул и, на секунду прикрыв глаза, залпом выпил вино. Тот самый педофил, из-за избиения которого его и лишили полковничьих погон, поговаривают, недавно умер: так решили наказать его сокамерники, узнав, по какой статье он обретается. Вспомнив услышанное, майор печально усмехнулся: и кто из них оказался лучше? Он или те же преступники? Тут они оказались равны, и перед законом, и перед собой. Была бы его воля, он бы таких «вершителей справедливости» не сажал. И пусть его бы еще раз лишили званий, погон, посадили бы — уже не так важно. Главное — остаться честным перед самим собой. А еще тогда, несколько лет назад, его совесть была чиста. Зря пытались призвать к ответу: все равно о случившемся он не пожалел. Единственное, что тяготило его: хотел совсем уничтожить, размозжить, раскрошить педофила на куски, чтобы ничего от него не осталось, даже фрагмента на этой земле. Однако вместе него довершили дело другие. Может, не дав закончить самосуд, ему дали шанс выбраться из своего душевного плена? Может. А он продолжает сидеть на кухне да пьет дорогое вино из старых кружек. Одно радует: не один. И верит он Рогозиной. Ей сложно не поверить. Да, хотя больше и не играют для него роли звания. Это все на самом деле ерунда. — Давай помянем… Славу… — очень тихо, чуть ли не шепотом, произнесла полковник. Роман молча кивнул и, взяв бутылку в руки, налил еще вина себе и гостье. Та отрешенным взглядом смотрела в вино и словно видела там снова картины из прошлого: стрельбу, пули, раненых и своего мужа. И видела отчего-то уже погибшего. Сколько лет прошло, а вспоминать жизнь до войны было невозможно. Ей казалось, что думая о той, мирной жизни, она тем самым предает память мужа. С этими мыслями, наверное, можно было рано или поздно сойти с ума. Но вот, она тут, живая и вроде как в здравом уме. Сидит и пьет вино из кружек «с психопатом, которому не место в органах». Именно так о нем отзывался прошлый начальник. Только вот он совсем не желал разбираться в том, почему и из-за чего он поступал якобы неподобающе. Его начальник не был на войне: поговаривают, сам прострелил себе ногу чуть ли не в первые сутки, когда их отправили в Чечню, вместе со многими другими солдатами. А Аристов воевал, да еще как. Ни одна пуля, ничто его не брало. Зато обычная жизнь чуть ли не уничтожила. А точнее: одна лишь та женщина, что подарила и отняла у него ребенка. Фактически, для самой Рогозиной это и было так. Но она знала точно, что может сделать. Не совсем законно, не совсем правильно, но… Кто установил закон, кто установил принципы, где не всегда есть понятия истинной морали, истинного человеческого поведения? Уже сейчас не понять, да и не хочется этого делать. Все просто живут по закону, потому что так надо. И она тоже так живет. Для нее одно слово — закон, и все ее подчиненные знают об этом. Оттого и не всегда высказывают свое мнение о том, кого следовало бы посадить, а кого — нет. Но никто не знает о том, что иногда полковник вершит закон по своим каким-то внутренним ощущениям. Не чувствует себя при этом вершителем судеб, нет. Она просто считает, что… на самом деле не все так правильно, как должно быть. И делает все по-своему. Зная, что ее бы непременно осудили, если бы узнали. Но она будет обо всем молчать. Как и промолчат те, для кого она это делает. Не чокаясь, они выпили еще по кружке вина. Роман собрался было налить еще немного, но Галина Николаевна его остановила: — Хватит. У тебя завтра будет ответственное задание. — Какое? — удивленно спросил Аристов, ставя бутылку обратно. — Встреча у тебя завтра, — немного запнувшись, проговорила Рогозина. Она не хотела до конца раскрывать всей придуманной ею цепочки, но все же… Пусть подготовится. Импровизация может сыграть с ним злую шутку. — С кем встреча? По какому делу? — глубоко вздохнув, задал вопросы майор. Ему так не хотелось омрачать работой эту странную, но такую манящую тишиной встречу. Хотя при этом в глубине души все-таки было ощущение того, что говорит Галина Николаевна вовсе не о работе. — Завтра будешь во всем слушаться Антонову, — отметила полковник, беря бутылку с вином и наливая себе еще чуть-чуть. — А что случилось? Что-то с Валей? — обеспокоенно поинтересовался Роман. Он подсознательно понимал, что речь идет о чем-то новом, непонятном и неожиданном. Но вот о чем — это был вопрос. И казалось ему, что не в Вале дело. Полковник бы не стала приходить лично из-за патологоанатома, подруги. Нет, все же это связано с ним. Но что? — С Валей все хорошо. Она учить тебя будет. Кто еще, кроме нее, с детьми тебя научит управляться, да подарок поможет выбрать? — произнесла Рогозина и отпила немного вина, впервые за этот странный вечер смакуя, пробуя вкус напитка. Теперь можно было себе позволить насладиться необычным вкусом. Самое главное было сделано. Практически. И от этого и у нее на душе становилось легче, словно какой-то груз упал с души. А сделала она всего-ничего, лишь то, что подсказало ей сердце, а не что говорит закон. — Дети?.. Подарок?.. — недоуменно проговорил Аристов. Смутные догадки уже появились у него в голове и отозвались то ли болью, то ли надеждой в сердце, но он боялся подумать об этом. Не может быть… Не может… Или?.. Может?.. — Завтра в четыре часа дня к тебе в гости придет твоя дочь, — сказала Галина Николаевна самое главное. — Готовься. Все будет хорошо.