— С тех пор, как я узнал тебя, всё изменилось. Мне иногда нужно побыть одному, а тебе нужно повзрослеть. — Я уже повзрослела, теперь старею. — А я наоборот: я достаточно стар, и мне надо повзрослеть. (с) Леон (Léon)
Когда тебе тридцать пять, ты думаешь о работе, деньгах и иногда о погоде. Когда тебе тридцать пять, мысли о девушках и омегах куда-то пропадают. Это хорошо, когда у тебя есть супруг и парочка детишек. Это отвратительно, когда у тебя есть только бизнес, особняк и питбуль. Леон был уверен, что единственное, что ему нужно от омег — секс. Секс он получает и сейчас, удовольствия от этого ровным счётом никакого. Леон, относительно, свыкся — просто другого выбора не было. Он слишком загружен, чтобы уделять внимание омегам. Он слишком не романтичный для любого омеги. Он слишком богатый, чтобы его любили. В своём безумном, осточертевшем одиночестве он винит лишь себя. «Заработаю сначала нормальные деньги, а потом уже буду думать о любви» — думал он в двадцать. «Мне нужен устойчивый бизнес», — твердил он в двадцать пять. «Я должен быть уверен, что крыша над головой у меня будет всегда», — решил он в тридцать. «Упс!», — осознал он в тридцать четыре. Найти омегу, который увидит его самого, а не мешок с деньгами, было сложно. Найти того, которого он сам полюбит — ещё сложнее. Умереть в одиночестве — легко, но немного печально, и даже отдаётся болью под рёбрами и в горле. Жизнь устала помогать ему, удача лишь подкладывала денег на банковский счёт, с любовью он никогда не был знаком, к сожалению. Леону пришлось смириться. Иногда было особенно тошно, обычно в те моменты, когда он думал, что когда-то с ним совсем рядом мог быть истинный, а он, думающий только о своём успехе и деньгах, мог даже не заметить его! Сломать жизнь обоим — так себе привилегия. Возможно, он его даже никогда не встречал. Впрочем, какая разница? Результат один и такой же плачевный. Леон думает, что мечтать о ком-то уже поздно. Что он в жизни уже не будет смотреть на омегу, улыбаться и впервой ощутить то, что люди называют громким словом «любовь». Но всё началось осенью. Была осень, было тепло. В доме Сильвера — владельца корпораций, отличного бизнесмена и просто хорошего мужика — холодно. К этому Леон привык давно, но когда впервые здесь оказался, был немало удивлен. На обилие белого цвета и хрусталя он вообще старался не обращать внимание. Дом напоминал ледяной замок, по температуре в нём — тоже. Но он, в принципе, старался сильно не интересоваться у тараканов владельцы, почему тут всё такое белое. Это была очередная встреча в неофициальной обстановке — это лучше для сохранности информации и самого себя. Леон бы в очередной раз ушёл с чувством пустоты, ненависти к самому себе и усталостью. Сильвер что-то говорил про финансовые проблемы и кризис, пока его голос не был прерван скрипом двери. Леон даже дёрнулся от удивления: обычно все стучали перед тем, как войти. Он недовольно повернулся в сторону двери. Мир повернулся вместе с ним: на девяносто градусов. Это было землетрясение, цунами или скорость света. Это было вау, это было странно, это… Леон не испытывал такого раньше. Это был ток, холодный пот и дрожь вместе взятые. Это было то, из-за чего Леон выронил ручку и судорожно сглотнул. Сердце вернулось в 1996. Потому что только в пятнадцать лет можно ощутить такое с первого взгляда, только в таком возрасте можно ощутить это… к пятнадцатилетнему. В проёме двери был омега (вроде как), лет пятнадцать на вид, в униформе частной школы. Леон думает, что это сын Сильвера. Леон подмечает, что от Сильвера он взял только тёмные волосы. Всё остальное — аристократичную бледность, глубокие синие глаза, чувственные губы, пушистые ресницы, он взял у покойного супруга Сильвера. Или супруги. Леон так и не узнал, с кем был обручён Сильвер. Но Леон хочет поблагодарить его или её за это чудо. И за этот контраст его бледности и тёмных волос. И ярких, пронзительных синих глаз. Его лицо — восьмое чудо света. Леон никогда не видел таких красивых детей. «Детей». Леон вздрагивает, цунами накрывает опять: но теперь разрушает и заставляет нервничать. Это ребенок. Он не может испытывать нечто к ребенку, как бы это не называлось. Это абсурд, как минимум. Леон замечает, что омега, увидев в зале кроме отца ещё и его, резко засмущался и поторопился выйти. — Грей, ты что-то хотел? Проходи, не стесняйся. Леон нервно улыбнулся. Он сам сейчас себя ощущал как ребенок перед незнакомым взрослым. Парень же что-то невнятно пробормотал и вошёл в зал, опустив взгляд, смущённо краснея. Леон, не удержавшись, улыбнулся. Он сглотнул, глядя на гольфы до колена. Омега-то действительно был… омегой. Что в таком возрасте как минимум странно. Парень подошел к Сильверу, что-то сказал на пониженных тонах и кратко глянул на Леона, заметив, что тот тоже смотрит на него, резко отвернулся. Сильвер что-то ответил, усмехнулся и, буквально издевательски, сказал: — А это Леон, познакомься. Грей и Леон вздрогнули почти синхронно. Леон, конечно, не краснел, но находился в таком же смущении, как и парень. — Леон Бастия, — решив не сдавать своей неловкости, сказал Леон, улыбнувшись, протянув руку. Грей весь вздрогнул, удивленно на него посмотрел и, немного помявшись, закусив губу, протянул руку. — Грей, — его голос звучал тихо, но даже не дрогнул. По прикосновению его ладонь была тёплой, а кожа мягкой и приятной, гладкой, без царапин и ссадин, чистой. Такой мальчишечьей, аккуратной, что Леон, невольно, задержал его небольшую ладонь в своей широкой, мужской, совсем не такой, как у омеги. Парень из-за этого смутился сильнее и, как только появилась возможность уйти, в сию же минуту буквально вылетел из комнаты. Леон удивленно повёл бровью, из-за чего Сильвер ту же сказал: — Это мой сын. Да, для четырнадцати слишком зажатый. — На то есть причины? — заинтересовано спросил Леон, отводя взгляд от двери, за которой скрылся омега. — Есть, конечно же, есть, — мужчина кивнул, смотря куда-то в сторону. — Можно узнать, какие именно? — Леон знал, что лезть в личные дела — не самое лучшее, но интерес съедал. — Кончина его матери. Он от неё до сих пор не отошёл, даже психолог не помогает. Он ещё один год в садике пропустил, а ты понимаешь, насколько плохо это может сказаться на развитии. Он плохо дружит с коллективом и очень мало общается. Только дома да со своим другом. Я волнуюсь за него. Вот скажи, ты видел настолько застенчивых детей в четырнадцать? Леон покачал головой. Чувство странной жалости царапнуло что-то между ребрами, защемило и болезненно отдалось в сердце. Стать социапатом в детстве — ужасно. Испорченная жизнь с её начала — ужасно. Леон уходил из дома Фуллбастеров со смешанными чувствами, в которых ему стоило бы разобраться за бутылкой виски этим вечером. И никаких омег в его постели сегодня. Он впервые ощущал себя как мальчишка. Он видел Грея буквально две минуты. Он ощутил нечто странное, такое липкое, то, что не хотело отлипать и по сей момент. Эти глаза, эти чудные ярко-синие глаза. Леон имел целых два не имеющих права существовать фактора: во-первых, Грею четырнадцать, во-вторых, невозможно «влюбиться» за две минуты. То, что произошло в тот момент, было будто искрой. Реальной искрой, током, электричеством по коже. Леон успел разглядеть родинку на тонком запястье, запах каких-то духов и ощутить теплоту бледной кожи. Это было… было чем-то невозможным. Это было абсурдом, в общем-то. Потому что Леону тридцать пять, а любовь с первого взгляда — ерунда. Он тяжело выдыхает и решает всё спихнуть на усталость. Ему нужно выспаться. Ничего более.***
И Леон понимает, что дело явно не в недосыпе, когда снова, видя его, ощущает почти тоже самое. Потом опять. И снова. Так, возможно, до бесконечности. Леон чувствует дрожь в руках, и хочет улыбнуться, когда Грей сам улыбается. Леон ощущает нечто странное, противоречивое, но до безумия приятное. Нечто такое острое и… чёрт, Леон не знает, как это можно описать, с чем это вообще сравнимо. Сравнимо, конечно, с педофилией. Потому что вряд ли тридцатипятилетний мужчина может смотреть на ребёнка и восхищаться им, как омегой. Грей безумно застенчивый, молчаливый, и от этого почему-то сносит крышу вместе с моралью. Ему было всего четырнадцать — невысокий рост, угловатые плечи и тихий голос. Такой маленький, хрупкий, беззащитный. Леон каждый раз до неприличия засматривался на тонкую бледную шею с серебряной цепочкой, на хрупкие запястья, на худые ноги. Леон представлял, как бы было великолепно целовать его: полные губы, худые запястья, покрывая поцелуями каждый миллиметр его кожи, и выцеловывать выделяющиеся на спине позвонки, обводить каждый. Эти мысли были даже не пошлыми, более нежными, с каким-то странным желанием ласкать и ничего более. Конечно же, даже если бы между ними было бы что-то такое, то ничего более ласки и нежности, чувственный петтинг — максимум. Потому что Леону и так понятно, что Грей будет слишком узким для него. Да и для любого, в принципе, тоже. Леон понимал: он всё чаще ловит себя на извращенных, грязных, ужасных мыслях. Желать целовать ребёнка — тихий ужас. Леон, конечно, не позволял себя долго думать о таком, перебивал свои мысли чем-то другим, более безобидным — работой, деньгами, договорами. Но вот перестать краем глаза наблюдать за Греем, если тот был в зоне видимости, было сложно. Даже, скорее, невозможно. Желание следить за его движениями, за лёгкостью, за плавностью изгибов, было сладким, порочным плодом. И противиться этому Леон не мог ровным счётом никак. Леон успел подметить серьезность и тяжесть его взгляда — возможно, именно это чаще всего отталкивало мысли о наличии в Грее ребячества. Он не вел себя, как ребёнок, всегда мог усидеть на месте, а взгляд лишь добивал Леона окончательно, заставляя путаться в Грее. Конечно, его телу четырнадцать — это безоговорочно, но, было видно, что сам Грей уже давно не ребёнок. Видимо, кончина матери если и не сломала его, то хорошенько согнула. Леон подметил одну вещь: Грей стал появляться гораздо чаще, чем до этого. Раньше же он его вообще не видел, но теперь мальчишка будто специально маячил перед глазами, вызывая в Леоне самое грязное желание. Хоть и по своим действиям оно было самым невинным: ласка, нежность, чувственность, но по своей сущности, просто омерзительным: хотеть ребёнка, хотеть его целовать и трогать. Догадки Леона были подтверждены, когда Силвьер позвонил и попросил о самом странном одолжении: — Не хочешь прийти на ужин? Нет, никаких официальных дел. На самом деле мне нужна твоя помощь. Грей он… он, кажется, тобой заинтересовался. Понимаешь, он всех моих деловых партнёров шугается и не позволяет себе самому приходить. А тут он почти каждый раз, едва узнав, что ты у нас, под каким-то предлогом оказывается при тебе. Леон, ты — спасительный круг. Если ты не против, он будет с нами, я выйду, а ты попытайся с ним поговорить, хорошо? Поверь, любой новый человек, с которым он разговаривает — редкость. Да, конечно, у вас нет общих тем, потому что ему всего четырнадцать, но ты хотя бы просто чем-то поинтересуйся, это очень важно. Сильвер будто не просил, а молил. Леон не мог отказать, даже отталкиваясь от той же человечности. Грею нужна помощь, пускай даже помощь, которая интересуется им, как сексуальным объектом. Леон всё равно не собирается срываться. Он, конечно, согласился на ужин.***
Грей молчал весь вечер, выглядел крайне смущенно и постоянно неловко дёргался. Леона это умиляло до редкой улыбки и судорожного желания обнять его. Он, такое чувство, умирал от желания ощутить его хрупкое тело в своих руках, под своей ладонью его худую спину. Это, наверное, будет превосходно. Сильвер удалился под совершенно идиостким предлогом. Теперь Леон чувствовал себя неловко, Грей раскраснелся ещё сильнее, закусил губу и сжался в плечах. Грею стало ещё сложнее. Теперь он находился наедине с альфой. И вместо запаха итальянского вина и лазаньи, он ощущал запах вишни — странный запах для альфы, но он был действительно приятным. Он не думал, что альфы могут так приятно пахнуть. Леон выдохнул, откашлялся, заставив тем самым Грея дернуться. Темы для разговоров не шли. Он глянул в окно и едва закусил губу. Грей затих окончательно и, казалось, даже не дышал. — Ты, к слову, в каком классе? — неловкий вопрос дрогнувшим голосом. Грей вздёрнулся и резко поднял голову. Леон видел его удивленные яркие глаза и румянец на щеках. — В девятом, — намного тише, чем следовало, ответил парень, чуть опустив голову, пряча красные щёки. — И как учёба? — он отложил вилку, сложив руки в замок. — Нормально, — он растеряно пожал плечами, не поднимая головы. — Ты ведь в какой-то специальной школе, да? — Леон не думал, что завязать диалог будет настолько сложно. — Угу, — то ли промычал, то ли ещё что. — Это связано с каким-то твоим хобби? — альфа не унимался и не мог понять: Грей не умеет вести диалоги или просто стесняется? — Нет, — парень помотал головой и осторожно добавил: — я не люблю математику. — А что ты любишь? — В принципе всё, что и все дети, — голос стал чуть громче. — А что любят все дети? У меня нет своих детей, а детство я провёл далеко не в богатом особняке и мои занятья слегка отличались. Сомневаюсь, что ты бегаешь около прудов и ловишь лягушек. — Лягушек? Вы ловили в детстве лягушек? — Грей посмотрел на мужчину во все глаза, позабыв на пару секунд про своё смущение. — И весь мой район. Я же говорю: я из небогатой семьи, у нас не было других развлечений. Мы много делали такого, что тебе покажется абсурдом. Я ещё не знал отличие десертной ложки от чайной, не знал, на самом деле, много чего. — А зачем вы их вообще ловили? Леон про себя выдохнул. Получилось. Получилось не очень, но Грей хотя бы разговаривает нормальным тоном. Он, в большей степени, спрашивал, а Леон рассказывал. Грей слушал внимательно и отводил взгляд, когда их взгляды пересекались. Грей краснеет, кусает губы и что-то спрашивает. Как же Леон хочет его обнять. Прямо сейчас: прижать к себе, поцеловать, гладить. Боже, как же хочется всё это сделать: трогать, ласкать, шептать на ухо, какой он хороший. Такой хрупкий, маленький, красивый, словно фарфоровая кукла. В принципе, вечер прошёл вполне тихо. И Леон всё так же ощущает себя в 1996 году. Ощущает себя подростком, который пытается заинтересовать такого же подростка. Это всё так неправильно.***
И всё закрутилось ещё сильнее. Грей стал к нему ближе, всё время пытался заговорить или даже коснуться его. Это сводило с ума и руки почему-то дрожали. И Леон каждый раз понимал: он, как в 1996, без ума от омеги, он предаётся мечтам об этом омеге. И это кажется таким странным, потому что это впервой. С ним это происходит в первый раз. Он боялся, что с Греем могло происходить примерно то же самое: ни в коем случае нельзя допускать того, чтобы и Грей испытывал такие чувства к взрослому мужчине. Грей нравится Леону до потери дыхания. Его глаза, улыбка и эти худые запястья. Леон мысленно теряет сознание, когда случайно пересекается взглядом с омегой: замечает эту яркую синеву, маленькую галактику, эту детскую наивность. Сердцу впору замирать от этого взгляда. Леон приходил в дом Фуллбастеров всё чаще, и, как правило, на этом настаивал Сильвер. Леон, конечно, не был против: видеть то, что Грей постепенно открывается ему, улыбается и слышать то, что он сам что-то спрашивает — восхитительно. Переломный момент наступил жгучей, детской радостью и одновременно резким отвращением к самому себе. Был ужасный дождь, нередко Леон в машине даже не видел, что находится впереди. Гром чередовался с молнией, и у Леона было острое желание поскорее приехать домой и лечь спать. Но звонок нагло прервал его планы. И это был Сильвер. Леон уже тогда понял, что снова что-то с Греем: все официальные дела они разобрали на прошлой недели, и никакого сотрудничества с его фирмами пока не планировалось. — Эй, Леон, у меня ещё одна просьба. Да, опять с Греем. Ну, сейчас дождь невероятный, а у Грея там какие-то занятия дополнительные, надо бы было его забрать…. что? Ладно, окей, его может забрать мой водитель, но с моим водителем он не сможет поговорить. Ну, ты же понимаешь, да? Спасибо большое. Ты меня, правда, спасаешь. И Грея тоже. Ты же знаешь, где его школа? Отлично. Он знает, что ты заедешь за ним. Будет ждать на первом этаже, наверное. Удачи. Мужчина тяжело выдохнул, сбросил вызов и прикрыл глаза. Заехать за Греем, дать свой пиджак, чтобы он не намок сильно, попытаться не трахнуть в машине, отвезти домой. Ладно, окей, всё вполне выполнимо. Тем более ехать, относительно, недолго. Если бы только Сильвер знал, что пока Леон трахает омег, представляет Грея, если бы Сильвер только знал, что Леону снится Грей, а утром он просыпается со стояком. Если бы он это знал, то он бы больше не позволил и краем глаза увидеть его. Это было бы лучше, чем изводиться от желания, видя его, коснуться, обнять и даже чуть больше. Леон обматерил всё на свете, пока дошёл до здания — меньше минуты хватило, чтобы причёска была безнадежна испорчена, а плечи все мокрые. Он глянул в зеркало в холле и наспех уложил кое-как волосы, но, в любом случае, теперь они были не уложены, а просто растрепаны, а чёртова челка даже не ложилась на весь лоб, лишь на правую сторону. Леон тяжело выдохнул, снял с себя мокрый пиджак и пошёл вперёд. Всё же, «он будет ждать тебя на первом этаже» — довольно абстрактное понятие, потому что первый этаж был немаленьким. — Мистер Бастия? Леон резко повернулся на знакомый голос, едва вздрогнув, заметив Грея. Привычный ток, замешательство, немного какого-то странного смущения. Ну, какого чёрта он вообще его тогда встретил? Теперь каждый раз, каждый чертов раз, видя Грея, он ощущал нечто сродни радости и отвращения к самому себе. Он привычно оглядывает его фигуру, чтобы мысленно изнемогать от желания прикоснуться к нему, сильно обнять, прижать к стене и целовать до помутнения. Долго, глубоко, по-взрослому. Он немного благодарен владельцу этой частной школы за униформу для омег: на Грее изумительно смотрелась белая рубашка и пиджак с галстуком, и просто очаровательно шорты и гольфы для колен. Но, чёрт, почему шорты? Эти, наверное, всё же немного коротковатые шорты. Глядя на обнажённую кожу, желание медленно стянуть с него гольфы, а после и сами шорты было в несколько раз больше и ярче. — Меня твой отец попросил заехать, — первое, что пришло в голову, сказал Леон, посмотрев на Грея. — У тебя с собой зонта нет? Там просто как из ведра, а мой пиджак немного намок, и ты можешь простудиться, если промокнешь. — Пиджак? — Грей чуть приподнял голову, смотря в глаза. — Вы хотели дать мне свой пиджак? — он уточнил, едва улыбнувшись, и тут же сказал: — у меня нет зонта, но пиджак лучше, чем ничего. Леон напряжённо кивнул и едва дрожащими руками накинул на его плечи свой пиджак. Леон хотел было пойти вперёд, но его остановил внезапный вопрос Грея. — Если тебе четырнадцать, и ты не с кем не целовался, это значит, что ты некрасивый? — его голос слегка вздрогнул, а щеки покраснели сильнее, чем до этого. — Нет, конечно же, что за вопросы? — У нас сегодня в классе про это говорили. Некоторые, оказывается, уже целовались, у них даже парни есть. И… кто-то сказал, что если в таком возрасте, ты не умеешь целоваться, то это значит, что ты, скорее всего, некрасивый. Все приняли это всерьёз, — его голос снова пару раз дрогнул, и в конце он закусил губу, коснувшись пальцами ткани чёрного пиджака. — Это ерунда, не бери в голову. Четырнадцать — не возраст. И я бы не стал на твоём месте об этом волноваться, ты довольно красивый, так что не стоит пытаться сейчас лезть к кому-то, чтобы доказать своим глупым одноклассникам, что ты красивый. Ты и без поцелуев очаровательный, — Леон невольно улыбнулся, глядя на то, что Грей с каждой фразой краснел сильнее. Он мысленно усмехнулся, думая над тем, что в четырнадцать для детей важны такие глупые проблемы. — А, — тихо начал Грей, едва поддавшись вперед и ухватившись пальцами за руки Леона, заставив того крупно вздрогнуть и покраснеть, прямо как пятнадцатилетний. Тёплые пальцы Грея скользнули по его коже. Мягкая омежья кожа, такая мальчишечья проскользнула по его, грубоватой. Тёплые подушечки пальцев прошлись по костяшкам. Леон ощутил, как странно, будто вздрогнуло сердце, когда Грей обхватал своей рукой его руку, пытаясь переплести их пальцы, — А научите целоваться. Леон поражённо выдохнул. Грей чуть приподнялся на носочках, но всё равно был значительно ниже альфы. Тёплота его кожи заставляла дрожать. Леон ощущал, как подушечки пальцев скользили по его грубой коже. Сердце странно сжалось. У Грея дрожал руки и чуть подрагивали ресницы. Альфа невольно посмотрел на его губы: полные, мягкие, такие, наверняка, будет круто целовать. — Грей, — внезапно твёрдо сказал альфа, но ни в коем случае не пытался отстранить его от себя. — Один поцелуй, — дыхание Грея пахнет мятой и немного клубникой. — Я же вижу, как вы на меня смотрите. Так просто так не смотрят. Леону оставалось гадать, откуда в Грее столько решительности и уверенности. Он ощущал его дрожь, его теплоту, казалось, он ощущал всего его. Он видел, с какой просьбой на него смотрит Грей, как нервно проводит пальцами по его руке и, когда он закусывает губу, и Леон убеждается, что рядом нет никого, только вахтёрша через два коридора, которая их не увидит. Когда Грей прикрывает глаза, вот тогда он срывается. Ему хватило сдержанности лишь на одну фразу: — Я не собираюсь целовать тебя по-взрослому. И не в губы. — Целуйте меня, просто целуйте Никакой страсти, похоти, только сухой поцелуй, мягкие касания губ, тёплые движения его пальцев. Там, где касался Грей, проскальзывали разряды тока. Леон не знает, как так вышло, что он обнял его, нагнулся к нему, касаясь губами его кожи. Грей весь вздрогнул, напрягся и вытянулся навстречу. Леон ощутил под широкими ладонями его худую спину, его такого маленького, хрупкого, что, казалось, стоило бы Леону сжать руки сильнее, как он сломается. Грей, попытавшись встать ещё чуть выше, привстал на носочках сильнее, но сильно это не помогло. И он случайно стал на ботинки мужчины, Леон едва ощутил его вес, ещё раз убеждаясь в его хрупкости. Руки Леона, что будто чуть приподняли его, заставили опереться ногами полностью на его ботинки. Леон целовал аккуратно, медленно, едва покусывал тёплую кожу, руками продолжая прижимать Грея к себе. Это даже были не поцелуи— просто касания тёплых едва обветренных губ к бледной мальчишечей коже. Ничего более. Ни интимности, свойственной действительно поцелуям, ни какой-то порочной близости. Омега вздрагивал от каждого касания и сам, неуверенно, заключил лицо альфы в свои ладони. Теплота кожи ударила током, заставив снова по-мальчишечьи вздрогнуть. Грей проводил пальцами по линии скул, поглаживал, а позже и вовсе обнял руками за шею. Леон не мог совладеть с собой: надо бы было перестать, убрать от него руки, но как же хотелось делать это так долго, как только получится: кусать, гладить спину, ощущать его тёплые руки на своей шее. Леон крупно вздрогнул, когда услышал приближающиеся шаги, поэтому резко отстранился и убрал от него руки. Грей поражённо выдохнул, но тут же чуть отошёл. Леон видит, как тот сразу же опускает голову, смущенно краснеет и нервно закусывает губу. Он ухватился пальцами за пиджак, нервно мня его рукава. Шаги отдалились, Леон нервно откашлялся и пошёл вперёд. Грей пошел за ним. Дождь уже немного успокоился, поэтому сильно они не намокли. Всю дорогу оба промолчали, но Леон нередко замечал, что Грей смущённо улыбается и чуть утыкается в его пиджак, вдыхая запах. От этого ток усердно стремился к паху, и Леон понимал, что надо бы было быстрее его отвезти. Уже когда они подъехали, Леон сказал: — Никому об этом не говори. Лучше сам забудь. Грей, засмущавшись, кивнул и протянул ему пиджак. Леон снова пораженно выдохнул, когда ощутил тёплые губы на своей щеке. Омега прошептал: — Спасибо, до свидания. Леон кивнул, проследил за тем, как тот вышел, захлопнув дверь, и альфа буквально рванул вперёд, чуть ли не на всей скорости. Он был зол на себя, он ощущал себя отвратно. На момент поцелуя он ощущал что-то сродни радости, наслаждения и приятного тока в венах. Тогда ему было «правильно», тогда для него было «хорошо». Сейчас он до побеления костяшек сжал руль, матерился и ненавидел себя. Испытывал к себе огромное отвращение, ненависть, злобу. Ему тридцать пять, у него есть голова на плечах, но что он тогда творил, когда целовал его?! Он обнимал, трогал, целовал Грея. Он делал это осознанно. Это пиздец. Уже дома пришла смс от Сильвера: «Я не знаю, о чём вы там говорили, но я давно не видел его таким счастливым. У меня появляются плохие догадки. Как думаешь, ты бы мог ему нравиться? Я волнуюсь за это. Грей довольно юный, он многого не понимает. Я боюсь, что он может тебе симпатизировать». Леон тяжело выдохнул и быстро ответил. Леон 16.34. Нет, это бред. У нас слишком большая разница в возрасте, для него я — старик. Старик. Это невозможно. Это бред. Хватит. Никаких больше встреч. Он, с этого момента, ни разу не увидит Грея. Хватит. Доигрались.***
Леон знает одну вещь: силы воли ему не занимать. И именно сейчас он этому рад. Потому что трудно держаться, чтобы не проведать Грея. Потому что он ужасно хочет его увидеть. Но потом он вспоминал свой поступок, внезапная тошнота притупляла желание его увидеть. Это спасало ненадолго. Потом он забивал свой мозг работой. Но ночами... чертовыми ночами мысли о Грее были будто родными и нужными. Думать о бледности его кожи, худых ногах и этих мягких губах, было будто необходимо. Леон чувствовал себя глупым мальчишкой в том 1996. Но сейчас 2016, а ему тридцать пять. Но он по-прежнему хочет поцеловать тыльную сторону запястья Грея, ощутить его подушечки пальцев на своей руке. Но рядом была только холодная кровать и осознание своего поступка, своих действий, своего желания. Он не видел его пять месяцев. И на дворе уже была далеко не осень, но Леону казалось, что он до сих пор ощущал его мятное дыхание на своих губах. Леон каждый раз переносил все встречи с Сильвером в другие места, подальше от Грея. Леон придумывал самые глупые предлоги, чтобы не приходить на ужин и в принципе не заходить в их дом. Сильвер давно понял, что что-то не так, но лезть не хотел. Но вскоре ему пришлось, дальше тянуть уже не было смысла. — Леон, я хотел поговорить с тобой о кое-чем другом, — Сильвер захлопнул папку, отпустил своего секретаря и посмотрел прямо в глаза. — Да? — Леон ощущал, что сейчас речь пойдёт о Грее и этого не хотелось. — Как я и думал, ты нравишься Грею. В какой-то мере это понятно. Ты ведь тоже понял, что ты ему нравился. И я подумал, что твое решение правильное — перестать видеться с Греем. Я был уверен, что у Грея это временно, не увидит тебя пару месяцев и всё само пройдёт. Но сначала он просто ходил сам не свой, потом опять поник, потом стал спрашивать у меня про тебя — а это, поверь, крайняя стадия. Он целыми днями ходит грустный, будто бледнее, чем раньше. Сказал, что свой День рождения праздновать не будет. В прочем, это, как всегда. Но, Леон, я понимаю, что, конечно, между вами ничего и быть не может, во-первых, ты не можешь быть в нём заинтересован, а во-вторых, это просто абсурд! Я даже не переживу, если Грей будет с тридцатипятилетним мужчиной, это же ни в какие ворота! Но… если Грей дальше продолжит загонять себя в депрессию, это будет ещё хуже. Поэтому, Леон, ты бы мог прийти к нам на ужин, снова? Ты поговоришь с Греем, объяснишь ему всё, может быть, тогда. Я бы сам поговорил, но понимаю, что Грей будет смущаться таких разговоров со своим отцом. — Хорошо, — на выдохе сказал Леон. Всё же, действительно стоило бы объясниться с Греем, а не просто сбегать. Он опять поступил как подросток. _________ Когда Леон впервые увидел Грея за эти пять месяцев, то сердце, кажется, вновь пропустило удар, а руки привычно задрожали. Грей изменился. Он немного подрос, появились очертания бёдер, кожа стала несколько бледнее, но это ему даже шло. Он выглядел ещё лучше, ещё желаннее. Леон забывает про его возраст, забывает про себя. Он опять желает его обнять поцеловать, коснуться его кожи, ощутить его. Он до сих пор ему нравится. Леон не знает, что делать. Весь ужин Грей молчал и почти не ел, но Леон заметил, что Грей несколько раз смотрел на него. И он решил не тормозить, поэтому, когда Сильвер вышел, тут же сказал: — Грей, — альфа заметил, как тот вздрогнул, но взгляд на него не поднял. — Ты вправе на меня обижаться, потому что я поступил не очень красиво. Вернее, для тебя те поцелуи были чем-то важным, а я об этом не подумал. И я…я испугался. Испугался, что ты мог что-то придумать, испугался твоего возраста, нашей разницы в том же возрасте. Так нельзя было, и я решил, что ты перегоришь за эти месяца. — Не перегорел, — тихо добавил парень, впервые посмотрев на него в ответ. — Я знаю, — Леон не знает, что делает, когда, не удержавшись, коснулся пальцами его руки, заставив того задрожать и покраснеть. — Знаю. Я тоже. Его голос дрогнул. И он не знает, что он несёт. Он собирался говорить не это, но глядя на него, такого милого, наивного, открытого только для него, говорить что-то резкое он просто не мог. — Но Грей, так нельзя, ты понимаешь? Твой отец в жизни не подпустит тебя к такому, как я. И тебе всего пятнадцать. — А если бы мне было семнадцать? Тогда бы могло бы что-нибудь быть? — он внезапно оживился и сам перехватил его руку, касаясь кончиками пальцев чужой кожи. — Думаю, это было бы вероятно, — он слабо кивнул. — А вы подождёте? — его глаза внезапно стали будто ярче. Или так показалось Леону. — Подожду чего? — Леон внезапно напрягся, но почему-то обхватил его ладонь, сжимая. — Моего семнадцатилетия. Леон замер на пару секунд. Это обещание обязывало к отношениям. Это обещание обязывало к тому, что через два года он признается Сильверу, что он любит его. А Сильвер пристрелит его, как минимум. — Обещаю, — он улыбнулся. Он думает, что за два года Грей забудет о своих чувствах и об обещании. И сам он забудет о своей порочной любви к подростку. — Но до этого момента между нами не будет ничего романтичного, — он выпустил его руку. Грей кивнул, улыбнулся и, покраснев, отвернулся к окну. Леон решил, что пока всё будет хорошо. Что пока всё будет нормально. Сильвер говорил ему, что Грей стал выглядеть лучше, у него вроде даже новые друзья появились. И Леон сам замечал, что Грей становился более радостным, более ребёнком, это всегда умиляло. Но на август 2017 года, когда Грею было пятнадцать, а Леону тридцать шесть, случился второй переломный момент, который сломал Грея окончательно. Скоропостижно скончался Сильвер. Грею было известно, что он умер от сердечного приступа. В узких кругах, в которых состоял Леон, знали, что его застрелили. Его давно хотели убить. Леон был на похоронах, но Грея там не заметил. Он решился прийти к нему, Грею нужна была поддержка. И Леон думает, что поддержка альфы, в которого он влюблён, должна быть хоть чем-то для него. Он был в комнате, с пачкой успокоительного, водой и заплаканным лицом. Он лишился своей последней опоры в этом мире. Леону было до безобразия его жаль: за что же его так мир калечит? Леон тогда ничего не говорил, ровно так же, как и Грей. Грей почти всю ночь проплакал на его плече, Леон молча обнимал его и гладил по спине, ощущая его содрогания и дрожь. На следующий день он принял решение взять Грея к себе. Он знал, что из родственников он никому не сдался — лишь его деньги. Леону нужен был лично он, деньги его уже не интересовали. Сам омега не был против такой идеи. На тот момент он, кажется, вообще был не против всего. На тот момент он смотрел куда-то в никуда, молчал и был бледнее, чем обычно, выделялись только покрасневшие из-за слёз и бессонной ночи глаза. Проблем с оформлением документов не было, поэтому вскоре Грей оказался в доме Леона. Он решил, что лучше не оставлять его в том особняке — слишком много напоминаний. Бастия нанял частного психолога и искренне надеялся, что это как-то поможет. Но Леон просто наблюдал то, как умирает личность морально. Он видел, как Грей будто умирает, исчезает. Он похудел, бледность стала болезненной и беспокоила Леона всё больше. Он почти не разговаривал и не обращал внимания на Леона. Он будто даже не существовал. Леону было больно смотреть на него такого: каждый раз внутри будто что-то выворачивалось, болезненно скреблось. Леон не знал, что ему делать. Психолог пожимал плечами. Ничего не помогало. Альфа уделял ему всё своё свободное время, но Грей этого будто не видел, не замечал, как он волнуется, боится. Грей терялся в самом себе. Он даже не пытался найти выход. Как бы мужчина не пытался, результата не было абсолютно никакого. Около Леона находился полумертвец со стеклянными глазами. Это пугало. Леон не знал: может ли он помочь, хочет ли этого Грей, что ему вообще можно было бы сделать. Грею было всего пятнадцать. Переломанная жизнь — краткая аннотация о нём. Грей каждое утро соскребал свои надежды с кровати и он всегда испытывал некую грусть из-за того, что он снова проснулся. Он не хотел жить. Он не мог жить. Его выворачивало воспоминаниями, убивало осознанием, добивало мыслями. Внутри что-то перекручивалось и выжималось, вызывая тошноту и желание перестать существовать. Он не знал, что ему делать. Он не знал, есть ли смысл ему вообще существовать.***
Была середина осени, погода была двоякой: невероятно жарко, но небо было обычно темным, затянутое тяжёлыми тучами. — Грей, тебе не будет жарко? — Леон глянул на тёмный батник с длинными рукавами. В последнее время Грей отдавал предпочтение длинным рукавам, хотя погода была явно не для них. — Мне нормально, — он пожал плечами, завязал шнурки и, закинув портфель на одно плечо, вышел. Леон тяжело выдохнул и поставил стакан с водой на тумбу. В последнее время Грею, вроде, было лучше. Он более-менее разговаривал и даже ел. С чем это было связано, Леон не знал. Хотя длинные рукава его напрягали. _______ Тем же вечером Леон, так и не заснувший ночью из-за жары, пошёл на кухню. Вроде, Грей пил какое-то снотворное, может быть, ему тоже поможет. На кухне горел свет. Мужчина покосился на часы, на которых время было два час ночи, Грей, по сути, должен уже спать. — Чего не спишь? — он видит, как Грей вздрогнул и резко повернулся, натягивая недлинный рукав халата до запястий. — Кошмар приснился, успокоительное хотел выпить. — Мне тоже накапай, пожалуйста, — он подошёл ближе, смотря на его руки. — Что у тебя с руками? — спрашивает он, глядя сначала на его запястья, потом в глаза. — Всё хорошо, я спать. — Стой, — он аккуратно взял его за плечи, разворачивая к себе. — Покажи, что у тебя с ними. — Всё в порядке, — омега спрятал руки за спиной, дёргая плечами. Леон не хочет быть грубым с ним, но выбора ему, кажется, не оставили. Грей маленький, слабый и даже толком не может сопротивляться, когда Леон хватает его за руки. Леон смотрит на пластырь на его запястье. Леон смотрит ему в глаза. — Я поцарапался, — Грей не умеет врать. Леон срывает несколько пластырей. На тонком бледном запястье горизонтальные ровные полосы. Много. Леон видит на второй руке такие же пластыри. Его пробивает на злость и страх одновременно. — Ты пытался покончить жизнь самоубийством? — голос альфы прозвучал твёрдо. — Нет, — его голос содрогнулся, будто тот сейчас заплачет. — Я… думал, это сделать. Я пытался, но боялся резать глубоко. И я..я не мог…потому что вы мне нравитесь, сильно. Я думал, что я вам мешаю, что я вас раздражаю, что я… вам не нужен, — Грей сбивался со своих мыслей. Грей плакал, пытаясь утереть одной рукой слёзы. — Я не знаю... я не хочу так жить... я не могу. — Ты думал, что физическая боль притупит моральную? Ты часто резал себя? Грей закивал, судорожно выдыхая. Леон слышал тихие всхлипы, видел, как дрожат его плечи. Леон ощущал что-то сродни страха за него, жалости. Грей резал себя, чтобы ему стало легче. Грей никому ничего не говорил. Грей… такой глупый, беззащитный. Грей, такой сломленный, слабый, едва держался. Леон, глядя на него такого, с каждым разом ощущал, как что-то сжимается сильнее, больнее. Сдавливает, разрывает. Он не может смотреть на него такого. — Грей, — он отпустил его руку. — Почему ты мне ничего не рассказываешь, а копишь это в себе? Я не Сильвер, но я тоже могу тебя выслушать, помочь, если смогу. Грей, не надо резать себя, ты никому не делаешь этим лучше, ни мне, ни себе, — он притянул его к себе, обнимая плачущего омегу. — Не надо держать это всё, а тем более как-то вредить себе. Я волнуюсь за тебя, я не могу на тебя такого смотреть, ты нужен мне, понимаешь? Я знаю: тебе сложно. Невероятно сложно. И я, наверное, ничем не могу тебе помочь, но, Грей, солнце, ты должен справиться. Ради себя. Ради меня. Ради нас. Ты ведь помнишь, что я тебе обещал? Твои семнадцать, и ты только мой. И я твой. Помнишь? — он почувствовал, как тот закивал, всхлипывая и отчаянно уткнувшись куда-то в грудь. — Ты сможешь. Всё сможешь. Всё будет хорошо. Я обещаю тебе, — он прошёлся рукой по ткани шёлкового халата и уткнулся носом в тёмные волосы. — Правда? Скажите, я, правда, важен вам? — его голос дрожал, как и он сам. У Грея, казалось, была истерика. — Правда. Ты важен мне. И я не хочу, чтобы ты резался. Я не хочу, чтобы ты медленно умирал, —он поцеловал в макушку, гладя его спину. — Всё, тише, не плачь. Всё хорошо. Я рядом. Грей, может быть, и хотел успокоиться, но не мог. Он плакал, схватившись судорожно руками за его плечи, тщетно пытался прижаться к Леону ещё ближе. — Когда ты плакал в последний раз? — ласково спросил Леон, продолжая гладить по волосам и спине. — При вас, — фраза буквально проглотилось. — Так тоже не надо. Всё это сдерживание вываливается в истерику. Пойдём, попытайся заснуть. Грей всхлипнул, сжав пальцами предплечья мужчины и едва слышно: — Никогда не отпускайте меня, пожалуйста. Одной фразы хватило, чтобы вздрогнуть, выдохнуть и потеряться на пару секунд во всём мире. Леон, не удержавшись, аккуратно поцеловал того в лоб, прошептал: «никогда» и подхватил под бёдра. Омега вздрогнул, уткнулся лицом в плечо мужчины и обнял за шею. Мужчина отнёс парня в кровать, хоть и понимал, что тот вряд ли уснёт ближайшие часа два. Мужчина стащил с того халат, прикрыл одеялом и сам нагнулся к нему, уложив голову на худое плечо. — Доверься мне, всё будет хорошо. Ты только потерпи. Он ощущал, как трясет под ним Грея, слышал всхлипы, чувствовал дрожь. Это вызывало в нём странное желание защищать, помочь, спасти. Леон пролежал с ним до того момента, пока тот не успокоился и не заснул. Леон гладил его по голове, перебирал короткие пряди, что-то шептал. И не было никакой опошленной интимности, было что-то мягкое, аккуратное, как кружево, тёплое, такое, от чего Леон сам невольно засыпал. Тепло омеги, его хрупкость, нежность его кожи — всё это было каким-то сказочным, нежным, таким нужным, что Леон мог бы задохнуться прямо там. Он ощущал рядом с ним себя до безумия сильным и даже нужным: чувство наполненности, чувство важности — то, чего ему так не хватало. Грей заснул лишь через два часа, все эти два часа он не мог успокоиться, все эти два часа он дарил Леону чувство противоречивости. Леон ощущал какую-то странную нежность и, одновременно, страх за Грея. Но всё это переплеталось в одно: забота. Забота — то, чему он посвящает всего себя. И когда он проводил кончиками пальцев по его плечу, он ощущал всё тот же ток, он ощущал всё то же детское желание и радость. Он ощущал, как Грей вздрагивает. Он ощущал: между ними что-то ближе и глубже, чем просто симпатия. И Леон знает: ни черта это не порочно. Да, ему тридцать шесть — он видел жизнь, он знает, чего хочет, он опытен, он прожил полжизни. Да, Грею пятнадцать — он юный, ещё не потерявший своей наивности, нежности, ещё не знающий, чего хочет, но знающий жизнь. Да, это, может быть, не по шаблону. Но то, что происходит между ними — разряды тока, нежное кружево, теплота — всё это наивысшая степень близости. Всё это непорочное, откровенное, нужное. И, если всё получится, и если в двадцать один Грей скажет «Да», то Леону откровенно чхать на то, что там будут думать другие. Пускай думают, что Грей — молоденькая шлюха, бегающая за деньгами, пускай думают, что Леон — зажравшийся альфа, который губит жизнь молодым. Пускай. Леону важно лишь то, что между ними. Леон, убедившись в том, что Грей заснул, вышел из его комнаты. Он тяжело выдохнул и, как бы то ни было, ощущал себя паршиво. Чёртова мораль.***
Время шло, Грей, конечно, не сразу, но постепенно становился похожим на человека. Хотя тот пару раз порывался украсить свою кожу парочкой новых порезов. Но он, в принципе, пытался отучиться от этого. Грей стал более открытым, старался рассказывать всё, что его волнует. Сначала, конечно, стеснялся, и думал, что резать себя лучше, но разговаривать с Леоном, слышать его тёплые слова поддержки, видеть, как тот ласково улыбается, вскоре стало куда лучше острия лезвия и жгучей боли. К Грею вернулся здоровый цвет кожи, глаза стали такими же яркими, какими были раньше, он стал более открытым. Это, конечно, было достигнуто большим трудом и терпением, как со стороны Леона, так и Грея. И не без помощи психолога, успокоительных и… редких поцелуев, которые Леон позволял себе с трудом. Это происходило само по себе. Поцелуи, в большинстве своём, были редкими, короткими и сухим, но этого хватало, чтобы потом улыбаться и чувствовать себя счастливым. Он не позволял себе много: лишь касался запястей, костяшек, шеи, щёк, линии скулы. Ничего более. Леон, как в том 1996, чувствует себя счастливым лишь из-за лёгких касаний тёплых губ. _________ — Скоро ведь твой День рождения, ты уже придумал, как хочешь его отпраздновать? Ты решил много приглашать? Надо бы было снять довольно просторное помещение, — Леон, будучи на днях рождениях своих племянников, видя огромное количество детей, яркость и красочность, был уверен, что у Грея, наверное, всё будет так же. — Я хотел его тихо отпраздновать только с вами, — ответил Грей, размешивая сахар. — Тихо со мной ты его сможешь отпраздновать в лет двадцать. Грей, тебе же шестнадцать только исполнится, может, ты хотел бы в клуб, или что-то такое? — не унимался Бастия, закрыв папку с документами. — Не хочу, — он отрицательно покачал головой. — У меня не так много друзей, и я плохо переношу многолюдные места длительное время. Обычно, у меня после таких сборищ поднимается давление, — он немного отпил и добавил: — поэтому я бы хотел побыть в этот день с вами, мистер Ба… — Леон. Грей, я же говорил тебе, что ты можешь обращаться ко мне на равных. Это раз. И меня пугает, твое желание всегда быть со мной. Моё постоянное общество превратит тебя в бурчащего деда! Ты должен расслабиться как подросток. Не обязательно устраивать сборища. Прогуляйся со своими друзьями, сходите куда-нибудь. Это два, — он выдохнул. — Ты не понимаешь, Леон. Именно сейчас ты меня не понимаешь. Моё желание всегда быть с тобой, потому что ты… ты знаешь меня, ты понимаешь меня. Никто из моих друзей не говорит со мной на те темы, что мне интересны. Давай на чистоту: из-за всего того дерьма, что со мной произошло, мне уже далеко не шестнадцать. И я действительно не хочу проводить дни без тебя. Мне кажется, это обусловлено нашей разницей в возрасте, — он пожал плечами. — Знаешь, что я умру раньше тебя, и не хочешь размениваться? — он усмехнулся, но, когда увидел кивок, сказал: — ладно, видимо, не правильно было ставить в пример типичного подростка себя в прошлом. Давай компромисс: ты днем прогуляешься со своими друзьями, а вечер и ночь будут нашими, хорошо? — «Ночь будет нашей» — это так прозвучало, — он усмехнулся и залез с ногами на диван, садясь к Леону поближе, почти ощущая его тепло. — Ну, кто знает, — он посмотрел в ответ, заметив, как тот весь встрепенулся и чуть не выронил чашку из рук. — В-в смысле? Мы что, сдела… — Мы ещё ничего. Я просто говорю о возможном. Просто, если здраво думать о ситуации, то… вечер, вино, омега, к которому я испытываю не однозначные чувства, ну, и всякое может быть. Под градусом вся мораль выветривается. — Это будет крутым подарком, — он попытался выглядеть уверенно, но смущение спрятать не удалось. — Подарок я тебе уже купил, а это будет приятным бонусом. Если будет, конечно. Но я вообще-то, твоего семнадцатилетия ждать пытаюсь. — Ага, я, бывает, вижу, как ты его ждёшь, — Грей тихо хихикнул. — Нечего было ходить перед взрослым альфой в чересчур коротких шортах. Надеюсь, ты их выкинул? — Нет. Они же тебе понравились, я видел. И вдруг твоя мораль выветрится, вот, пригодятся потом, — он сел ещё ближе. — Я посмотрю, как ты год ждать будешь. — Ты в курсе, что это странно? Тебе шестнадцать, а ты о таком думаешь. — Думаю не о таком, а о тебе. В шестнадцать это нормально. Тем более в мои, — Грей, с усмешкой, сунул Леону под нос своё запястье. Леон сначала вздрогнул, понимая, на что тот намекает, едва напрягся и принюхался. Запястья едва пахло жасмином — тонкий, едва ощутимый острым альфьим обонянием запах. И такой приятный, от него голова идёт кругом. — Видишь, я почти взрослый омега. Значит, для меня нормально хотеть чего-то большего. — У нас толком отношений даже нет, — сказал Леон, взяв в свою ладонь запястье, вдыхая весенний аромат. — Я хочу, чтобы он стал ощутимее, но, как только он станет ярким, то у тебя начнётся течка, и вот тогда точно ждать не получится, — он последний раз вдохнул запах, поцеловал запястье и, отпустив его, сказал: — Странно, что у тебя всё началось относительно рано. Обычно всё это может сбиться из-за сильного стресса, который ты пережил. — Может быть, это знак. Типа: «Леон Бастия, сдавайся, твоя мораль никому не нужна», — парень осторожно уложил голову на плечо мужчины. — Может быть, кому-то надо думать об учёбе? — Может быть, ты не будешь занудой? — он засмеялся. — Не обижайся, но иногда ты и вправду бываешь чересчур скучным. — Ты не забывай, что мне тридцать шесть, и у меня просто не получится вечно шутить шутки с тобой. — Вооот, опять. Пойду-ка я, а то вдруг это заразно, — Грей поставил чашку на тумбу и хотел встать, но альфа резко схватил того за талию и омега, с визгом, грохнулся обратно на альфу. — Так, считай, ты нарвался. Я тебе покажу, какой я скучный, ты у меня кричать от скуки будешь. — Ты зачитаешь мне нормы морали и нравственности? — со смешком спросил Грей, пнув альфу локтём. — Ага, зачитаю. Зачитывать буду быстро, глубоко и долго, — фактически на ухо прошептал альфа. Грей резко затих, осознав совершенно не двусмысленный намёк, и прикрыл раскрасневшееся лицо руками. — Всё-всё, ты победил, — он попытался слезть с колен альфы, но мужчина настырно прижал к себе сильнее. — В качестве приза я требую объятья, — чуть ли не промурлыкал альфа, разворачивая омегу к себе боком. Тот чуть помялся, отвёл взгляд, но потянулся руками к шее Леона, обнимая. Мужчина улыбнулся, поцеловал в макушку и крепче сжал в объятьях.***
Грей, не хотя, возмущаясь, но всё же сходил с друзьями. Леон днём полностью разобрался с делами, чтобы быть уверенным в том, что ему никто не позвонит в самый щекотливый момент. Но вот с вопросом о возможных последствиях он так и не разобрался. Он будет откровенным и признается сам себе, что он хочет Грея. Очень сильно. Но ведь тому едва шестнадцать исполнилось. И он, всё же, будет слишком узким для него. А причинять ему боль, пускай не преднамеренно, он не хотел. Выдохнув, тот решил всё отдать воле случая: будет так будет. Рано или поздно всё равно всё случится. Леон никогда не устраивал романтических вечеров кому-то, поэтому он немного нервничал. Как в 1996, когда первое свидание с омегой — огромный праздник. И Леон, будто Грей — его первый омега, надевает костюм, заказывает еду из ресторана, и покупает букет цветов. Он даже ставит ароматические свечи. Немного сомневаясь, он кладёт в тумбу две упаковки презервативов и флакон со смазкой. Надо быть готовым ко всему, чтобы потом не оказаться в неловкой ситуации. Оглядев результат своих трудов, тот кивнул и, достав бархатную коробочку, чуть повертел её в руках. Грею, вроде, нравятся серебряные украшения. Он надеется, что Грею это понравится. Леон нервничает, как подросток. Он уверен, что Грею нравится, когда тот охает прямо на входе. Он уверен, что Грей счастлив, когда тот чуть ли не пищит от радости и виснет у него на шее. Леон смеётся тоже, обнимает за талию и шепчет: «у меня сейчас всё словно в первый раз». Грей улыбается, целует в щеку и говорит: «не поверишь, у меня тоже». Весь ужин Грей улыбается, смотрит в глаза и говорит то, что не говорил ещё раньше. Грей касается кончиками пальцев его костяшек, обводит и говорит: — Я люблю тебя. Это точно. — Ты это понял только сейчас? — Я думал, что это глупо и невозможно. Но мы оба, кажется, не перегорели. И ты мне нужен. И я нужен тебе, я знаю это. — Я тоже люблю тебя, — он переплетает его пальцы со своими. — Кажется, твои семнадцать наступили на год раньше. Хотя, мы оба знаем, что ты стал моим ещё год назад, что я стал твоим тогда же, — он на секунду замолчал и, глядя в глаза, сказал: — Я полюбил тебя в тот момент, когда увидел. Грей улыбается, шепчет одними губами: «Я тоже», и Леону трудно сдержать ответную улыбку. И всё происходит так до невозможности интимно и откровенно. Интимность доходит до предела, когда Леон застегивает на шее омеги подаренный кулон на цепочке. — Я купил амулет под цвет твоих глаз. Синий тебе просто до безобразия идёт. — А ещё мне идут твои руки на моих плечах, — он касается пальцами его руки, а после трется щекой об тыльную сторону ладони альфы. И это интимно до всплесков личного моря где-то внутри. И совершенно непонятно, каким образом они оказываются в спальне. Грей разрешает себя обнимать и целовать столько, сколько душе угодно. Свечи пахнут лилиями и шоколадом, букет — розами и фиалками. Грей пахнет жасмином. И запах тонких листьев усиливается с каждым новым поцелуем, с каждым касанием и взглядом. Разряды тока концентрировались в особых точках на телах, и каждое случайное касание вызывало судорожный выдох. Грей откидывает голову назад, когда Леон целует шею, когда сжимает руками его предплечья, мня тонкую ткань хлопковой кофты. Грей судорожно шепчет его имя, и Леон целует настырнее, будто он сдерживался все эти три года, будто он не прикасался к его юному телу ни разу. И то, что происходило сейчас, не называть никак иначе, кроме как нужда и утоление смертельной жажды. И Леону так трудно совладеть с собой, когда он целует полные губы, запоминая их мягкость, вкус, теплоту и податливость. Это было так... невообразимо. — Грей, Грей, — голос Леона содрогался, а язык заплетался. — Могу я? — Боже, Леон, ты можешь всё, — едва прошептав, ответил парень. Леон замирает на пару секунд, а после, облегчённо выдохнув, вновь поцеловал в припухшие от предыдущих поцелуев губы. Он забирается дрожащей рукой под свободную кофту, впервые ощущая под ладонью тёплую кожу. Грей выгибается от резкого касания, судорожно хватает ртом воздух и едва дрожит. Леон целует шею, трогает под тонкой кофтой и тянет за собой на кровать. Касания превращаются в воздух, поцелуи — в воду. Леон трогает, где попадётся, суматошно водит руками по его спине, плечам, животу, гладит, заставляет судорожно выдыхать. Омега целует сам, впервые, касается губами шеи. Леон вздрагивает от удивления и откидывает голову на подушку. Грей целует неловко, едва касаясь, но сам. Тёплота его губ разливается по телу, наполянет вены. Леону впору сгореть. Альфа скользит губами по гладкой коже, целует, едва прикусывает, слышит его тихие выдохи и сходит с ума. У него действительно давно никого не было — лишь моральное удовольствие невзначай касаться Грея. И теперь, когда он может так недвусмысленно касаться омежьего тела далеко не в области руки, он ощущал что-то сродни помешательства. Он опрокинул Грея на спину, нависнув над ним, смотря пару секунд в глаза, разглядывая его. Достаточно пройтись ладонью по животу вверх, к груди, чтобы ощутить ритм его сердца: быстрый, громкий. Он чувствует его сердце. Верх интимности и доверия. Леон целует так, будто Грей нечто выше простого человека, нечто лучше, совершеннее. В какой-то мере так и было. Лично для Леона. Стаскивая с него кофту, едва путаясь в рукавах, он позволял себе целовать каждый сантиметр открывшейся кожи. Он гладил его руками, целовал везде, где только можно и нельзя — Грей пытался неловко отвечать, проводя руками по его плечам и шеи, гладя, целуя тёплые губы. Грей был отзывчивым специально для него. Всё происходит не так, как это было у Леона раньше: без спешки, разрывающей одежду страсти. Это было чем-то мягким, волнующим, тёплым. Это было тем, чего у Леона никогда не было. И он может сказать: «Это у меня впервой». И у него есть право волноваться. Ему до дорожи непривычно чувствовать под собой нечто маленькое, без надутых силиконом форм, без тональника, пачкающего простыни. Непривычно и приятно до всё той же дрожи. Это было так естественно, без притянутой показушности. Это было правильно. Впервые за все свои годы Леон займётся ни сексом, ни бесчувственным трахом, ни грубым совокуплением, а любовью. Теперь Леон знает, что «заняться сексом» и «заняться любовью» — две разные вещи. Две до безобразия разные вещи, и путать их не тактично, как минимум. Леон видит, как Грей начинает ёрзать и мяться, когда он стаскивает с него штаны. Леон гладит и целует до первых стонов, до первого метания по кровати, до первого судорожного, на выдохе: «Да». И Грей краснеет сильнее, когда Леон сам раздевается: откидывает на пол пиджак, рубашку, штаны. Омега смотрит на альфу, разглядывая рельефные мышцы, и едва закусывает губу. Он нерешительно касается его тела, обводит пальцами кубики пресса, вены на сильных руках, едва не затаив дыхание. У Леона кружится голова даже от таких самых невинных касаний, и он буквально наваливается на него, утыкаясь носом в его волосы. — Коснись меня ещё раз, мне нравятся твои касания, — честно признался альфа. Грей вздрогнул и неуверенно проскользнул пальцами по спине мужчины, проводя ими по позвоночнику, линии лопаток. Его касания мягкие, аккуратные, тёплые, заставляют судорожно выдыхать. Леон опирается на локти, целует и проводит рукой по боку омеги, чуть спускаясь вниз, задевая большим пальцем резинку белья, медленно стаскивая его с парня. Грей чуть поёрзал, невольно сжимая ноги в области коленок. — Мне остановиться? — шепотом спросил Леон. Парень отрицательно покачал головой и чуть раздвинул ноги. Бельё было откинуто на пол к остальным вещам. Всё происходило без спешки, синих пятен на теле и искусанных губ. Всё было как-то…волшебно: теплые поцелуи, аккуратные поглаживания, тихие просьбы: «ещё». В Грее было тепло, влажно и невероятно узко, он даже поморщился от пары движений двумя пальцами. Хватило минуты, чтобы пальцы оказались все в омежей смазке, а слово «влажно» можно было заменить на громкое «мокро». Если смазка им не понадобится, то хорошая растяжка придется кстати. Грей долго привыкал: долго ёрзал, сжимался, выдыхал, но после прикрыл глаза и учащённо задышал. Леону казалось что он может кончить даже просто глядя на него: на то, как он краснеет, прикрывает глаза, облизывает губы. Леон наслаждается его первым стоном, как самой лучшей музыкой. Грей выгибается и двигает бёдрами навстречу его пальцам, насаживаясь глубже. Леон облизывается, засматривается на такого Грея и, вынимая пальцы, наспех облизывает их от смазки. Омега ёрзает, проводит пальцами по рукам альфы и шепчет: «Пожалуйста». От этого Леону срывает крышу окончательно. Он немного неуклюже стаскивает с себя боксёры и подхватывает Грея под бёдра, нагло сжимая ладонями мягкие ягодицы. Парень выгнулся, когда Леон входит в него, параллельно целуя за ухом. Грей закусывает губу, сжимает руками предплечья альфы и громко выдыхает. Леону трудно сдержать стон, когда он оказывается в Грее: горячо, влажно, девственно узко. Он замирает на пару секунд, не двигаясь, давая Грею привыкнуть. Омега закрывает глаза и, обнимая за плечи, шепчет на ухо: — Не сдерживай себя. Мне хорошо. Мне чертовски хорошо. И Леон позволяет себе сорваться за весь этот вечер: резко двинуться бёдрами вперёд, укусить за теплое плечо и прижать к себе сильнее. Он касается альфьми клыками светлой кожи, проводя ими по ней, ощущая от этого какое-то странное наслаждение. Омега вначале лишь тяжело дышал, но вскоре застонал, выгнувшись в его руках навстречу размеренным движениям. Мужчина двигался резче, по мере того, как Грей расслаблялся и становился более податливым на каждый толчок. Леон не мог просто двигаться в нём: он целовал, обнимал, гладил, касался везде, где только мог. Грей отзывался: стонал, выгибался в спине, шептал сквозь стоны это протяжное, долгое: «Ещё». В комнате было жарко или же жарко было только им. Леон ощущал экстаз, как от наркотиков, Леон наслаждался Греем: каждым сантиметром его тела, каждой впадинкой, родинкой, каждым стоном. Упивался, обнимал сильнее, прижимал теснее, что-то шептал на ухо. Грей отдавался ему полностью: в его руки, голос, его телу. Грей тёплый, податливый, специально для него. Грей только для него. Всё заканчивается вспышкой в голове, безумным наслаждением по венам, чем-то накатывающим, резким. Грей в его руках изгибается, шепчет: «Леон» и непроизвольно царапает его плечо. Леон улыбается, утыкается носом во влажное плечо и закрывает глаза. Они лежат ещё долго: обнимаются, целуются, касаются друг друга и смотрят в глаза с неподдельной любовью друг к другу. — Этот бонус и вправду был очень приятным, — Грей обнимает за шею и трется щекой об широкую грудь альфы. — И для меня тоже, — он усмехнулся. — Ну, получается, ждём твоего двадцатиоднолетия? — Мы что, сексом в следующий раз только в двадцать один займёмся? — Я вообще-то намекал на свадьбу, но у кого что болит, — он усмехнулся, потрепав парня по волосам. — Да кто тебя знает вообще, Стоп… свадьба? — Свадьба. Если получится, то можно будет раньше. Кто знает, как там дела пойдут. — Сделаешь мне предложение на моё совершеннолетие? — он уткнулся носом в плечо альфы, трясь. — Кто знает, планы строить — дело не благодарное, — он пожал плечами, гладя свободной рукой худую спину. — И у нас будет своя семья? И дети? А детей ведь надо пораньше, тебе ведь уже… — Ты это на что намекаешь? — резко перебил Леон. — На твою уже потрёпанную дееспособность. — Ты мог бы хотя бы для приличия побыть тактичным? — Ну, ты ведь можешь мне на деле показать, что ты очень даже в строю. Сколько раз ты сможешь за ночь? — У тебя явно быстрое сексуальное развитие, — устало выдохнул альфа, закатив глаза. — А чего это ты от ответа увиливаешь, а? Что, всё же… ой, — Грей резко замолчал и покраснел, когда почувствовал относительно слабый шлепок по заднице. — Следующий будет сильнее, — он улыбнулся. — И да, скакать целую ночь я, конечно, не смогу, но со своим опытом ты у меня уже после трёх раз будешь лежать с отнявшимся ногами. И не забывай, что кроме члена у меня есть пальцы, язык и неплохие игрушки. Грей промолчал. А потом тихо сказал: — А… а с игрушкам тоже будет? — И с игрушками Грей будет, и в разных местах, и я обязательно тебя отшлёпаю, — Леон, поняв, что успокоил разбушевавшегося после своего первого раза омегу, улыбнулся, поцеловав. — Тебе понравилось? — фактически шепотом спросил альфа. — Да, очень. И ещё же будет? Сегодня, — он настырно нажал ладошками на грудь мужчины, перевернув того на спину. — Если хочешь, — он усмехнулся, скинув одеяло и усадив парня на себя. Грей зажал бёдра альфы между своих ног, улыбнулся и, нагнувшись, поцеловал. Тихое «Я люблю тебя» потерялось в поцелуе. Грей хочет быть уверенным в том, что с этого момента всё будет хорошо. Грей хочет быть уверенным в том, что он всё это заслужил. Грей теряется, когда Леон обнимает крепко и говорит на ухо: «Ты самое лучшее, что случилось со мной». Грей улыбается и закрывает глаза. Он уверен в том, что они только друг для друга. Грей знает, что они навсегда. Леон, как в 1996, счастлив от чужих касаний. Леон, кажется, навечно в 1996.