Кровь, грязь, земляника

у тебя забрали машину у тебя забрали кровь у тебя забрали оружие и уроды твою куртку и твою гордость и твою кровь блядь кровь что еще они могли забрать а ты освободился но у тебя ничего не осталось кроме ног и клетки на лице почему именно это, после всего-то, так тяжело вынести? ты угрожаешь пяти девчонкам незаряженной пушкой ради воды, которая даже не их, и за это женщина - яростная, как и ты, - швыряет тебя оземь парень, в котором течет твоя кровь, не знает, что делать, думает, что он хочет умереть, но что он вообще знает? смерть все равно не поможет, ты пробовал – а ты не хочешь умирать ты хочешь жить *** – Как тебя зовут? – А это важно? ее зовут Фуриоса пятеро на заднем сидении, пятеро, только вот девчонки с надеждой нет – вышла упала исчезла под задними колесами монстра, и теперь на ее месте – парень с желанием умереть, а на месте водителя – Фуриоса ты просто счастлив ехать, хотя ты даже не представляешь, как попал сюда – ехать куда угодно они не знают твоего имени – ты сам едва его помнишь – ты только знаешь, что им нужно куда-то попасть они не называют своих имен, ты узнаешь их сам: Прекрасная Ангарад, погибшая под колесами, Тост, которая умеет заряжать оружие, Способная, которая всех объединяет, Даг, желчная и полная злобы, хрупкая Чидо, испуганная, но все равно непреклонная, Накс, выращенный ради самоубийственной гонки. И Фуриоса. Тебе кажется, что ты знал их всю жизнь. *** В конце концов ты даришь свою кровь, и даришь свое имя, и даришь кивок, когда Фуриоса смотрит на тебя с высоты, и к тебе даже возвращается куртка – даже смешно как-то – но ты все равно уходишь. Зеленые земли не для тебя, пусть даже ты мчался туда, как подпаленный, – теперь это верняк, а ты в душе азартный игрок, поэтому ты уходишь обратно в пустыню. Всегда плывешь против волн, да, Макс? Макс. Это твое имя. Оно подходит тебе хуже, чем куртка. Но волна уходит вслед за тобой, по крайней мере, частично. Это свойственно волнам. Они то откатывают, то накатывают, знаешь? Приливами и отливами. Ты думал, что сможешь уйти от Цитадели, правда, и снова остаться в одиночестве. Напрасно: люди кишат на пути к зелени и воде и просачиваются обратно. Растерявшиеся без Несмертного Джо бойцы, которых некому теперь вести в Вальхаллу. Императоры, которые не хотят служить одной из них. Люди, которые не знают, как жить в мире и достатке – теперь, когда до них, кажется, рукой подать. Они разорвали труп старого Джо на куски, помнишь? Свирепая дикость так просто не проходит. Ты-то знаешь. Ты просто идешь, все дальше и дальше по Дороге Ярости. Может, пески снова поглотят тебя. Так много лиц, и все они, каждое из них – хоть убейся – тебе знакомо. Они смотрят на тебя будто издалека, как будто с расстояния в тысячу ярдов, вроде бы не узнавая, но ты мог бы поклясться… то, и вон то, и вот это, и еще те… как будто ты смотришь в зеркало заднего вида. Кстати о зеркале заднего вида, бедовый ты Макс: кто-то следует за тобой. Не просто идет одной с тобой дорогой – висит на хвосте. Тебе до мозга костей знакомо это ощущение. И ты прячешься. Время от времени втираешься в группки странников, чтобы затеряться среди них. Ты идешь, пока все спят, ты спишь – или пытаешься спать – пока дорога запружена людьми. Но большинство направляются в Город Топлива или на Свинцовую ферму, потому что люди тянутся к людям, а ты сворачиваешь в пустошь. Так легче понять, что тебя все еще преследуют, хоть и труднее окончательно скрыться из виду. Ты поглаживаешь нож в кармане и ждешь. «Хвост» тащился за тобой три дня и три ночи, как цепь, а теперь нагоняет. Ты почти дошел до каньона, где камни выступают из песка, как сломанные кости. Обломки гнавшихся за тобой машин поджидают момента, чтобы прорезать твои ноги сквозь ботинки. Неужели всего неделя прошла? А кажется, будто вечность. – Я просто хочу поговорить, – заявляет он, мудро стоя вне твоей досягаемости, потому что как только он издает первый звук, ты резко разворачиваешься, стремясь выпотрошить его длинным ножом. Полоснуть, пырнуть – но он слишком далеко. – Эй, эй, полегче, – успокаивает он, когда ты рычишь. – Я просто хочу поговорить. – А я нет, – отвечаешь ты. Ты хочешь развернуться и уйти, но вдруг он наставит на тебя пушку? Безопаснее убить его сразу. «Только без лишних убийств», – произносит где-то в подсознании Способная. Кто-то другой говорит: «Мы проснемся. Умерев во сне, мы проснемся», – но ты не знаешь, кто. Неважно. Ты прыгаешь к незнакомцу, бьешь его в живот и роняешь на грязный песок, свирепо надеясь, что на пути встретится ржавый металл, и чужак истечет здесь кровью, как истекал когда-то ты. Он дерется, как дьявол, колотит по всем уязвимым местам, а потом как-то особенно хитро цепляет ногой и опрокидывает через себя. Ты сбрасываешь его, пользуясь инерцией, и прешь на него тараном, увязая ногами в песке. Он пинает тебя в лодыжку – ты быстро и грязно бьешь его кулаками по почкам – он подставляет плечо и буквально сносит тебя, тощий говнюк, да так, что ты влетаешь спиной в открытое окно брошенной охотничьей машины. Твоя рука смыкается на покореженной фигне, которая когда-то была оружием. Ты перебрасываешь ее вперед и жмешь на спусковой крючок прямо перед этим чертовым незнакомым-неизвестным-незатертым лицом. Курок щелкает, но вхолостую – и чужак смотрит на тебя поверх дула обреза, и красный туман перед глазами рассеивается, как отдача после выстрела. – Слезь с меня, – говоришь ты, пытаясь освободиться из-под его веса, который, сука, распределился ровно так, чтобы удержать тебя на месте. Прогнивший материал сидений продавился до острых пружин. Чужак втискивает тебя прямо в них. – Кто ты? – требовательно спрашиваешь ты, хотя вообще-то кому, блядь, какое дело, Макс? – Ты знаешь меня, – выдыхает он, все не отпуская и пытаясь удержать равновесие, пока ты с боем выдираешься. – Пошел ты. Что-то появляется в его лице, что тебе невыносимо видеть, что ты не заслуживаешь видеть. – Как тебя зовут? – ласково спрашивает он. Слишком ласково для человека, чьи ногти впиваются в вены и сухожилия твоих запястий. Ты плюешь ему в глаз, тратишь драгоценную влагу, но он не двигается, и ты никак не можешь его перебороть, ты скручен по рукам и ногам, ты прикован к земле. – Как тебя зовут? – снова выдыхает он тебе в ухо. Ты вздрагиваешь, ты сопротивляешься… но сопротивляться – значит чувствовать его, его прижатое к твоему тело, и сквозь кожу и грязь ты начинаешь ощущать его мышцы, его тепло. Может, у тебя и не выходит вызвать в памяти его лицо, как и все остальные, но, кажется, ты узнаешь это стройное, идеальное тело наощупь. Он чувствует все, что чувствуешь ты. Он улыбается, улыбка сверкает кривым клинком там, где у тебя самая тонкая кожа, где на твоем горле бьется пульс. Если бы ты был сверху, то укусил бы. Вырвал бы его горло, яростный безумный Макс, если бы ты был на его месте. Но все наоборот, и ты пользуешься тем оружием, что есть, пытаясь орудовать бесполезным обрезом как дубинкой. Он бьет твоим запястьем по прогнившей раме, пока ты не роняешь пушку, и тогда он трется об тебя, как ошалевший кот. – Как тебя зовут? – снова и снова. – Кто ты? Он объезжает тебя, как мустанга, и тебе становится так жарко, словно песок, горящий, как магний, прилипает к твоей коже. Ты выгибаешься под ним, усиливая давление. Ты же азартный игрок, Макс, ты хватаешься за любую возможность, какая тебе попадется, и если тебя так и грохнут, то ты хоть оттянешься напоследок. Помнишь ту историю, когда парень упал со скалы и застрял то ли в дереве, то ли еще в какой-то хрени рядом с поляной земляники? Не сможешь освободиться – умрешь. Хотя вот же земляника, прямо перед тобой. А мораль истории такова, что сейчас ты ешь эту землянику. Твой член трется сквозь грубую ткань штанов прямо о другой член, таких удобных и привычных размеров, ты как будто дрочишь сам себе, и течешь, как пробитый кран, и облизываешь губы, потому что глаза напротив затягиваются чернотой, как будто чужак хочет тебя куда больше, чем победить в этой глупой драке. Когда он целует тебя, то на вкус как грязь и пот, но зато движется он четко и идеально, и от этого сладко, как от той земляники. – Ты знаешь меня, – повторяет он, выдыхая в твою кожу. – Ты знаешь меня, а я – тебя. Он жадно раздергивает твою ширинку. Тебе бы воспользоваться шансом освободиться – но вместо этого ты раскрываешься перед ним, как будто доверяешь. – Ошибаешься. Он вводит в тебя палец, два, три, время растягивается, и ты его впускаешь. Блядь, ты сам его впускаешь. В машине не хватает места, чтобы раскинуться, и когда он толкается в тебя, ты долбишься коленями об искореженный металл. Ржавчина осыпает вас дождем, а он вытаскивает свой член и возвращается обратно. Режет тебя на части, втискиваясь в твое тело, и если раньше ты думал, что тебе знакомы какие-то лица, то теперь ты уверен, что именно его лицо ты знаешь. Он трахает тебя с такой силой, что стоны поднимаются откуда-то из самых легких, и ты цепляешься за него, как за якорь в этих чертовых изменчивых песках. Ты хватаешься за свой член, но он отпихивает твою руку, заменяя ее своими длинными пальцами. Ревнивый. – Блядь, да кто ты? – ты рычишь это прямо ему в горло, терзая зубами нежную кожу. – Я же знаю тебя… Он взвинчивает темп, и у тебя глаза закатываются под лоб – так сильно давит внутри, и ты стонешь, и подаешься бедрами навстречу, раз за разом, так, сука, близко, нужно всего-то ничего, наслаждение искрами колет кожу. Он тянется за чем-то сквозь разбитое заднее стекло, попутно выпрямляясь и сдвигаясь – и вот, вот что толкает тебя со скалы, вот что разрывает тебя на кусочки. Как же, блядь, долго это было, тебя разломало, размазало, тело крутит, как будто все мышцы перерезали, от пальцев ног до пальцев рук, кровь ревет в ушах, и сквозь белый шум и красный туман ты вдруг видишь, что именно он держит – копье из машинного арсенала – но уже слишком поздно. – Спокойной ночи, мистер Имс, – шепчет он, и на этот раз взрыв реален. *** Ты просыпаешься, и в запястье воткнута игла, и Артур внимательно смотрит на тебя с другой стороны ПЭСИВа, как будто ждет, что ты вот-вот рванешь куда подальше. – Ты как, в порядке? – спрашивает Артур, как будто это не он только что вытащил тебя из лимба. – Сколько? – уточняешь ты. Горло словно ободрали наждачной бумагой. – Три дня, – отвечает он, – наверху, по крайней мере. Эй, эй, полегче, – добавляет он, начиная беспокоиться, когда ты выдираешь капельницу, наверное, чуть резче, чем надо бы. И твое тело протестует. Артуру удается вовремя подставить ведро, чтобы ты не заблевал чистенький пол. Как всегда предусмотрителен. – Серьезно, ты в порядке? – спрашивает он, когда ты откидываешься назад. Ты не знаешь. Но пожимаешь плечами. – Я жил, я умер, я воскрес, – говоришь ты, потому что это правда. В этом вся суть снов, так ведь?