Паноптикум

Тяжёлая металлическая дверь со скрипом открылась, и юноша снова включил свет в своей мастерской, чтоб полюбоваться своим новым шедевром. Улыбка осветила его лицо и он, подойдя ближе к металлическому столу, натянул перчатки на тонкие пальцы и взял в руки иглу. Она была так юна, как картина с едва высохшей краской. Она была самим совершенством от того, что пальцы мастера создавали её слой за слоем, ласково и неспешно формируя произведение искусства. Больше созерцания прекрасного он любил только творить его. Облекать нежные материи в вечную форму, сохраняя их уникальную красоту. Пианист откинул белые волосы на спину и небрежно оперся о застеленный тонкой белой тканью металлический стол, переводя дыхание. Забывшись, он и не заметил, сколько времени провел с ней сегодня: на улице стемнело и сквозь приоткрытую дверь до его слуха доносился мелодичный шум дождя. Но вот последний прокол, последний стежок, и пальцы музыканта перестают касаться нежной, мертвенно-бледной девичьей кожи. Он бережно проводит ладонью по некогда грубому шраму, протянутому вниз по округлому животику, а ныне облечённому аккуратными стежками в изящную светлую полоску. Она была так прекрасна в свои семнадцать. Так юна, свежа, полна нежно-романтической женственностью, спрятанной под яркой оболочкой. Настолько же прекрасна, насколько портили её вульгарные, якобы взрослые жесты и откровенные позы. Её симфония невинности так и просилась в нотный стан, в желании сохранить дышащую жизнью молодость навечно. Что же, теперь её лишенные макияжа ресницы выглядят как трепещущие усики живых бабочек, вот-вот готовых вспорхнуть. Проведя кончиками пальцев по аккуратной груди искусно набитого чучела девушки, юноша обошел стол, с улыбкой проверяя качество каждого из швов, ощупывая сложные изгибы. И в его голове снова зазвучала её песня смерти. Как жаль, что на лилейной коже шеи и бедер остались грубые синяки, портящие женственную хрупкость девушки.

***

Крик ужаса раздался в лесу короткой трелью, на этот раз переходя в сдавленный хрип. Тонкие девичьи пальцы исступлённо царапали сжимающие её горло запястья, судорожно вздрагивая. Всё тело девушки, начиная от шеи, сводило судорогами боли. Именно из-за них постороннее давление становилось астматическими приступами, когда мучитель ослаблял хватку, любуясь искорёженным ужасом лицом Кармен, не могущей совладать с собственным телом. Синяки, оставшиеся на бедрах Кармен, уже не казались ей такими болезненными и не заслуживали пролитых слёз, а боль внизу живота от грубо разорванной насильником раны почти забылась. Девушка хрипела и извивалась, не способная быстро обрести покой из-за недостаточно сильной хватки рук мучителя. Мокрые дорожки на её щеках не обновлялись: агония полностью поглотила её и на рыдания просто не оставалось сил. Кармен мнилось, будто её глаза вот-вот готовы лопнуть от напряжения, а горло хрустнуть под чужими руками. Сквозь слепящую пелену боли она желала, чтоб это наконец произошло. Не выдержав долгих конвульсий, тело Кармен обмякло вместе с рухнувшим вниз рассудком, а мелко дрожащие пальцы безвольно сползли вниз. Сквозь покров пульсирующей тьмы она ощутила некоторое облегчение: мужчина отпустил её горло, давая сделать долгожданный глоток воздуха и встал, оставляя её обнаженной и беззащитной. Холодок ужаса сковал девушку очередным приступом напряжения, когда она ощутила одеревеневшими мышцами живота тупое лезвие топора. Её последний вопль был сиплым и булькающим, кажущимся ей звучащим издалека. — Помнится, ты пообещал мне, что не будешь слишком портить её, — заметил беловолосый юноша, склонившись над девушкой, лежащей в кровавой луже, начинающейся от пупка. Тонкие пальцы коснулись воспалённых краев раны, ощупывая их, и перчатки Пианиста окрасились кровью. Хмурый лесоруб выпустил из рук окровавленный топор, размяв плечи и подняв ещё тёплый труп. — Не выпендривайся. Она вот выпендривалась. Губы музыканта тоже тронула лёгкая улыбка, а звучащие в голове девичьи вопли на его языке заиграли как мелодия пианино.

***

Она была такой юной в свои девятнадцать, такой стройной, строгой. У неё были чрезвычайно тонкие и изящные пальцы. Когда она говорила, её голос звучал мелодично, пусть даже она в данный момент украдкой ругалась на своих сестёр по телефону, стараясь сохранить лицо перед учителем. Но на кончиках пальцев были шероховатые мозоли, тонкие руки непроизвольно сжимались в угловатые кулаки, походка была грубой и резкой, густые волосы были жестоко перетянуты резинкой и острижены, а песни, которые она играла прелестными пальчиками, никуда не годились. Когда она пришла в первый раз, он уже знал, в каких именно местах будут швы на её теле. Показывая ей очередную мелодию, он думал, сколько раствора потребуется для неё. Слушая её игру, он представлял, как уберёт из неё всё ненужное, которым она от чего-то дорожила при жизни. Он уже решил, какое место в паноптикуме она займет. О, какой она была юной в свои девятнадцать. Такой воздушной в свои одиннадцать. Такой хорошенькой в свои тринадцать. Такой очаровательной в свои пятнадцать. Такой нежной в свои девять. Она должна была жить вечно.