Ата

И когда ты сказала мне: поклянись! И я молвил, зачем, я не знаю сам. Посмотрев в безумную даль глазниц, Я увидел там черные небеса. — Первый кто родится, тот будет царь И он будет Царем средь царей иных. Персеиды, вот вам небесный дар. Пусть он будет богаче даров былых. Пусть он будет… Смеется моя жена. И глаза твои кажутся бездной зла, Как же странно прошлое вспоминать, Но равны и молния и зола. Моя дочь, дочь ночи — черно твое Злое сердце, как будто, предвечный мрак. Я уже сковал для тебя копье. Я уже решил все и будет так: Ты нигде себе не найдешь приют, Ни у нас, ни в Аиде, ни на земле. Ты не сможешь петь там, где все поют. И тебя не услышат ни жук, ни лев. Только люди, и то если вдруг сильна Будет тьма в глубине почерствевших душ. Для таких же ты будешь пьяней вина Средь таких тебе вдруг подберется муж. Я смеялся, но смех застывал в груди И на волю рвался один лишь хрип. — Я запомню, отче, слова твои, Но и ты моих не забудь, смотри: Будет сын твой жестоким и кровью пьян, Будут заревом рока его глаза Он безумен, но только не так как я, Ну, а как, он не сможет тебе сказать. Он не сможет ужиться ни здесь, ни там И нигде покоя ему не знать Это так я с матерью вам воздам За угрозы бессмысленные слова. Или думал, отец мой, что я жила На Олимпе царицей когда-нибудь? Вы давно оборвали мои крыла И противна вам странная Аты суть. Пусть теперь не примет меня Аид, Как не приняли вы его до конца. Только я не деревца Гесперид, Пусть повсюду тень моего лица Будешь видеть отец мой и каждый раз Когда вдруг захочешь вершить свой суд. Вспоминай же Зеус, проклятье глаз: В тьму ночей заброшенный изумруд.