Фондю

В один момент ей показалось, что ее где- то наебнули. Жестко, молча нагнули, заломив руки, при чем так ловко, что сообразила она только сейчас, держа тонкими пальцами спелую клубнику. Словно чей - то замысел. Хотя в принципе, догадаться не трудно, ведь этот заговорщик сидит прямо напротив и, не мигая, жадно вглядывается в движение ее языка по ягоде. Не хорошо. А начиналось все довольно мирно. Идея была общей. Сессия неумолимо приближалась, хотелось надышаться перед бешенной нервотрепкой, да и к тому же погода, которая перестала себя вести как последняя скотина, нормализовалась и на улицах начало проявляться солнце. Да и чего душой кривить, просто хотелось собраться вместе и нажраться в стельку. Хотя нет. Такое устроить лучше после сессии. Ну или хотя бы тогда, когда Ал наконец закончит с прошлыми экзаменами, вот после этого и можно неделю не просыхать. Собраться решили как раз у него, одна из задач была куда-нибудь спровадить родителей, но для хитрого как лиса Ала это не составило проблем. Родители понимающие, так что недомолвок не было. Собралось людей не так уж и много, всего восемь, хотя до этого было девять, но Настя, которая поддержала эту идею не только руками, но и ногами, отказалась, потому что окрыленный и влюбленный Никита нежданно и негаданно завалился у ее порога, поэтому… и поэтому она «теперь которая не с нами» как любит выражаться Джон. Просто был случай, когда пришлось ехать с десятого этажа на лифте, но Андрею тогда, к своему сожалению, и громкому ржачу остальных, не уместился ввиду того, что в лифте был перегруз, ну или просто был слишком толс… эээ, жилистым. Так и получилось, Андрей, который не с нами. Но на этот раз это «не с нами» оказалась Настя. Кстати, девчонок было почему то больше, но не из-за того, что Ал был особым любителем таять в обществе прелестных созданий противоположного пола, просто во всей этой компании девичьих феромонов было одно такое веское и содержательно «НО». Это «НО» было невероятно красивой, привлекательной одногруппницей с прелестными русыми волосами и задорными чертиками в глазах. Невероятно светлое создание, но такое пугливое, что Ал лишний раз перестраховался и поэтому пригласил еще двух девчонок, которые хорошо с эти созданием общаются. И вроде все хорошо и прекрасно, он свободен как ветер, да и она, по достоверным слухам и источникам – а их было не мало -, рассталась со своим воякой и теперь вроде как свободна. Все прекрасно, правда, она ему нравится, еще с первого курса приметил, так почему сейчас не отказать себе в удовольствии побыть с ней, когда все так удачно складывается? Просто прекрасно, да, но все летит к чертям, когда Ал, вечно не унывающий, веселый и изобретательный, мастер шутливого флирта, резко замолкает перед ней, красивой, с легкой смущенной улыбкой, а из луженой глотки, вместо прекрасный сложно стопных эпитетов, вырывается лишь пара несвязных слов. Детское несуразное волнение застревает где-то в груди, а в животе, при одном только ее виде, шевелятся змеи. Как это называют? Бабочки в животе? Если так, то там тысяча бабочек и шуршат внутри не переставая. - Разве это не здорово, Ал? - голос Джона по телефонной сети искажался, но даже так Сашка чувствовал, сколько понимания и искренней радости слышится в нем. - Я знаю, но… - Ты волнуешься? - Да. Давно со мной такого не было. Джон его успокаивает и говорит, что все будет в порядке. И Ал верит. Но все равно волнуется. Ал, Саша, Саня, Александр – несравненно яркий юноша, в котором живет частика солнца, такие люди безумно редкие и поэтому такие ценные. Но был и изъян – они слишком быстро перегорали, как ярко чувствовали так и ярко переживали, да и Ал не был исключением. А еще он был жутко нетерпеливым. Ходить вокруг да около перед объектом помешательства он не любил. Нет, любил, но… черт возьми, как медленно все продвигается! Хочется взять ее в охапку и… Да, идея с «дружеским» сбором была прекрасна. Но в душе он надеялся, что как-нибудь останется с ней наедине и та даст наконец ориентир, от которого можно будет начать плясать ритуальные танцы с бубном. День встречи назначен и Ника, пылающая нежные, невероятно розовые эгоистичные чувства к Сашеньке, придумывает вполне себе оригинальное лакомство для дружеской вечеринки. Фондю. С ее стороны идеальный план, мокнуть сочную ягоду в топленый шоколад, слишком томно и нежно положить ему в рот, а после долго слизывать-слизывать с его кожи остатки сладости. Даже развела бы ноги, если это было возможно, но такого никогда не будет. Ал ее мечтаний не оправдает, потому что никогда не посмотрит на нее как на привлекательную натуру. Как на девушку в принципе. Она слишком отталкивающая и резкая, чтобы воспринимать ее всерьез. Поэтому фондю остался просто лакомством, а не жирным, кричащим «ты мне не безразличен!», намеком. Все идею поддержали и лишь у Джона это вызвало ухмылку, слишком хищную, от вида которой Ал невольно передернулся. И его немой вопрос остался без ответа. Занятия в универе закончились и по «случайности» Ника пошла вместе с неразлучной троицей. Ал как обычно перешучивал с Джоном, Андрей поддакивал и лишь Ника гордо и отстраненно шла в стороне. Ал лис, змеи внутри щедро подкормлены Джоном, лишь пара фраз, совершенно вежливых не причиняющих вреда, но Ника все равно вспыхивает, повторное «Я в тебе разочаровалась!», резко разворачивается и уходит. Андрей хмурится, машет ладонью в сторону, а Александра разрывают демоны – совесть и эгоизм. - Забей – вот и все слова от Андрэ. Джон ухмыляется в своей манере, но молчит. Минус один. Теперь семь. Все разбежались по углам, чтобы потом встретится уже у Ала дома. Андрей вызвался курьером человеческих тел и попутно забрал с собой Вику и прелестную Ее, чье имя было Василина. Прелестный перепев соловья. Когда-нибудь Ал, положа руку на сердце, расскажет это Джону. А Джону в свою очередь останется только с этим согласится. Против помешательства и танком не попрешь. Ксюша и Даша, те самые, с которыми Василина общается, решили добираться своим ходом. Автобус должен проехать без пробок, так что вполне себе нормально. Ал дома проверят все уже пятый раз подряд, но змеи внутри не унимается, заставляют юлить по комнате. На часах взгляд останавливается слишком часто, почти каждую минуту. Останавливается и смотри на ладони. Мелко трясутся. И Ал понимает, что пропал. Жужжание в кармане отвлекает. Джон отказывается резко, даже не удосуживаясь позвонить, и Саша искренне удивляется отказу. « Я не приду. J.W. » Вот и все известие на экране. А у Ала даже нет денег чтобы ответить. Минус один. Осталось шесть. Без Джона скучно будет. Не так. Без Джона дрожь в теле не утихнет. Машина Андрея уже у дома. Девушки выходят и Ал обнимает каждую, но на одной руки задерживаются чуть дольше дозволенного, непроизвольно, после пожимает руку Андрэ и пропускает друзей в дом. Все четверо теперь усердно готовят шоколад, расплавляя плитки в кастрюльке, моют фрукты и не перестают перебрасываться шутками. Василина волнуется и пишет двум подругам, ответ незамедлителен: задерживаются. Пока минус два. Пока четверо. Готовят посуду, глубокую, для топленого шоколада, фрукты и ягоды сразу в маленькие тарелочки и все это несется выше по лестнице, на чердак, личное пространство Ала. Он немного волнуется, но Василине дом нравится и она делится с ним своими впечатлениями и бабочки в животе ощутимо зашевелились. Очень приятно. На низком диване сидят, еле касаясь коленями пробуют вкусности и снова смеются. Задумка и правда неплохая. Ал почему то слишком часто сжимает кулаки. На этот раз жужжит телефон у Василины. Разговор с подругами короткий и она переводит взгляд на Андрея. Тот кивает и зачем то тянет Вику за собой. Ксюша и Даша все же застряли в пробке. Андрей поедет за ними. Но зачем он забрал с собой и Вику? Пока минус два. Пока двое. Сообщение: «машина заглохла. Задержимся» Пока вдвоем. Пока одни. Пока наедине. Пока никого рядом. Пока… Боже. Ее язык непростительно слизывает шоколад с клубники. Это опьяняет. Не дразни меня. Не дразни. Или я сорвусь. - Мне нравится клубника – тянется за второй, снова макает в шоколад. - Мне тоже – голос не его и явно не здесь. Это неправильно. Ты неправильная, охренительно опьяняющая. И она замирает. От резкого щелчка, который шарахнул по мозгам окончательно. Где-то нагло наебнули. Язык наверняка горячий. Адовый. Вылижу. Всю. Ее пальцы замирают. Дыхание сорвалось с ритма. Взгляд застревает где-то на уровне губ. Я вырву из тебя стоны. Вырву окончательно, как только раздвину твои охуительные ноги. - Саш? – голос жалобный смешался с диким ужасом, страхом, вибрировал в пустоте, содрагая стены. Губы замерли, и все – антракт, его уже несло, потому что только клубника, эта чертова ягода, разделяла его рот от ее алеющих губ. Меня прорвало. Шоколад стекал по подбородку, не удержавшись с хриплым стоном содрал языком прикасаясь к коже, которая тут же вспыхнула. - Мне остановится? Меня несет. Останови меня. Пожалуйста, пожалуйста, блядь, останови или я сейчас сорвусь. Влепи пощечину со всей дури, оторви меня, добей меня, блять, окончательно. Прости меня. Прости меня, прости. Но я не могу. Не могу немогунемогунемогу. Я не остановлюсь. Захлопнись наконец. И просто трахни. Судорожный вдох, тело свело, не двинуться, не шелохнутся. Чувствовала, как разъедает тело, как теряется самообладание. Чужое тело, чужие губы с диким напором вдавливают ягоду прямо в рот. Чувствует. Чувствует и в голове смывается все разом, сопротивляться не получалось, мякоть рвалась на куски, разрезалась под ровными зубами, губы вдалбливались рвано, настойчиво просили, молили, захлебывались напрочь. Впусти меня. Впусти меня, иначе я задохнусь. Липкий сок вперемешку с шоколадом и слюной тек по губам, подбородку, стекал по шее, утопая куда то в ключицы. Воздуха определенно не хватало, но мало, мало, ее кожи, мало ее выдохов, мало дрожи в теле. Я не остановлюсь. В животе уже не бабочки не, сука, птички, а огромная херова туча тягучего, сводящего в бараний рог, узла похотливо зверского желания распластать ее здесь и сейчас. Стон срывается, чей - непонятно, руки тянутся следом, застревают на ее подбородке, хватают затылок, тянут на себя и язык проникает глубже, сплетаясь другим. Не остановится. Жарче. Больше, надо больше. Дышать нечем, отрывается лишь на секунду, влажная дорожка идет следом за струйкой сока. Слизывает бережно, боясь упустить, она сама запрокидывает голову и рвано дышит куда-то в потолок. Его лицо тонет, зарывается вглубь ее ключиц. Что ты, твою мать, делаешь? Ты что творишь? Она пахнет охренительно. Хочу еще. Хочу ее. Глубокий сильный, втягивающий все пространство, вдох. Ее запах накатывает полностью, занимая легкие, глотку, ноздри - все пахнет ей. Невыносимо охренительно. Я хочу еще. Дай мне еще. Я не могу. Дрожащие влажные пальцы, резко оледеневшие, касаются его затылка. И ему сносит крышу напрочь. Рывком хватает под бедра, тянет на себя, с рычащим стоном впивается зубами в шею лижет вверх по позвонку с нажимом, со стоном. Выше, еще немного. Подбородок, щеки, губы, эти охуительные губы, распухшие от глубоких засосов и укусов. С клубникой и шоколадом вкуснее, охренительней, вкуснее чем когда либо. Мало. Мне, твою мать, мало. Встает слишком резко, ноги подкашиваются, заносит в сторону, плечо задевает полки, хреновы статуэтки валятся на пол со звоном, треском, разбиваясь напрочь как и самообладание. А я хочу шоколад. Мне мало. Тарелка же рядом. Нужно еще. Теряет равновесие и летит вниз. Прямо на кровать. Напирает всем телом придавливая хрупкое тело к простыне. Она дрожит, прикусывает губы, молится непонятно кому – Богу, Дьяволу, Сатане, ангелу, демону, - ее слова теряются в губах и стонах, слишком ярких, слишком дерзких, разрывая на куски все сознание. Боже, останови его. Пожалуйста, остановись. Я не могу больше, слышишь? Меня на части рвет. Остановись. Прекрати, отстранись, исчезни. Уйди. Я не могу, я… Пальцы рьяно путаются в ткани ее блузки - сорви, блять, этот мусор - движутся выше, мягко оглаживая живот, бока руки и шею. Ноготки острые скребут плечи, заводя с пол оборота. С какого хрена штаны стали такие узкие?! Прижимает к себе со всей силой, вдавливает до хруста. Она дышит рвано и сглатывает судорожно, сгребает остатки здравого рассудка. Ты только посмотри. Посмотри, что ты со мной сделала. Завелся как малолетний прыщавый еблан от плаката с грудастой телкой. Почувствуй, что ты натворила со мной. Я зверею от одного твоего вида. Ощущение – резкое, непонятное. Разрывало на куски, сдавливало, но хотелось, отчаянно, задушено, вылизать до алмазного блеска ее губы. Наглел и заводился. Сам это понимал. Наверное. В уголке сознания. Но и оно скоро полностью капитулирует в гребанное нихуя. - Прекрати – движение губ, сдавленно, жалобное, звук стерся напрочь, оставляя беззвучный шепот. Но бедра двинулись навстречу, сами по себе. Неосознанно. Разрывая глотку от стонов.. Почувствовав, как в прах рушится сознание, как крошится от жара собственная глотка, заставляя сухо сглотнуть. - Нет – шепот в области уха. Спокойно? Уверенно? Самодовольно? Старался так сказать. Но нихуя. Стонал как сучка при течке. И похер. Мне этого мало. И все еще хочу шоколад. Ладонь медленно, слишком медленно, тянется вниз от шеи, срывая остатки пуговиц, она мычит через губы, рваный влажный поцелуй, но куда там, пальцы во всю ползают по животу. Слишком соблазнительном чтобы не коснутся. Шоколад шоколад шоколад. Где он? Я его хочу. Я тебя хочу. Я вылижу тебя вместе с ним. Тарелку взять получается только с третьего раза и за все это время наконец посмотрел ей в глаза. Темнота поглотила зеленую светлую радужку, до этого он боялся в них посмотреть и увидеть в них презрение. Увидеть ледяную пустоту. Но были слезы, реальные, испуг пополам с желанием или эта его чертова иллюзия?! Что сейчас с тобой происходил, Ал?! Очнись уже, твою мать! Ага, щас. И целует-целует покрасневшие намокшие веки. Слышит ее выдохи, слышит шорохи простыни, слышит, чувствует, как пальцы роются в вороте его рубашки. Тарелку держать в руках он больше не в силах. Шоколад летит вниз и разливается по телу. По ее крышесносящему телу. Пачкает блузку и юбку, которую тут же сдирает, судорожно проведя пальцами от бедра до кромки трусов. Тарелка разбилась где-то на полу. Ну и хуй с ней. Все равно никогда не нравилась. Сводит судорожно колени, сжимается, а от теплого, почти горячего шоколада выгибается навстречу. Навстречу ему. Она уже не соображает, он не соображает, его несет, и язык нетерпеливо слизывает шоколадную гущу. Сладкая. Боже… девочка моя, какая же ты сладкая. Никто, никто больше не коснется тебя, так как это делаю я. Никто не посмеет и тронуть тебя. Я им хребет вырву, если посмеют. Я клянусь, я… Щелчок ремня и дрожащие пальцы неуверенно касаются живота. Бляять. Бедра двинулись навстречу слишком резко, а от хриплого стона она вздрогнула. И лифчик задрался до самого подбородка. А дальше… губы, горячие, до одури раскаленные, движутся снизу вверх, опаляя кожу, дразня все сильнее. Кусается, лижет и сглатывает, выдох медленной и снова розовые бусины пропадают во рту. Упругие, мягкие, просто потрясающие, поддаются его губам и ладоням. Соленая с привкусом шоколада. Охренительно. Спина выгибается дугой, навстречу его губам, и пальцы трясущиеся от страха и животной судороги мертвой хваткой сцепляются на его затылке, тянет за волосы, тянет на себя, ближе к себе, чтобы сильнее ощущать жар его тела. Это не она, кто-то явно другой, но точно не она. Она так бы не делала, она бы так не стонала, не выгибалась. Это не она. Не она, не она, не она. Но стонет и прижимается бедрами сильнее. Ладошка, огненная, хаотично движется по животу, пытается ухватится, но пропадает в ворохе рубашки и он стонет сквозь губы, толкается вперед, рвано, дроблено. Что ты творишь со мной? Что ты со мной натворила, девочка моя? Рычит, вылизывает, движется ниже глотая ее стоны, ну же, еще немного, фанатично-предано, цепной псиной, утыкается носом в пупок, полной грудью вдыхая ее запах. Охуительно, боже. И зубами срывает бесполезную ткань трусов. Я трахну тебя. Выебу всю. Приподнимается целует и резко замирает. Внутри все взрывается, рвется на куски. Все сознание, или то, что от него осталось, тугим узлом сосредоточилось внизу живота. Она коснулась. Основательно. Медленно оттягивая ткань его трусов. Словно не решалась. Не решалась? Серьезно?! Судорожное движение губ по шее, гладкие потоки шоколада на животе и медленное касание тонких пальчиков между бедер. Рычит, мечется, кусает за ухом и движется навстречу, проклято требуя не останавливаться. Будь же послушной, хоть раз. Не хочешь? Плевать. Трахну тебя. Основательно. Дышит, задыхается, сжимается теснее, приподнимается, гладит по плечам. - Еще Ничего не соображает, шепчет несвязности, несуразные, идиотские, это давит голову, разрушает, а он стонет от прикосновений, рвано дышит целуя острые ключицы, кусает и тянет на себя Сладкая. Вжимаешься до одури, сводишь с ума от стонов, теснее, ощутимей. Еще немного и захрустят позвонки. Держать себя не в силах. Охватывает ладонью, гладит, сдавливает отпускает. Рычит сквозь зубы, вдавливается сильнее, стонет. Влажная, насквозь влажная, господи. Не сон, не иллюзия, ни чертовы бредни в раскаленном сознании. Ее кожа, губы, руки, стоны – реально, ощутимо и вся, насквозь, мокрая. Для него. Сука. Одно движение, резкое, до одури осознанное, и уже внутри. Во влажной липкой тесноте. Не сон. Не бред. Не иллюзия. Хренова реальность. Внутри нее. Как же туго. Нереально. Дрожит всем телом, вяло сглатывает соленые дорожки слез, тычется носом, а он чуть ли не молится вслух, задыхаясь от ощущений. Шепчет. Ему. Умоляюще. - Медленней. Рычит, вздрагивает судорожно, медленно проникая глубже. Черт, ты… слишком туго, непозволительно, влажно. Черт возьми, это… Сама насажывается, извиваясь. Медленней, говоришь? Уверена в том, что несешь? Ты же сама лезешь, сама выворачиваешься для меня, только для меня и … Боже. Я ведь задохнусь так. Ищет губы, вдавливается с напором, язык очерчивает ровные линии зубов, проникает глубже, сплетается одновременно с толчком. И задыхается, чувствуя, как она движется ему навстречу. Осознанно. Еще. Минута? Секунда? Час? Гребанная вечность? Летит все к чертям, разрываясь огненным раскаленным салютом, задыхаясь, прижимаясь, проникая глубже, яростней, вздрагивая всем телом от одного ее тихого стона. Тянется к нему, ищет опору, сжимается, тесным замком сдвигая острые коленки на его бедрах. Шоколад плавится, мешается с потом, стекая ниже, раздражая кожу все сильней. Обжигает и заводит. Толчки рваные, с каждой секундой все яростней, не контролируется, раздаются гулким липким хлюпаньем. На грани, все разрушилось, разорвалось на куски. Подхватить под бедра, сжать кожу до красных полос, вжать, сдавить сильнее, натянуть до основания. - Еще. Мне дважды повторять не нужно. Сам разберусь. Линии хаотичные, ярко красные, тянутся по туго натянутым мышцам под разгоряченной кожей. Линии плавятся, растекаются под острыми ноготками, останутся царапины, а на ее шее яркие полумесяцы не сотрутся еще долго. Не даст им сойтись с бархатной кожи. Подхватывает, стонет, вторгается снова, стирает языком хрусталики слез, а она, выдыхая, ищет его губы, такие мягки, такие правильные. Все сейчас правильно и никак по другому, ткань трещит и рвется, улетает в сторону от небрежного броска. Тела все ближе, раскрепощенней, фарфоровая кожа блестит и светится от пота, тонет сливается с горячим шоколадом. Ну же, не останавливайся. Быстрее, жестче. Мне необходимо, задушено, рьяно, не хватает тебя. Я тысячу раз разорву глотку, но прошу тебя, молю тебя, не останавливайся. Иначе я задохнусь. Судорога, знакомая, ощутимая, патокой тянется по животу, лишая рассудка, но все движется неумолимо, вынуждая трястись от истомы. Сдерживаться не получается, мычит сквозь поцелуи, захлебываясь в стонах. Быстрее. Ее уже трясет. Выше задирая бедра, прижимает, рвет на части последние ненужные ткани, вдалбливаясь чуть ли не до хруста. Узел внутри извивается, разрастается тянется вниз, еще секунда и салютом разнесет остатки мозгов. Не контролируется. Узел тугой, вырвется наружу и просто… Тело содрогается, трясется, она выгибается, стирает связки в оглушительном аккорде стонов и всхлипов. Дуга рвется, ломается, хрустит под костяшками непрерывно, громко, довершая густыми толчками, перемешиваются белые сливки с шоколадом. Она содрогается, мечется, судорожно скребя пальцами по простыне, царапая изодранные плечи. Дрожит всем телом, стыдливо вдыхая мускусный запах. Кожа к коже, тесно, по родному доверчиво, прижавшись друг другу, рвано дышут, и тихо-тихо слушают, как два безумных сердца медленно-медленно замедляют бешенный ритм. Рассудок медленно, лениво возвращается в головы. Что это было? Наваждение? Безумие? Бредовый сон? Идеально выстроенная мечта? Теплое дыхание греет шею, до ужаса приятно, пьяно улыбаясь, трется носом за ухом, медленно выдыхает, валится на бок, увлекая ее за собой. Совсем не сопротивляется, послушно дышит у него на груди, мягко гладит еще не остывшие алые полосы. - Моя одежда вся грязная – жалуется она, утыкаясь носом ему в шею. - В моей рубашке ты будешь выглядеть восхитительно – с ухмылкой шепчет Ал, слизывая остатки шоколада. *** - Это было… - Прекрасно? Восхитительно? Крышесносяще? Охуительно? - Все сразу – улыбка с лица не сползала и слишком вяло пальцы подносят сигарету ко рту. Затяжка и медленный расслабленный выдох. На другой стороне слышится хриплый смех и улыбка растягивается еще шире. - Я и не сомневался. - И такого у тебя точно не будет. - Серьезно? – наигранное удивление, которое Ал распознает сразу. – Поверь мне, азарта с Викой у меня более чем достаточно. Ал хмыкает. - Ну да, конечно. А потом задумывается. - А смс? Такой резкий отказ, что я аж обидеться успел. Очередной тихий смешок и сигарета в пальцах замирает у губ. - Ой ли? – притворное удивление, вперемешку с сарказмом и Ал усмехается, тщательно вдохнув табачный дым – Что-то не слышу в твоем голосе особого расстройства. Хмыкает и соглашается. С таким аргументом и не поспоришь - Тебе так фортунит только по моей милости. Дым застревает у толстыми клубьями рвется наружу и Ал еле сдерживается, чтобы не прокашляться на весь дом. - Что, прости? - Так незаметно, да? Позволю себе заметить, что ты, мой друг, за последнее время заметно потупел. - в каком смысле? – докуривать сигарету уже совершенно не хотелось. По ту сторону линии был явно слышен разочарованный вздох. - Ну во-первых, с удачным шутками, мы избавились от надоедливого обьекта. По правде говоря, мне даже стараться не пришлось. - Ты о Нике? Но она же норм… - Не ври мне – голос Джона жестче, грубее и Ал невольно замирает, внимательно вслушиваясь – Пустая трата времени. Кстати говоря, Андрэ ты должен коньяк. - С чего бы? – удивился Ал. - Просьба со мной сотрудничать вышла мне немного боком, но… - мурчащие нотки, по-лисьи хитрые – Но тебе не кажется, что резкая поломка машины тебе была на руку? Молчание. Долгое. Мысли не связные, неторопливые ленивые, медленно собирались в тугой клубок. Осознание пришло не сразу. - Так это твоих рук дело – дошло до него наконец. - Джон к Вашим услугам – вежливо донеслось до ушей. - Вот оно как – рассмеялся Ал, сделав последнюю затяжку – Тебе в пору криминальным делом заняться. Эдакий Мориарти. С той стороны молчание. Слишком долгое и гнетущее, что Ал даже насторожился. Чего это, а? Еще что-нибудь закралось в этой мудреной непонятной головушке? И вздрогнул, когда голос Джона снова раздался в ушах. - Когда я тебя нагну это и будет моим первым, основательно криминальным делом. Гудки. Резкие, неприятные, противно резали слух и, проморгавшись, Ал внимательно посмотрел на экран телефона. Но думать не хотелось, причем совсем. Пожав плечами, он погасил сигарету и вернулся в спальню. По крайней мере, виды там куда интересней.