Itami

— Юкине, ты не знаешь, где Ято? — Его уже почти месяц нет. Наверное опять с норой. Я произношу эти слова не дрогнувшим голосом с абсолютно ничего не выражающим, безразличным лицом, но внутри меня все рушится. Рушится целый мир. Мой мир, который держался на одном единственном человеке, прошу прощения, боге. Мой мир, который до недавнего времени, как мне казалось, просуществует целую вечность, но который превратился в руины всего за пару дней. Такое ощущение, будто какой-то зверь разрывает меня зубами изнутри. Он мечется внутри меня, желая выбраться на волю, впиваясь зубами в мою плоть, ломая кости, раздирая органы… Никто не должен узнать, насколько мне плохо, поэтому я надеваю маску равнодушия на лицо, чтобы никто не увидел мою боль, с силой сжимаю зубы, чтобы никто не услышал моих болезненных внутренних криков. Но когда остаюсь один на нашем чердаке, я могу дать волю слезам, могу выпустить хоть малую часть пожирающей меня боли. И я плачу, плачу, плачу… От осознания того, что оказался недостаточно хорошим, раз он предпочел мне эту нору; того, что был слишком глуп и наивен, раз был уверен, что теперь, когда я стал священным сосудом, он навсегда останется со мной; того, что он, возможно, больше никогда не позовет меня, и я никогда больше не смогу защищать его; того, что… люблю его? …пока не засыпаю. Пока однажды он не возвращается как ни в чем не бывало, и мне становится все сложней сдерживать рвущегося наружу зверя. Но я терплю, ничего не говорю ему, потому что… я сам не в силах найти причину своего молчания. И я молчу, стараясь как можно меньше встречаться с ним взглядом, на все его обращенные ко мне реплики отвечаю односложными предложениями. Потому что боюсь, что не выдержу, что предательские слезы выступят на глазах, а голос задрожит. Пока однажды мы не остаемся наедине. Мы только что проводили Хиери до дома, потому что она задержалась у нас допоздна, и я понимаю, что мы одни на темной улице. Страх тут же проходит волной по всему телу, и я поспешно разворачиваюсь, желая как можно скорее уйти, лишь бы не говорить с ним один на один, но меня окликает такой знакомый теплый голос: — Юкине, — я останавливаюсь, напрягшись всем телом и борясь с желанием сорваться с места, убежать от него как можно дальше. — Чего тебе? — спрашиваю, все еще стоя к нему спиной. — Что случилось? — вопросом на вопрос отвечает бог, и если бы я был более проницателен, то заметил бы, что его спокойный и уверенный голос взволнованно дрогнул. Но я был полностью сосредоточен на том, чтобы не сорваться сейчас, и ничего не заметил. — Понятия не имею, о чем ты, — сдавленным голосом говорю я, спиной чувствуя его пронзительный взгляд, в то время как боль снова разливается внутри меня. — Хорошо, я поясню, — он начинает терять терпение, а я — самообладание. — Мне больно, Юки. Уже давно. И это не моя боль. Я думал, что ты сам расскажешь мне, когда я вернусь, но ты молчишь и избегаешь меня, а боль становится все сильнее. Я не дослушиваю его и срываюсь с места, почувствовав скатывающуюся по щеке слезу, но бог резко хватает меня за руку, разворачивая лицом к себе, и… — Юкине… — теперь он звучит растерянно и взволнованно. Я с силой дергаю руку, вырывая ее из его хватки и пытаюсь спрятать лицо, по которому уже градом льются слезы. И тут стена безразличия не выдерживает и рушится, и ничем не сдерживаемые эмоции бурной волной льются из меня. — И ты еще спрашиваешь, что случилось?! После того, как ты неделями пропадаешь черт знает где с этой норой, а потом ведешь себя так, будто ничего не случилось! Я думал, что теперь достаточно силен, чтобы защитить тебя, но ты по-прежнему используешь ее вместо меня. Если со мной что-то не так, или ты больше не хочешь, чтобы я был твоим оружием, то скажи как есть, не мучай меня! Пожалуйста, Ято… — я кричу во весь голос, изливая всю ту боль, что накопилась внутри меня, но последние слова произношу почти шепотом, опуская голову и закрывая лицо руками. Я снова хочу убежать, потому что боюсь. Боюсь его ответа. А он все молчит, и это пугает меня еще сильнее. Что если сейчас он решит избавиться от меня? Просто заберет мое имя, и тогда я… я… Вдруг его руки мягко касаются моих ладоней, убирая их от лица, а потом порывисто, но в то же время нежно обнимают меня так, что я утыкаюсь лицом в его грудь. Я обхватываю его талию руками, все еще плача, сжимаю ткань его костюма на спине и вдыхаю такой родной запах. — Прости, Юки, — тихо говорит он, несильно сжимая мои плечи. — Прости, я не мог позволить себе так рисковать, беря тебя в преисподнюю! — бог резко повышает голос. - Я не знал, вернусь ли сам оттуда живым, а мысль, что и ты можешь погибнуть из-за меня, приводит в ужас. Поэтому я и использовал нору. Твоя жизнь намного важнее, понимаешь, Юкине? Я, пораженный услышанным, поднимаю голову и смотрю в его блестящие сапфиром глаза. — Я-ято… это правда? — мой голос дрожит от слез. В ответ бог сердито хмурится. — Конечно правда! А ты что думал, что какая-то нора может заменить мне тебя? — он смотрит мне в глаза, а я всхлипываю, потому что именно так и думал, и прежде, чем он успевает возмутиться, выпаливаю: — Я люблю тебя, — и прячу свои покрасневшие щеки, снова уткнувшись лицом в его грудь. — Что? Юкине! Я не расслышал, что ты там пробубнил, — он пытается заглянуть мне в глаза, но я упорно отворачиваюсь, все сильнее прижимаясь к нему. А собственно, чего я так боюсь? Того, что он отвергнет мои чувства? Но ведь то, что он сказал минуту назад, говорит о том, что я много значу для него? А если так, он не может отвергнуть меня. Но приемлимо ли оружию любить своего хозяина? Если нет, он точно заберет у меня имя и прогонит, и что тогда? Даже если так, я не могу больше держать это в себе, воздвигнутая мной защитная стена разрушена, и мне ничего не остается, кроме как открыть свои чувства ему. — Я люблю тебя, бог Ято, — собрав всю свою смелость, я резко поднимаю голову и произношу это громко и уверенно, и мой голос не дрожит, хотя слезы все еще медленно скатываются по щекам, а сердце бьется как сумасшедшее. Я ожидал чего угодно: того, что он рассмеется мне в лицо, накричит, ударит, назовет идиотом, просто молча оттолкнет и уйдет…, но не того, что он, наклонившись и почти касаясь губами моего уха, прошепчет: — Я тоже люблю тебя, Юки. Я даже перестаю плакать от шока. Сердце, кажется, сейчас просто взорвется, я стою, дрожащими руками сжимая его спортивную кофту, пытаясь не перестать дышать, и не могу поверить, что это не сон. А пока я пытаюсь прийти в себя, теплые мягкие губы невесомо касаются поцелуями моего уха, плавно переходят на уже пылающую огнем щеку и наконец соединяются с моими мокрыми от слез губами в легком и невесомом поцелуе, как слабый порыв ветра, но и его хватает, чтобы мои колени подкосились. Он подхватывает меня под руки, не давая упасть, наклоняется и снова целует. Мои руки обвивают его шею, а глаза сами закрываются. Второй поцелуй уже более настойчивый, но не менее нежный, и я размыкаю губы, отвечая и пытаясь одновременно унять дрожь во всем теле. Его губы такие мягкие, не то что мои — искусанные и обветренные. Его руки так нежно, но в то же время крепко держат меня за талию. Он целует меня с такой нежностью и заботой, словно извиняясь и говоря: «Я защищу тебя, тебе нечего бояться, теперь все хорошо». И я полностью доверяюсь ему, не в силах сопротивляться этим мягким губам и сносящему крышу запаху. Он разрывает поцелуй как раз тогда, когда я уже начинаю задыхаться, и притягивает меня к себе, кладя голову мне на плечо. — Я никогда тебя не оставлю, никогда не променяю ни на кого, Юкине, — уверенно произносит он. Я тихо всхлипываю. Из глаз снова льются слезы, но теперь это слезы счастья. — Спасибо, Ято, — говорю я, изо всех сил сжимая его в объятиях. — Спасибо…