По имени

Странные получились из них любовники. Слова этого Алексей в принципе не любил,- слишком уж отдавало дешевой мелодрамой, а мелодрама и Леонид Зинченко по умолчанию шли в разных эшелонах. Алеша и «тыкать» -то ему не решался, а по имени-отчеству называть человека, с которым творишь в постели всякое, как-то смешно,- вот он и называл его – командир. Даже в самые интимные моменты, когда все внутри, казалось, разлеталось на звенящие диким кайфом частицы, так и выдыхал, падая в жесткое плечо взмокшей растрепанной головой; сам над собой в глубине души за это подсмеивался - да никак не мог перестать. И вот так звание из единицы служебной иерархии волшебным образом превращалось в тайное, только двоим известное, имя. Романтика между ними, разумеется, умерла, не родившись. На самом деле, что более нелепое можно себе представить, чем Леонид Саввич с букетом наперевес у дверей итальянского ресторана? Вот то ли дело дополнительный час в тренажере или в спортзале,- ну и боксерский спарринг тоже был неплохим вариантом, тем более что после него всегда следовал душ. Это было еще одно мучительное наслаждение, о котором Гущин и самому себе сказать стеснялся. У его командира оказалось удивительно красивое тело – небольшое, ладное, точно выточенное из крепких мышц и изящных косточек,- лодыжки, запястья, ключицы… не насмотреться Лешке, глаз не отвести. Смотреть-то смотри, а вот касаться – не смей, не остановишься потом, а мало ли, кто может войти в общую душевую… Эта мысль заводила страшно, - настолько, что приходилось выкручивать холодную воду на максимум, делая вид, что наслаждаешься контрастным душем, и, выскочив в раздевалку, лихорадочно натягивать трусы. … - Потрепал я тебя сегодня, Леш? В маленькой «хрущебе» уютно и тепло, железная дверь, по старинке обитая коричневым заклепанным дерматином, отделяет их, кажется, ото всего мира. -Да есть маленько, Леонид Саввич. Стиль у вас неласковый, я бы сказал. - Ну, ринг тебе не койка, тут тебя гладить никто не обязан… Эх, фонарь-то какой, как в рейс с таким завтра? Говорил же – не зевай… -Ничего, замажу. А спросит кто – скажу, что нахамил и был бит. Никто и не удивится. -Тому, что нахамил, или тому, что бит был? -Ни тому, командир, ни другому. -Да какой я тебе дома-то командир? Когда уже научишься по-человечески, по имени… Ворчит Зинченко, а сам аккуратно сумку спортивную разбирает, и Леше ничего не остается, как заняться тем же. - Не могу я по имени. Не умею. Вы старше по званию и вообще… - А вот за «вообще» можно и еще раз - в глаз,- командир смотрит в упор, словно в прицел. – Я еще не настолько стар, стажер. - Второй пилот, между прочим,- Леша не отводит взгляд и отчаянно краснеет. - Иди сюда, второй пилот. Учить тебя будем. И обнимает, под футболку сразу ладонями лезет, по телу словно вода течет теплая. Губы командира только кажутся жесткими,- на самом деле ласковые они, с шелковой нежной изнанкой, а поцелуй выходит требовательный, тягучий, глубокий, так что заходится стуком сердце в своей грудной невольничьей клетке. - По имени меня назови…- шепчет Командир в самое ухо, прикусывает легонько мочку – и Гущина протряхивает всего до самых пяток. -По имени, Леша, по имени,- и футболка летит на пол, и губы эти невозможные уже везде – на шее, на груди, над пупком – тут у него то самое чувствительное местечко, и Старший прекрасно знает об этом, беззастенчиво всякий раз пользуясь данной информацией. - Имя… - Не могу… не могу я больше… Командирская майка отправляется следом за Лешкиной футболкой, в ту же кучу – штаны и белье, с обоих. И вот оно – точеные мышцы под смуглой кожей, крылатый разлет ключиц... И можно теперь, можно не только смотреть, но и трогать,- всего, до самых тайных уголков, - пробовал уже, знает. Но Командир отталкивает его руки, двинувшиеся было по привычному маршруту. - Назови. Меня. По имени. И – разворот на сто восемьдесят, лицом в покрывало. Это в небе Алексей Гущин - гордая птица, второй пилот при кителе и фуражке и с большой ответственностью, в безопасности спящей, жующей, читающей журналы за его широкой спиной. А здесь и сейчас он, беззащитный и голый, жадно прислушивается к звукам открывающегося тюбика со смазкой и одного только желает,- жаркой хватки на бедрах и стремительных толчков внутри, от которых скрутит сладкой, тянущей истомой все существо. И ему – страшно сказать – это нравится. - Быстрее, Командир. Быстрее. И получает желаемое,- так, как хотелось, щедро и безжалостно,- только вот руки заведены за спину и крепко сжаты в жестком командирском захвате, и тело распластано по постели, как в самом лютом порнографическом ролике. Не двинуться, и себе не помочь, не получить облегчения… - Леша. Пожалуйста. Прошу. Не поворачивается язык – только невнятные стоны с губ, граничащие со всхлипами, только хриплое, загнанное дыхание. - Упрямый. Ну и черт с тобой,- выдыхают за спиной, и Лешка чувствует наконец, как член его мягко сжимает желанная ладонь… Когда перед глазами гаснет пресловутое «небо в алмазах», а мир снова становится обыденным и знакомым, он предсказуемо утыкается в плечо своему командиру и шепчет тихо, чуть слышно, в самое ухо: - Лёня… -Зачет,- говорит Зинченко и теснее прижимает к себе, а в окно ветер швыряет первые капли дождя.