Бюсси! Храбрец Бюсси!

Виноват ли человек в том, каков он есть? Недолго думая, мы ответим: да, виноват. Ведь каждый в силах измениться, и даже самый слабый побеждает пороки, если по-настоящему стремится к человеческой добродетели. А люди не могут не тянутся к добру, ведь для этого их создал Господь. Виноват ли человек в том, каков он есть? Большинство жителей Лувра предпочитают не задумываться об этом. Не имеет значения по какой причине люди плюют на свою честь и опускаются в пучины мрачных, порожденных дьяволом мыслей, когда они задевают своей порочностью других, проще проткнуть их шпагой, чем выяснять причины таких губительных изменений. Принц Франсуа тоже избегал размышлений на эту тему. Он делал это по двум крайне важным причинам. Во-первых, ему было плевать на честь и чистоту имени. Он по рождению был чист и неприкосновенен, наследник дома Валуа, издав свой первый крик, являвшийся доказательством жизни, уже был окрещен полубогом. Во-вторых, как принц крови, он считал себя недостойным столь глупых, пустых вопросов, которые ни на миг не приближали его к короне. По правде, корона — единственное, что его волновало, и герцог был искренно уверен в своем стремлении. С самого детства нелюбимый, обделенный вниманием, ненавидимый собственной семьей, он избрал своей целью несчастье близких. А так как потеря короны для любого короля означает смерть, Франсуа решил оставить с голой макушкой всех, кто будет править Французским престолом до него. Однажды ослепленный этим желанием, он, поглощенный им, отдал все свои силы и жизненную энергию на то, чтобы добиться своего. И с каждым шагом, который приближал его к желанному трону, он все больше переходил крайности, заставлял себя быть жестоким и бесчувственным, считая эти качества доказательством духовной силы. Он не пощадил ни жизни своего брата, ни счастья своей сестры, единственной, кто проявлял к нему хоть какие-нибудь признаки дружбы. Вскоре после отъезда Маргариты и ее мужа в Наварру, герцог Анжуйский получил письмо, в котором не нашел ничего, кроме последних искр и так угасающей к нему нежности. Потеряв последнюю опору, Франсуа стал еще более веселым и беззаботным, но как только оставался наедине с собой, он погружался в мрачные раздумья. В то время даже поблескивающие камни на короне новоиспечённого короля Генриха III не возбуждали в нем зависти и тайных помыслов. Хоть он никому не признавался, младший наследник династии Валуа потерял всякий интерес к жизни. Окружавшие его дворяне, хоть и заметили эти изменения, не удосужились проявить интерес к его горю. Те, кто плохо его знал, считали, что герцог находится в трауре из-за смерти Карла IX, те, кто знал его слишком хорошо, его горю радовались, а не сопереживали. Один ДʼОрильи, человек хитрый и сметливый, желавший еще больше укрепить к себе расположение принца, позаботился о том, чтобы Франсуа стал по-настоящему беззаботен. С тех пор, как принцу поступило предложение от лютниста, и он его принял, темные мысли перестали омрачать его лоб, и вскоре герцог Анжуйский в действительности забыл о всех терзающих его страданиях. К нему снова вернулось желание жить. Жить с единственной целью: чтобы видеть страх и презрение в глазах своей семьи, которую он собирался рано или поздно уничтожить. — И что же вы собираетесь делать там, на самом верху, монсеньор? — поинтересовался с дерзкой усмешкой граф де Бюсси в один прохладный летний вечер, когда они прогуливались в саду неподалеку от улицы Сен-Дени. В тот вечер Франсуа хотел узнать, как отнесется к его честолюбивым стремлениям этот благородный дворянин, которого, казалось, не страшили даже природные стихии, не то, что шпага противника. Ответом ему была усмешка. Такая дерзкая, что почти выказывала презрение. Такой ответ принцу крови мог дать только этот человек. Сначала это вызвало в герцоге живое возмущение и жажду мести, но со временем он успокоился и даже привык к тому, что Бюсси так неуважительно к нему относится. Все-таки такого храбреца лучше было иметь на своей стороне, чем на стороне врага, а Франсуа видел в придворных лишь инструмент для достижения своей цели, а не людей. Их слова и чувства его не трогали, их намерения и поступки не пробуждали в нем никаких откликов, кроме гнева, в том случае, когда эти поступки мешали его собственным планам. Та, чье малейшее движение и самый незаметный жест трогали каждую фибру его души, давно умерла для него в трущобах Нерака, и когда он скучал по ней, Орильи всегда находил достойную замену — бледных призраков, которые никогда бы не сравнились по красоте и величию с Маргаритой Наваррской, но которые позволяли Франсуа забыться. Однако, к любому лекарству человек рано или поздно привыкает, и тогда оно перестает действовать. После смерти Бюсси герцог Анжуйский потерял интерес к любовным похождениям и решил сосредоточиться на короне. Он был в самом расцвете сил и не собирался тратить время на пустяки. Герцог Анжуйский собирался взойти на трон, не на Французский, так на Английский. Не достав короны Англии, так хотя бы захватив корону Фландрии. Иступленный этим стремлением, Франсуа бежал вперед, веря, что достигнув цели, он получит искупление, что добравшись до вершины, он забудет о страданиях, и тогда все будут его любить. Если не по собственной воле, то по приказу. Его не волновали осторожность адмирала Жуаеза, он давным давно вычеркнул из жизни этот насмешливый голос: «И что же вы собираетесь делать там, на самом верху, монсеньор?», нетерпение снедало его, какое-то неприступное предчувствие вело его вперед, не давало осмотреться и увидеть истину. В ту ночь, чем дальше оказывался герцог Анжуйский от Антверпена, тем сильнее в нем вскипала ярость и зависть к тому, кто так дерзко и неуважительно посмел оказаться умнее него. С мрачной торжественностью он гнал свою лошадь, предчувствуя, какая развязка грозит этой позорной битве. С его губ не сходила улыбка, такая спокойная и безмятежная, что даже королева-мать содрогнулась бы от ужаса. Как никогда отчетливо Франсуа чувствовал, какая огромная армия бежит вслед за ним, как никогда отчетливо он знал, что стал виновником смерти тысячи людей. Он был счастлив, как никогда. Он был преисполнен гордости, когда Сент-Эньян объявил, что не отступит. Он хотел рассмеяться в голос, когда этот болван еще и отдал ему свою лошадь. Он содрогался от ужаса, когда услышал с каким отчаянным криком бросились его верноподанные навстречу противнику, против которого оружие бессильно. Франсуа не посмел обернуться. Он пришпорил коня и сбежал, как последний трус, принц крови, наследник великого рода, тот, что наречен Valois. Орильи взглянул ему в лицо один раз и больше не посмел, настолько он не был похож на человека в тот момент. Его улыбка была настолько торжественной, его демонический облик так подходил к пейзажу разыгрывающейся вокруг бури, к гулу ветра, к черному своду неба, словно он сам был причиной всех этих явлений. Его лицо говорило: «Вот он, Валуа! Хотите видеть королевский род? Так вот же! Его лучший представитель! Его последний наследник! Восхваляйте меня, любите, обожествляйте, я наконец поднялся на вершину!». Пережив тяжелую ночь, прячась и скитаясь, чтобы не быть узнанным, Франсуа чувствовал себя счастливейшим человеком на свете. Но этого было недостаточно. Он должен был выжить, должен был добраться до Генриха, до матери, до Марго и показать им, чего он достиг. Он не мог умереть, пока об этом знал только Орильи. Встретившись с младшим Жуаезом и узнав, что адмирал жив, принц не на шутку рассердился. Он не мог допустить, чтобы этот надменный королевский фаворит забрал себе все лавры, не мог допустить, чтобы его дело осталось незамеченным и было погребено под звуки оваций молодому адмиралу. За длинным столом, заваленным всевозможными кушаньями, все его ненавидели. Франсуа улыбался. Он был доволен собой. Он слушал рассказ Анри о том, как обстоят дела, и вдруг понял, что все это время не хотел короны. Все это время он вовсе не пытался стать королем. Он искал любви, которую не получил, и не найдя ее, начал мстить за то, что кто-то может быть счастлив, когда у него это право отобрано. Так же, как к нему не питали добрых чувств, он сам не любил себя, а презирал, даже ненавидел и величественно показывал эту ненависть миру, будто говоря: «Вы сделали меня таким». Виноват ли человек в том, каков он есть? ДʼОрильи задумался бы, прежде чем ответить. Но увы, он был единственным человеком, который задумался бы, и до самого конца Франсуа так и не обратил внимания на эту деталь. Ведь Орильи — слуга, а герцог искал любви другого рода, любви, достойной принца крови. В ту сырую ночь Франсуа увидел призрака из прошлого. Его пробила лихорадочная дрожь, и он подумал, что может на минуту забыться. Позже, встретившись с Дианой уже в Шато-Тьерри, он уверовал, что может не только забыться, но и найти спасение, до того прекрасной ему казалась эта женщина. В своей красоте она была сравнима с Марго, в своей мудрости почти равнялась с ней, и один раз в жизни Франсуа позволил думать себе, что может быть любим. Порой его снова охватывала дрожь, и герцог хмурился, пытаясь понять, к чему ведет его роковое предчувствие, но он отгонял его от себя, не желая ни о чем слышать, желая забыть и забыться в холодной и редкой улыбке этой женщины, чей облик не сулил ничего хорошего. Потом, после разделенного сладкого персика, благоухающего букета цветов, марева факела, горящего над самой головой, Франсуа видел слишком много и одновременно не видел ничего. Он видел дворянина в вишневом плаще, видел гасконца с рыжей бородкой, видел, как некоронованный король уводит за собой темноволосую красавицу, чьи черты лица являли собой эталон идеальной женщины; видел склонившего над книгой об охоте короля, видел ужасающий, отчаянный взгляд подчиненного, готового отдать жизнь просто так, в конце концов он видел склонившегося над ним человека. Сложив руки за спину, он смотрел на принца холодно и равнодушно, но время от времени его губы искажались в короткой усмешке. Франсуа все пытался вспомнить, как его звали, пытался понять, почему на него смотрят с таким отторжением. Чем он заслужил такую ненависть? — Вот вы и добрались до вершины, монсеньор, — проговорил дворянин. — Какие будут теперь приказы? Вы знаете, моя шпага всегда будет обнажена для вашей защиты. Губы герцога дрогнули, и он глубоко и громко вдохнул. Две слезы, словно маленькие льдинки, покатились по его щекам. Он бы вскочил, вскричал, отогнал бы от себя это мучительное видение, если бы только мог двинуться, если бы только мог произнести хотя бы слово. В нескончаемом кошмаре принц дожил до рассвета, но даже после восхождения солнца мрачные привидения не отступили. До самой смерти он видел одно и то же лицо, человека, которого он давно вычеркнул из своей жизни, стер из памяти, как предателя. Человека, которого предал сам. Под конец третьего дня дворянин смотрел на него с укоризной и печалью. Франсуа, найдя ответ на так долго мучивший его вопрос, почувствовал в себе приток сил. Он наконец узнал этого человека. Наконец вспомнил, кто он такой, и почему так смотрит. — Бюсси! — воскликнул он, ударив себя по лбу. На большее у него сил не было, но в мыслях он с иронией продолжил: «Бюсси! Храбрец Бюсси!», подобно тем придворным дамам, которые видели в этом человеке больше, чем обычного слугу короля. На миг разум герцога прояснился, он вспомнил о последних событиях, и это сорвало с его губ уже последнее восклицание: — Диана! Потом все вокруг померкло. Настала холодная и мрачная пустота.       «Дорогой Луи, Ты говоришь, что я на вершине, но сегодня я падаю в самые пучины Ада. Разве может быть мое существование еще мучительнее, чем при жизни? Прошу, не преклоняй передо мной голову. Умоляю, не вставай на мою защиту. Только ответь на этот единственный вопрос, который мучил меня всю мою жизнь.

Hercule François de Valois.»