Шквал

Казалось бы, что можно любить в себе самом? Хорошо, вопрос поставлен не верно. В отражении себя, таком реально нереальном? Внешность? Повадки? Не земную улыбку? Нежный голос с хрипотцой? Не понимаете? Я тоже не понимаю, как можно в течении пяти лет, так трепетно и безотчетно любить собственного близнеца, медленно выгорая от клубящихся, неистовых, как непокорный адский огонь, чувств? Думаете, я его просто хочу? Нет! Я сгораю по нему! Каждое его прикосновение, пусть мимолетное или ничего незначащее, каждый взгляд, каждый вздох, каждое слово в мою сторону, делает меня чуточку мертвее. Невозможно так безнадежно желать кого-то не выгорая, если не эмоционально, то физически. Я и выгорал. За пять лет сдерживаемого внутреннего жара, я из крепкого, симпатичного, темноволосого мальчишки с лавадовыми глазами, превратился в тень себя самого, тощую и угловатую, не естественно напряженную и прямую, словно я кол проглотил. Родители были в шоке видя эти изменения, поэтому пытались меня лечить от неестественной худобы всеми известными способами: витаминки, аскорбинки, свежий воздух и покой… А мне этого ничего не надо было, лишь бы он был рядом… Просто рядом, и не важно, что рядом с ним мне делается только хуже. Затаскав меня по врачам, проведя все известные исследования, на все известные болезни, родители наконец поняли, что проблема кроется совсем не в моем теле. И тогда в ход пошли совсем другие врачи — психологи, мать их в три десятое государство! Ну вот зачем? Зачем они лезут ко мне в душу? Ну похудел, ну осунулся… Не смертельно же! Но нет! Им надо, чтобы все было чин чином, и чтобы младшенький из близняшек во всем походил на старшенького, чтобы был такой же красивый, плечистый и ухоженный… Только вот я-то этого не хочу! Я наоборот хочу, чтобы между нами с Лёшей было, как можно больше различий, тогда моя болезненная страсть к близнецу не будет выглядеть такой извращенной, отравленной и пахнущей нарциссизмом! Но я не внешность люблю, хотя, что врать, не без этого, я его люблю! Люблю отчаянно и безнадежно, грязно и отвратительно, кончая ночью в руку, с едва сдерживаемым стоном, только от одной мысли, что Лёша может коснуться меня по-другому, не по-братски. Я отвратителен! Я жил с этим необузданным желанием и понимал, что еще один год под одной крышей с близнецом, просто не выдержу! Или банально сорвусь и сделаю какую-нибудь глупость, или умру от спермотоксикоза! Яйца просто звенят, и не важно, что я кончаю чуть ли не по пять раз на дню. Мог бы и больше, благо объект желания всегда рядом, но к сожалению нас в семье четверо, и ванна с туалетом не всегда свободны. Так бы я наверно и мучился от неразделенной любви, если бы не один переломный момент, причем бессознательный… Как-то утром одного не по-весеннему зимнего дня, когда я спросонья шел в ванную, еще совсем не подозревая, что меня ждет, — был пойман в захват и затолкнут в кладовку. Я даже ничего понять не успел, как был прижат к стене сильным телом, а моего уха коснулось горячее дыхание, а затем шепот вызывающий жаркий стыд и толпы мурашек по всему телу: — Оказывается наш невинный мальчик Слава, не такой уж и невинный… Я и не подозревал, что ты так сильно меня хочешь! Голос брата был бархатным, хриплым, сводящим с ума своими модуляциями. В груди перехватило дыхание, а внизу живота стало обжигающе горячо. Я зажмурился, чтобы не видеть его горящих глаз и едкой усмешки, а потом расслабился, спокойно посмотрел на него и сказал: — С чего ты вообще решил, что я тебя хочу?! Как говорится, не пойман — не вор. — Как же? А кто ночью стонал, как портовая шлюха: «Лёша! Лёша! Ещё! Сильнее! Пожалуйста!..» В лицо бросилась краска, стыдливыми пятнами растекаясь по шее и плечам, но я продолжал упрямо смотреть близнецу в глаза. — Ты что единственный «Лёша» на планете Земля? — я до последнего играл в несознанку, хотя внутри полыхал такой кострище, что коснись Лёша меня тогда и я бы сдался, признался, отдался… Все, что угодно… — Нет, конечно! Только вот: «Братик, люблю тебя… Глубже!..» — это был не шепот, это был наркотический дурман, иначе, как объяснить то, что от желания у меня подкосились ноги и я начал сползать по стеночке, несмотря на удерживающее меня тело брата. Но сползти до конца мне не дали, удержали, и снова обволакивающий шепот, убивающий здравомыслие: — Насколько я знаю, брат у тебя только один, и — это я. Меня терзало возбуждение, такое сильное, яркое, болезненное, что от него в глазах скопились слёзы. А еще было стыдно, но мне это не помешало прижаться к близнецу своим стояком и смотря в потемневшие до темно-фиолетового глаза, прохрипел: — Пожалуйста!.. Это была не просьба, это была мольба. Мольба на двоих, которую высказывал один, потому что в следующий миг мои губы сминали другие, горячие и сухие. Руки зажили своей жизнью, дорвавшись до желанного тела, стараясь изучить его до мельчайших подробностей: грудь, плечи, руки, пальцы, живот, спина, ягодицы, бедра и то, о чем я грезил, но боялся когда-либо увидеть в реальности — член близнеца, напряженный, прямой, толстый, с большой головкой и вспухшими венами, горячий… Сердце как-то странно трепыхнулось, мне на секунду даже показалось, что оно остановилось, а потом забилось снова. Сглотнув вязкую слюну образовавшуюся во рту, я опустился перед Лёшей на колени, заглядывая ему в глаза, то ли прося разрешения, то ли умоляя остановить. Но не увидев ответа в темных от возбуждения зрачках ни того, ни другого, спустил тренировки брата до щиколоток и провел руками по сильным ногам вверх, остановив их на бедрах, а потом подул на головку с возбужденно раскрытой уретрой. Близнец дернулся, но не отступил, тогда я наконец взял его член в рот, начиная посасывать. Минет я делать не умел, но мне много раз снилось, как я его делаю, может поэтому Лёша меня ни разу не одернул, только заставил усердней работать головой, закусывая руку чтобы не стонать. Когда мне начало казаться, что близнец вот-вот кончит, он меня остановил, а на мой недоуменный взгляд, сказал: — Я не хочу так, я хочу в тебя… От этих слов в глазах потемнело от накатившего с новой силой возбуждения. Близнец вздернул меня за плечи ставя на ноги и поцеловал, горячо, яростно, страстно, так, как это никогда не позволил бы себе сделать брат. И я сходил с ума под его губами, вцеплялся в его плечи ногтями до кровавых отметин, прижимаясь теснее. А Лёша на это лишь шипел отрываясь от губ и приникая к ним снова. Как-то незаметно меня избавили от единственной детали гардероба, — боксеров, оставляя полностью обнаженным, открытым и жаждущим. Минуту мы боролись взглядами, узнавая друг друга заново, а потом меня развернули лицом к стене… По спине прошлись горячие ладони, с каждым движением рук плавя меня все больше, пока не остановились на ягодицах, раздвигая их, чтобы приласкать вход кончиками больших пальцев. От такого откровенного прикосновения я вздрогнул и застонал прогибаясь в спине. До сих пор не верилось, что это происходило в реальности, а не в одной из моих извращенных фантазий. — Что, неужели так сильно хочешь? — спросил меня брат хриплым шепотом, притираясь своим членом мне между ягодиц. — Да… — проныл я. Хотелось безумно, аж до звездочек в глазах. — Тогда проси, — снова шепот, и одна рука перемещается мне на живот, щекоча его кончиками пальцев, а другая начинает массировать вход, но не проникая: — Ну же, я не слышу… — Пожалуйста… — Не так! Проси, как просил во сне… — издевательски произнес Лёша, дразня сфинктер проникая всего на фалангу, а потом вынимая. Этого было катастрофически мало. Шантажист! Будь я не в таком плачевном состоянии, просто бы врезал и ушел, а так: — Братик, пожалуйста… Возьми меня! Стоило мне сказать эти четыре слова и сзади ко мне прижалось сильное тело, вызывая дрожь. Рука брата заскользила по моему животу, а потом опустилась на член, обхватывая его кольцом и задвигалась делая и без того чувствительный ствол, сверхчувствительным. Пальцы пробежались по головке, размазывая смазку, ногти зацепили уздечку, тело прошибло током, а из горла вырвался стон то ли боли, то ли удовольствия, из-за этого я даже не заметил, как в меня проник один палец. Я замер и прислушался к ощущениям, но так ничего и не поняв, все-таки решил спросить: — Надеюсь, ты не на сухую? — Дурак! Нет, конечно, слюной смазал, — уха коснулось хриплое учащенное дыхание, а потом губы, которые потом прочертили влажную дорожку до плеча и оставили на нем лиловый засос. Так странно, но несмотря на едва сдерживаемое желание, Лёша растягивал меня нежно и осторожно. Только вот потом ему похоже стало совсем не до нежностей, потому что он вошел в меня резко, одним размашистым движением, выбивая из легких воздух и затапливая болью. И двигаться он начал так же резко, совсем не давая привыкнуть к этому чувству болезненной заполненности, пришлось впиться в палку-подставку, прибитую к стене, для всяких веников, швабр и прочего, чтобы не упасть. Задницу невыносимо жгло, и казалось бы, что член от этого должен потерять дееспособность, но нет, он стоял. Стоял так, что можно было гвозди заколачивать. А Лёша все двигался внутри и двигался, резко, рвано, отчаянно, словно пытался вытрахать из меня душу или унизить. Но мне было хорошо, пусть больно, но хорошо. Я был счастлив от того, что меня трахал собственный брат-близнец, такой красивый, статный, любимый, желанный. Я поднял руки и обнял его за шею, прижимая его голову к своему плечу и заговорил, при каждом толчке срываясь на пошлый стон: — Я… Ах… Люблю… Ммм… Тебя-я-я… Даже не получив никакого удовольствия от секса, я все равно кончил первым только от одной мысли, что меня вылюбил Лёша. После этого близнец двигался во мне еще около пяти минут, пока не кончил сам, сжимая мое тело в объятиях до хруста в костях и заполошно шепча: — Дурак! Дурак и есть! — Это уж точно! — истерично хихикнул я, чувствуя жар в груди, такой знакомый и такой болезненный, — Очень сильно сомневаюсь, что родители не слышали этого разврата… — Боже!.. — простонал с отчаянием близнец вжимаясь лбом мне между лопаток, — А может не будем выходить? Я оставил этот вопрос без ответа, лишь улыбнулся, когда почувствовал на каком-то подсознательном уровне, что Лёша улыбается точно так же и подумал: «Нам конец!»