--timeless--

Ледяные капли мокрого снега падают ему на замерзшие и оттого красные щеки, тая и сползая вниз, словно слезы. — Знаешь, Давид, я тут думал… Его голос за последние несколько лет внезапно огрубел и охрип, Паскаль не понимает, что произошло, ведь, вроде бы, мутировал он давным-давно, то есть, сломался, стал взрослым, стал мужским, да и сам Паскаль давно стал мужчиной, но. Паскаль прерывает сам себя, дослушивая звенящие в холоде серебристого воздуха отголоски и отзвуки своих слов. — О чем думал, Паскаль? — Я думал… можно ли время обмануть? Давид вздыхает. Паскаль всегда задает слишком сложные вопросы, и, вроде бы, это совершенно не должно касаться Давида, но все же. Он чувствует Паскаля. Так, как никто другой не чувствует. И знает он, черт возьми, что Шилло думает о времени из-за… Давид взвешивает возможность правильности своего ответа. Нет, скорее всего, все-таки из-за них. — И что ты надумал? — Знаешь, никто никогда не пытался сказать, что такое время. Паскаль ловит на язык каплевидную снежинку, его пересохшие вмиг губы сжимаются. Рука Давида сжимается вокруг его руки. Мир сжимается вокруг них, почему-то Паскалю так кажется. — Эйнштейн пытался… — Нет, Давид, он сказал лишь, что время относительно. Дело в том, что… черт, — Паскаль взволнованно натягивает шапку глубже на облысевшую от химии голову, сдувает с носа огромный комок слипшихся снежинок, упавший туда пару секунд назад. — Смотри. Мы все состоим из частиц, верно? Частицы есть нечто заряженное. Все эти протоны и электроны, они несут с собой некий энергетический заряд, так? И мы умираем лишь потому, что энергия, она как газ в содовой. Пуф! Выдыхается. Давид смотрит на Паскаля. Тот размахивает руками и морщит нос на шипящих, его глаза блестят, и. Давид готов многое отдать за такой свет в глазах Паскаля. — Так неужели нет возможности прекратить выход этой энергии? Изменить что-то? Что есть время, Давид? — Ты делаешь бесполезное, Паскаль. Определить время это все равно что доказать аксиому. — Время — это воздействие на содержащуюся в частицах энергию. Время — это то, за сколько выдыхается газ в той газировке, из которой мы все сделаны. Можно же сделать так, чтобы газировка не выдыхалась? Закрыть крышку, в смысле, свести к минимуму потребляющее влияние среды? Глаза Паскаля внезапно тухнут. Давид немного напряженно смотрит на него, едва ли дышит, и пытается уловить суть. — Давид, разве мы не можем так сделать? — взгляд Паскаля умоляющий, у него снова усиливается головная боль. Давид тяжело вздыхает. Он рад бы, правда рад бы сказать, что могут. Паскаль тоже вздыхает и прижимается к нему, обхватывая слабыми руками. Сопит носом, будто почти на грани слез. Давид смотрит на черную ткань шапки и неимоверно, непривычно тонкого Паскаля в своих руках. — Я тебя люблю, — говорит Фридрих. Паскаль слабо хмыкает: — Я в курсе. — И никогда тебя не забуду. — Надеюсь на это. Паскаль тяжело дышит, игнорируя усиливающуюся боль. Воздух мокрый и пахнет снегом. А еще отсыревшей корой деревьев в парке и, — он утыкается в кожаную куртку Давида сильнее, — мокрой кожей. И Давидом пахнет. А им остается совсем уже мало времени, Паскаль хочет насладиться им сполна. Он задирает голову к серому небу, и Давид тоже смотрит вверх. Снежинки летят, словно падающие звезды, опускаясь на его красные от холода щеки, расплываясь, словно слезы.