Sappy

Наверное, стоило уже давно привыкнуть к тому, что болезненная привязанность будет колким ощущением отдаваться где-то в слабой грудной клетке каждое утро, и каждый померкший алыми красками вечер. Наверное, стоило бы начать оказывать жалкое сопротивление удушающей и застрявшей огромным, тугим комком в горле этой чертовой боли. Наверное, стоило бы даже начать рычать и без того сорванным голосом, пытаясь после каждой неудачной попытки сдавленно откашляться, тихо сипеть, но вновь рычать, показывая этим жалким звуком всю свою накопившуюся боль, мерзкой и прогнившей ложью окутавшей его собственный разум. Этих "наверное" столько, что не пересчитать, да только они так и не воплощались в поганую жизнь, возвращая на исходную точку. Наверное, возможно, если бы, а если... Боже, он так устал, что хочется обхватывать свое жалкое тельце руками за чуть видневшиеся ребра каждый раз, когда он слышит его обожаемый всей сломанной душой голос, кутаться в клубочек, подобно маленькой и слабой лисице в норке, потому что его голос никогда не дрогнет подтаявшим ледником и не согреет приятным созвучием переплетаемой струнками теплоты с желаемой лаской. Наверное, стоило бы перестать верить в наивные и глупые сказки о счастливом конце, но как смешно, как же забавно, что такой, как он, все еще продолжает верить в них! Верить, что все может хоть когда-нибудь измениться только в лучшую сторону, надо лишь подождать. Лишь подождать. Он готов ждать целую вечность, ведь не в силах сопротивляться обжигающему внутренности чувству, которое, наверное, зовется "любовью". Раньше все было замечательно. Все действительно было прекрасно. Был свет, было тепло и была пленяющая нежность, остававшаяся на теле мягкими поцелуями пухловатых губ, вызывающих приятную дрожь, после которой по телу разливается жар. Готовность поддаться таким незнакомым раннее чувствам, пришла не сразу, но постепенно, ведь Велмор никогда еще не ощущал подобного, чтобы сразу прыгать на руки к существу, проявившему заботу в его сторону. Чего уж говорить о том, что молодой парень имел довольно отстраненный характер, позволяющий ему трезво оценивать каждого, кто потревожил его мирное спокойствие в скучной жизни, а также был остр на язык, явно не вызывая симпатии у бывших партнеров, да и они его не особо интересовали. Но почему? Почему собственная сущность настолько сильно привязалась к тому, кто даже не удосуживается поднять собственный взгляд и хоть капельку смягчить голос при коротком разговоре с ним? Почему Велмор верил гнусной лжи возлюбленного голоса после каждой ублюдской ночи, когда боль выходила за рамки дозволенного? Почему он так невинно и доверчиво велся на успокаивающие речи голоса настоящего манипулятора, когда-то обещающие, что больше такого не повторится? Почему же сейчас нет тех обещаний, а он, тупой мудак, продолжает его прощать?! Всë... Всë ясно и так. Нечего здесь говорить. И на бессмысленные вопросы отвечать тоже не надо. Темноволосая макушка устало опустилась вниз, а сам ее обладатель вымученно выдохнул задержавшийся в молодых легких воздух. Столько диалогов в собственной голове заставляли поближе наклониться к поверхности стола, опираясь на него острыми, чуть красноватыми локтями, зарываясь аристократически-тонкими пальцами в спутанные, пропитанные тьмой ночи, волосы, раздраженно стискивая несколько длинные прядки и тихо шипя от неприятной боли. Совсем оброс. Стоило бы привести себя в порядок, взять ножницы и срезать эти лохмы, но не было даже желания что-либо делать. Мысли не давали покоя многие дни, как паутинкой переплетаясь со множеством вопросов и предположений, воспоминаний... Поиском своей ошибки, которая маячила перед глазами, но схватить ее не было ни единого желания. Отэмн давно уже знал причину, да и ошибку свою тоже знал, но признавать не хотел. Перед собственным носом стояла уже похолодевшая кружка черного кофе, налитая минут тридцать назад, но почти не тронутая, разве что из нее отпили пару глотков, но горячая жидкость обожгла чувствительные губы, и потому ее отставили. Он сидит уже здесь слишком долго, так и ничего не сделав, а лишь думая над собственной жизнью, изредка и правда обхватывая себя бледными руками, цепляясь кончиками холодных пальцев за толстовку, сжимая ту как можно крепче. Было бы хорошо не думать... Дураки не думают, потому и счастливы, не так ли? От мыслей отвлекает неприятный холодок, скользнувший под кадыком по ключицам и ледяными незримыми пальчиками скользнув по телу, сокрытому плотной тканью толстовки, обращая рассеянное внимание Велмора на оставленную открытой форточку. Сквозняк уже заполонил маленькую кухню, а через пару секунд до чуткого слуха омеги донеслось ритмичное, тихонькое постукивание, говорящее о дожде за окном, на который он то и внимание сначала не обратил. Практически сразу вскакивая из-за стола, скрипя при этом табуреткой, синеглазый делает пару шагов до тумбы перед стеклянным окном, слегка привставая на носочки. Руки сразу находят себе дело, давая отвлечься на что-нибудь другое, закрывая на защелку приоткрытое окошечко, всем телом вздрагивая от холода, воцарившегося в помещении, практически сразу оборачиваясь и доходя до плиты, за пару секунд зажигая все комфорки, дабы разогреть необходимым теплом кухню. Всего пару действий дают его голове остыть и отвлечься, тихо вздыхая от легкой тоски и поглядывая на посеревшее окно. Небо начинало стремительно темнеть, а тучи непрерывно плыть по угасающему небосклону, сгущаться, приближая приход вечера и его спасительного мрака. И все эта идиллия несколько успокаивала. Совсем слабое и приятное шипение от плиты, на которой комфорки блестели голубым и теплым огнем, а также расслабляющие звуки дождя, смешанное с ощущением спокойного биения своего сердца... Которая нарушается тихим шумом входящего ключа в замок и скрипом открываемой парадной двери.