ты микроб и ты относишься к этому как к констатации факта потому что если твои волосы черные ты не обижаешься, когда тебя называют брюнетом. так что ты микроб.
Твоя жизнь протекает контаминацией. Конечно, детка, сверстники ведь давно определились с университетом, они же все с рождения знают, какой марки у них будут машины и какой формы стол на работе. Они то, конечно, все продумали, каждый свой шаг до мелочи просчитали, все-то они знали и умели, как только на свет появились. А ты тут один ёбаное исключение и нет никого на свете несчастнее и особенней. Подвешенный за вывернутые ноги обрубок туши. От кислого алкоголя – тошнит, от сигарет – тошнит, порезы никогда не оказываются достаточно глубокими, даже если прорезаешь до кости. Люди – никогда не оказываются достаточно глубокими, даже если прорезаешь до самой, блять, кости. И тогда начинаешь хотеть, чтобы просто тебя проебали до самого мозга. Позволяешь им творить все, что захотят, сам умоляя. Давай на волосы. Давай на лицо. Давай, спускай прямо в легкие. Можешь насрать мне прямо на язык, если хочешь. Если разобьешь мне морду – ещё лучше. Если разобьешь мне морду так, что я видеть не смогу от заливающейся в глаза крови – лучше в разы. А потом случается Джерард Уэй. Который делает все тоже, что проделывали с тобой до этого. А потом выходит на экран и там всем наплевать на то, кому он достает через горло кишки, если только его голос всё тот же вишневый ликер. Говори и никогда не затыкайся, говори до гноящихся стертых дыр на своих цветущих связках. А потом случается Джерард Уэй, которому нравится всё это делать. Действительно нравится. Нравится заставлять тебя выворачивать наизнанку кожу в попытках найти новую обратную сторону, лишь бы угодить ему. Ты что-то вроде декораций, реквизита, бутафории. Только когда тебе выдирают волосы – ты срываешь глотку.«Вы знаете, - говорит Джерард и делает затяжку, - говорят, киноактеры в лучшем случае занимаются благотворительностью и иногда кончают жизнь самоубийством»
А ты не развитей микроорганизма. Обладаешь только пластичным изношенным телом и неконтролируемой яростью. Только непрекращающейся жалостью к себе и блевотиной вместо крови в венах. Он – пластиковый бог асфиксийной идеологии. Ты смотришь в зеркало – и там что угодно, кроме отражения. Там свалявшие и липкие рвотные массы, там изрубленные в бахрому черты лица, просвечивающие сквозь серый кафель. Это очень искренне, это правда почти как момент откровения. Каким ещё, чёрт возьми, может быть дерьмо? А он – всего лишь жалкая резанная рана. На твоих изрешеченных легких. Чуть дальше, чем кожа, чуть ближе, чем органы. Гноящаяся. Сочащаяся лимфой. Почти дышащая. блять. А потом случается Джерард Уэй, которому действительно нравится, когда ты, выблевывающий кусочки своего запекшегося желудка вместе с кислотой, и всё для него. С людьми он привык обращаться как с тушами мяса. А ты – ты просто максимально подходишь под эту роль. Психотропная кукла. Наркотическая игрушка. Пока ещё не выгнил. Все, о чем ты мечтаешь – это быть расчлененным. Ты называешь его ампутатором. Потом ты называешь его ублюдком. А потом ты достаешь для него вместе с теплыми гландами свое едва бьющееся верное скотское сердце, а он – в лучшем случае сдает деньги на благотворительность и иногда кончает жизнь самоубийством. И ещё этот его брат. Почему бы тебе, блять, вообще всех родственников не привести? Меня-то на всех хватит. А потом замечаешь, как проваливаются в череп твои глаза и вот они уже смотрят с затылка. И истерзанный рот, в котором только вкус спермы и блевотины, но если ты – свинья, это вкус паразитированной победы (и бесконечных стоматитов, но об этом ты им не говоришь). И ещё это его брат. Почему бы и его не обслужить? Какая нахуй разница? я есть кровь, я есть кровь, я есть кровь Давай, папочка, давай. Глубже, папочка, глубже. Давай на лицо, папочка. Давай в рот. Спускай прямо мне в желудок. Души меня. Вытаскивай мои кишки через глазницы, а затем кончай и туда. Я не вижу между вами разницы. Только ебаный Джерард Уэй с кусочками моих легких на своем языке.«Знаете, - говорит Джерард и делает затяжку, - я приверженец гротеска во всем, что касается моей жизни и непосредственно меня.
(когда ты, блять, заткнешься?)Будь то очередная роль, - и он приторно улыбается, - или отношения с моим братом»
А потом Джерард и Майки Уэй сосутся в гримерке. А ты должен снова делиться. Разрывать свою кожу на троих человек. И прятать их в шмотьях своего мяса и наслаждаться этим, потому что это лучшее, что случалось с тобой за все время. Может, с тобой что-то не так? Хуйня. Сущность червяка в том, что он червяк. А для них – ты кусок мяса. Ты говоришь, что есть кровь, и ты являешься кровью для них: человеческий сгусток, человеческий обрубок.Ты – скотобойня.
Ты дерьмо. Бифштекс. Ох, какие у них сладкие голоса. Давай, папочка, кончай прямо в мой мозг. Впиваешься в губы, он слева. Его красные вишневые волосы, его вишневый голос, его вишневая кровь, его вишневые предательства самые сладкие в мире. Умоляю, папочка, умоляю. Впиваешься в губы, он справа. Его соломенные волосы. И заполненный ржавой кровью взгляд. Они впиваются в губы друг другу. А ты извиваешься под ними, и кроме члена в твоем теле ничего существенно важного нет. Кусок мяса. Кусок плоти. Они ядовитые. Под их руками ломаются твои кости и сводит органы, всё обливается желчью, они обливаются желчью. Пусть сразу двое, трое, пятеро. Похуй. Они всегда режут достаточно глубоко, даже если только дотрагиваются до твоей кожи своими сраными кончиками пальцев. Майки Уэй, Джерард Уэй. А всё остальное – реквизит. Недостаточно гротескно. Заглатываешь у двоих одновременно, чуть ли не задыхаясь. А когда ты покусываешь липкие члены, они только стонут, хватаясь друг за друга. Джерард Уэй – тот, кому действительно это нравится. Запихивают тебе в задницу бутылки из-под вина, пальцы и свои слова. А тебе плевать. Лишь бы выворачивали наизнанку. Чем больше в кишках заноз и осколков стекла, тем безумнее твоя ярость. Когда отсасываешь, прокусываешь до крови. А они только стонут сильнее. Майки Уэй. Я улыбнулся и откусил ему губы. Чем изношенней ты, тем бесполезней, скоро тебя выкинут, и всё, что ты умеешь, это подыхать на склизком асфальте. Устаешь от каждого своего и слова и малейшего движения. Джерард тоже устает, скоро тебя выкинут. Джерард только от Майки не уставал, но без губ отсос получается совсем не тем. Слез не было несколько лет. Глаза воспаляются, но всё, что из них идет, это слизь\ или гной\ или грязь\ или желчь\ или кровь, а плакать ты не умеешь. Джерард Уэй – вишневый ночной кошмар. С людьми он привык обращаться как с тушами мяса. Но моё понимание любви ограничивается вывернутыми кишками: Чёртова блядь, пошел нахуй со своими ебучими красивыми словами! Хочешь красиво дохнуть Красиво блевать Красиво срать Красиво сосать член Красиво избегать малейшей ответственности ебаное ты маленькое насекомое. ты под их ногтями пойми это и сдохни уже наконец бесполезное никчемное тупое бесталанное отродье Красиво сдохни! А потом он оставляет записку и пишет своим ублюдским сбивающимся почерком:ПОШЛИ ВЫ ВСЕ НАХУЙ, ПИДОРАСЫ
Искренность\ под предательство. Даже когда ты оттираешь стены от кусочков мозга, ты должен улыбаться. Киноактеры в лучшем случае занимаются благотворительностью и иногда кончают жизнь самоубийством.