...а ложь — всего лишь правда в маскараде

      У командора Митт'рау'нуруодо была мечта – хрупкая, как хрусталь, и неподъемная, как небосвод: такая, которую обычно прячут даже от самого себя; такая, с которой трудно жить и за которую легко умирать; самая особенная и самая горькая, вытравленная в подкорке мозга, выписанная на внутренней стороне век. Печать на всем отпущенном ему времени.       У командора Митт'рау'нуруодо так мало времени. Что такое жизнь для того, кто стремится перевернуть вверх дном Галактику?       Но у командора Митт'рау'нуруодо нет и жизни: есть лишь долг и ответственность – ими он руководствуется, ими дышит, ими существует.       Командор Митт'рау'нуруодо – чужак везде, куда бы ни ступил, но свой среди таких же чужаков.       – Зовите меня Траун, – устало произносит он, слыша, как коверкают его полное имя.       Три слова – смена курса. Три слова – новый уровень. Всегда достаточно лишь трех слов, чтобы палуба ушла из-под ног.       «Зовите меня Траун» почти как «Я тебя люблю», но еще не совсем.       Пожалуй, если чиссы кажутся самыми странными существами в Галактике, то командор Митт'рау'нуруодо – «зовите меня Траун!» – аномалия даже среди них.       Командор Траун откровенен настолько, насколько может быть откровенен чужак среди подобных себе чужаков: говорить всё и в то же время ничего. Его тайный язык поймет лишь тот, кто этого достоин, и командор Траун с благодарностью говорит-молчит лишь, хочется верить, в обществе Жоржа Кар‘даса.       – Вы мне вовсе не пленник, – говорит он, и чеун в его устах звучит симфонией.       – Я знаю, командор. Я всего лишь рыбацкая лодка, – старательно выговаривает Жорж и тут же отводит взгляд: явно напортачил с произношением.       Командор Траун тихо беззлобно смеется.       – Не стоит смущаться, – успокаивает он, улыбаясь.       В день, когда Жорж научится нормально изъясняться на чеун, смолкнет самый красивый смех во вселенной.       Но Жорж никогда не научится: командор Траун говорит, что у людей речевой аппарат не заточен под такие чудеса акустической эквилибристики.       Командор Траун и сам опечален их общим открытием.       Жорж с неохотой замечает, как он красив, когда печален.       Он говорит, говорит и говорит – много и с упоением, а Жоржу видится, как меркнут звезды корусантской оперы. То ли слишком певучий язык, то ли командор Траун слишком… слишком…       …слишком одинок. Еще одно внезапное открытие отзывается болью в груди.       Еще одно из многих – и все оседают горечью на сердце.       – Хотите, я буду вашим другом? – предлагает Жорж.       – Вы уже моя рыбацкая лодка. Забыли? – усмехается Траун. – Это куда лучше, чем просто друг.       Иногда Жоржу снится, как Траун берет весло и бесстрашно плывет вместе со своей рыбацкой лодкой прямиком в бездну.       В день, когда Жорж научится воспринимать его фантастическую логику, вселенная сожмется в точку…       …точку в конце единственного предложения на утлом клочке бумаги, который Жорж находит под дверью своей каюты.       Приходите ко мне вечером. Точка.       Может быть, вселенная уже летит в тартарары, но кого это волнует, если Траун просил прийти вечером?       – Мне вдруг стало интересно… – начинает тот с порога означенным вечером, а заканчивает под утро, синея от стыда и старательно прикрывая наготу одеялом.       Жорж готов признать, что это был самый странный разговор в его жизни, но повторить бы не отказался.       – Я и не думал, что все получится вот так, – устало бормочет Траун.       – Как – так?       – У меня впервые в жизни нет слов, чтобы описать.       Слишком много «впервые в жизни» на сегодня… Жоржу хочется вычеркнуть хотя бы один пункт. Желательно тот, где Траун целует его в губы.       А еще – безотчетно хочется кричать: что же вы наделали, что же вы наделали, командор, я теперь навеки ваша рыбацкая лодка! Все беды оттого, что вам вдруг становится интересно. Все – потому что у вас так мало времени.       Командору Трауну, кажется, все равно. Все, что делает командор Траун, служит какой-то цели; Жоржу, наверное, никогда не понять, какой цели служила эта конкретная ночь.       – Вы пообещаете никому на рассказывать о случившемся? – спрашивает он несколько дней спустя, и в его глазах столько затаенной мольбы, что Жорж не сразу соображает, молчать ему о чем-то одном или обо всем сразу. – Не хочу рушить чужие воздушные замки.       За смотровой панелью летают обломки кораблей и трупы – все на совести Трауна. Он буквально по локоть в крови, но у Жоржа отчего-то не получается его осуждать.       Весь сюрреализм произошедшего доходит до него лишь по дороге домой: а осудить и не получится. Как осуждать того, кто делился всем, что у него было, – всем, даже самим собой?       Хитрость, игра на опережение, поиск союзников любой ценой, малые жертвы во избежание больших – Траун вел гениальную игру, которую простые смертные постигнут только спустя годы.       И вдруг Жорж понял... ладная фигура на фоне космического мусора и тихая просьба никому не рассказывать о случившемся – всего лишь скромная прелюдия к грядущему вселенскому спектаклю.       И все-таки… и все-таки у командора Митт'рау'нуруодо была мечта: он, как никто другой, желал мира.       А потому заблаговременно готовился к войне.