И лишь смерть разлучит нас

- Как Вы познакомились с Норманом? – спрашивает миловидная медсестричка у молодого мужчины, что уже примелькался тут, а теперь сидит в напряженном ожидании. Его близкого друга сейчас оперируют. Ей хочется развеять немного этого красивого парня с невероятными глазами. Парень поднимает голову и некоторое время молчит. А потом, словно еще размышляя, стоит или нет делать это, говорит: - Я замутил с его сестрой. И она в конце концов из-за этого погибла. И он был к этому причастен очень непосредственно. Хотя утверждал, что виновен был я. А он хотел мне отомстить за это. Драматичный поворот событий, не так ли? У Шекспира и то все проще, - рассуждает парень, смотря на то, как медсестра испуганно ахает и круглыми глазами смотрит на него. В глазах девушки – интерес и невысказанный вопрос: как такое может быть? Он ждет вопрос, и в конце концов медсестра выдает: - И после всего этого вы… вместе? Он хмыкает, немного иронично. - Да-а… Так получилось. Нас объединили боль, кровь, потери, опасность, насилие, жестокость, смерть, в конце концов… И только смерть может разлучить нас. – Парень кивает головой, словно подтверждая сказанное. - Невозможно поверить в Ваши слова, когда видишь вас вдвоем сейчас. Уж извините, но мне кажется, Вы сейчас что-то насочиняли, - несмело улыбается девушка. - Ах, если бы!.. – вздыхает молодой человек. – Но все правда. Подробностей Вам лучше даже не знать, я думаю, - он улыбается ей в ответ. - Но как? – изумляется медсестра. Она заинтригована окончательно. Эта парочка с самого начала вызывала море интереса и недоумения, а теперь… В общем, несколько дней тому двое мужчин заявились в больницу. Молодые, привлекательные. Один так вообще красавчик – яркий брюнет с внешностью танцора восточных танцев и огромными синими глазами. Второй парень был попроще – русые волосы, серо-голубые глаза, бледные губы, разве что родинка над левым уголком губ привлекала внимание. Он был как замученный щенок. И он был на кресле-каталке. Красавчик уверенно, но бережно катил его, время от времени касаясь плеча и тихо что-то говоря на ухо. Оказалось, что вроде как последствия ДТП оказались серьезнее, чем казалось поначалу, и парня окончательно усадило в коляску, поэтому они решились на операцию. И да, говорить будет он, Джонатан, потому что Норман почти не разговаривает. Почему? Он потерял пол-языка в том ДТП, откусил, и поэтому говорить у него получается плохо. Норман покрывался румянцем, кусал губы и смотрел в пол, пока Джонатан вел все переговоры, отвечал на все вопросы, касающиеся его, Нормана. Особенно он смущался, когда Джонатан без малейшего намека на стыд рассказывал о чувствительности и всех особенностях функций организма Нормана ниже пояса. Он сам не смог бы рассказать больше. А этот… господи, он выложил буквально все, все! Если бы мог, Норман хотел бы провалиться сквозь землю. Но ему пришлось выслушать все это, еще и утвердительно кивать головой на вопросы типа «Это верно, что эрекция у Вас нормальная?», «Во время оргазма Вы можете частично чувствовать свои половые органы?», «При анальном проникновении у Вас сохранилась частичная чувствительность?», «При сильном физическом воздействии на кожу ног/бедер Вы ощущаете это воздействие?» (в основном боль, конечно, хах!) и тому подобное. Джонатан знал абсолютно все, и это было стыдно. Ясно же, откуда он это знал. Норман только головой кивал и все ниже опускал ее от стыда. Но когда врач-нейрохирург сказал «Отлично, информация бесценна, она поможет, и вообще уже дает надежду, что все поправимо», парень чуть успокоился и поднял алеющее лицо. Джонатан смотрел на него с видом триумфатора. Во время обследований Джонатан все время был рядом. Говорил за Нормана. Читал его взгляды и расшифровывал звуки. И принимал решения, если надо. На заявление «Есть двадцать процентов вероятности, что операция может навредить» именно Джонатан ответил «Нам почти нечего терять», и Норману оставалось только кивнуть. Когда не было никаких процедур, Джонатан оставался рядом с Норманом, ворковал ему что-то, поправлял покрывало, держал за руку, приглаживал отросшие волосы и нежно, бережно целовал. Отходил он лишь за тем, чтобы то-то принести парню, ну и разве что по потребностям организма. Со стороны картина была полной идиллией. Конечно же медсестра не поверила в то, что сказал ей сейчас Джонатан. Что за бред. После такого люди не живут как два голубка. Они должны были бы уже перегрызть друг другу глотки, если не было другой возможности убить. А тут… А тут – как в любовных романах. Так же не бывает, да? Поэтому она и не скрывает своего изумления, вопрошая это самое «Но как?!.». Так не бывает, черт побери. Красавчик Джонатан пожимает плечами и отвечает: - У него и у меня ничего не осталось в итоге. Мы вдвоем попали в переделку, мы должны были погибнуть, но выжили. И тогда я понял, что не могу от него отказаться. Просто не могу. Сначала я хотел его удержать возле себя только из чувства мести. Ведь именно он постарался для того, чтобы уничтожить мой уютный мир. Я хотел, чтобы он мучился каждый день, каждый день сожалел о том, что перешел мне дорогу… А потом… - мужчина умолкает, задумавшись на дольше, чем когда рассказывал сначала. – А потом появилось что-то большее. Парень ненадолго задумался, в очередной раз формулируя – для людей и снова для себя – мотивы своего поведения, затем продолжил. Говорил он красиво, обстоятельно, выразительно – вроде и свои размышления, а вроде как при публичном выступлении. - Наверное, мне хотелось, чтобы он чувствовал больше, чем только сожаление, боль и страх. Тем более что как раз ничего этого он и не чувствовал – ничего, кроме ненависти. Ему было все равно. Он плевать хотел и на то, что не может ходить, что калека, что я могу сделать с ним что угодно, что я делаю с ним всякое… разные вещи. Мужчина скептически хмыкает, легкая гримаска – недовольно выгнутые губы – он явно не в состоянии рассказывать все подробности, то ли все было так плохо, то ли он сам ими не гордится. А может, и то, и другое. Медсестра смотрит на него как ребенок, которому рассказывают сказку и прервались на самом интересном. – В общем, его апатия меня бесила. Я постоянно думал о нем, придумывал, как бы зацепить побольнее… Я настоящее чудовище, поверьте мне. – Выразительный до убийственного взгляд синих глаз, короткая, но напряженная пауза, - и молодая женщина с неудовольствием и удивлением отмечает, что ей, кажется, страшно. Она ему верит, хотя и не хочет верить, что такой красавчик может быть чудовищем. Чудовища страшные, мерзкие, а этот… Черт. Но… Может, он просто хороший актер и умеет драматизировать все? Легче верить именно в это. Он снова отвлекается от нее, погружается в воспоминания, смотрит внутрь себя и продолжает: - И вот как-то я придумал кое-что… Я сделал это. И он не выдержал. Когда он заплакал, тихо, беззвучно, я вдруг понял, что все, я так больше не могу. Мне стало по-настоящему жаль его. – Его глаза блестят от появившейся влаги, кажется, то, о чем он вспоминает, о чем говорит, волнует его до слез. Еще немного, и медсестра сама заплачет. Она никогда не могла переносить чужие страдания, поэтому она всего лишь медсестра, притом стоит на рецепшене. А тут такие страсти… Зачем она только прицепилась к этому парню? Ему же плохо, а она заставила его вспоминать… всякое. Но ему, кажется, не помешает выговориться. Она хоть так поможет ему. Парень сверкает глазами, обращается к единственному зрителю своей драмы. - И я же тогда не мог еще все бросить, отказаться от своей мести! Я не мог открыто пожалеть его, понимаете? Тогда все было бы зря. Я тогда… просто закончил свое дело и… и все. Больше не издевался над ним. Он сломался, но я тоже. Мы вместе сломались. После этого началось что-то новое. Он снова успокоился, снова смотрит внутрь себя и, кажется, даже задумчиво улыбается – глазами, если такое вообще возможно. Но этот парень невероятный, с ним, наверное, все возможно. - Мы вместе возрождались, перерождались, исцелялись – в отголосках ненависти, в соперничестве, в желании доказать что-то друг другу, но также и в заботе, в зависимости друг от друга. Он уже не мог тогда ходить, и я заботился о нем. Он понимал, что я делаю, и не понимал, зачем – никакой ведь пользы мне из того не было. Значит, только из жалости. И это меняло его. Заставляло увидеть меня иного. Нового. Заставляло понять, что я к нему неравнодушен, наверное. А он сам… У него никого не было, кто о нем бы заботился. Даже сестра, из-за которой все завертелось, никогда не думала о нем. Так, просто себе еще один человек из людей вокруг. А для меня он стал больше чем просто человеком, понимаете? И ему пришлось признать, что я о нем забочусь, что я ценю его, что хочу помочь ему, что… - Джонатан снова взволнован, сам себя обрывает, чтобы не заходить далеко в порыве чувств. Пауза, он приходит в себя. – Я никогда не говорил ему о том, что чувствую. Никогда не говорил о чем-то вроде любви. И тем более не жду такого от него. Господи, я сам виноват в том, что он не ходит. Из-за меня погибла его сестра, какой бы дурой и тупой шлюхой она ни была, но все-таки сестра, и он любил ее и заботился о ней. Я виноват во всех его неприятностях. Конечно же, я не жду от него слов о любви. Да я даже спасибо от него не жду. Мне вполне достаточно его благодарного взгляда, верите? Один только взгляд – и больше ничего не надо. Если он не уклоняется от моих ласк – это прекрасно. Если он отвечает мне – это награда для меня. Я хочу исправить все, но прошлое не перечеркнешь. Значит, я буду делать все, чтобы сегодня и завтра были лучше. Вот так. Мужчина смотрит на медсестру своими невозможными глазами. Словно проповедь прочитал. Гипнотизер. Она с ним полностью согласна. И она уже не осуждает его ни за что. Она знает правду, но не осуждает. Люди меняются, и этот Джонатан изменился. Он живет ради Нормана. - А как так получилось, что вы с Норманом… Вы же пара, да? – она выразительно смотрит, не решаясь спросить конкретнее. - Да. - Но вы же были с его сестрой, - она с еще большим намеком заглядывает в его глаза. - А, Вы об этом… Ну и что, мало ли с кем я был. Мне не привыкать, если Вы об этом. Это Норману хуже, до меня он вообще почти ни с кем не был, кроме каких-то пары девушек в старшей школе и после, - улыбается Джонатан. - Ого… И как он? – она все-таки смущается, слегка краснеет. А ему хоть бы что. - Ну… - Джонатан улыбается уголком губ, дергает плечом. – У него не было выбора, скажем честно. И его мнения никто не спрашивал. Вы понимаете теперь, что я все-таки чудовище? По сути, я сделал то, за что садят в тюрьму очень надолго. Преступления против главных человеческих прав. Удерживание в неволе, принуждение к сексу, принуждение к гомосексуальным половым отношениям, изнасилование, пытки, издевательства, и это не полный список,- печально улыбается Джонатан. Впечатляющий список. Когда называют вещи своими именами и сваливают все в кучу, все выглядит совсем не так, как в любовных историях. Если бы здесь были представители правоохранительных органов, его бы уже арестовали со словами «Вы признались в…». Но никого нет, а медсестра вряд ли пойдет в полицию. Разве что разнесет сплетни, и они дойдут куда не следует… Придется надеяться на счастливый случай. - Господи, не может быть, - не верит медсестра. Не хочет верить, точнее. Джонатан это видит – работа у него такая, если честно, людей читать. - Ну, то, что он не имел опыта с партнером одного пола, это точно, - переводит в шутку парень. – Наверное, это все «стокгольмский синдром». Он ведь пострадал из-за меня. - А Вы не боитесь, что если он выздоровеет, я имею в виду, когда выздоровеет, он уйдет от Вас? – интересуется она. - Хм… Я думал об этом. Я не знаю. Рано об этом говорить. Я не думаю, что реабилитация наступит так скоро. И Вы забываете об одном немаловажном факте. Он не говорит. Он и раньше не умел заводить друзей и общаться, резковатый и простоватый такой был парень, а сейчас и подавно. Боюсь, что он просто не сможет никого себе найти, и он это понимает сам. - А может, он просто уйдет от Вас, чтобы быть одному? - Это возможно, - легко улыбается он. – Но я довольно настойчив. От меня никому не удавалось уйти легко. Как я уже говорил, думаю, только смерть разлучит нас. - Это очень серьезное заявление. - У меня очень серьезные намерения, - со спокойной улыбкой уверенно отвечает мужчина. – Я не хочу его отпускать. Он мой. Мы слишком много вместе пережили, чтобы вот так разбежаться. Нет, не думаю. - А что думает он? - Он думает, что лучше держать меня в поле зрения. По крайней мере, он так делал, пока мы не пришли к драматической развязке. Так что я в нем почти уверен. – О, он действительно в этом уверен. - Но держать в поле зрения и быть вместе – это не одно и то же, - возражает девушка. - Да, конечно. Но я говорил, что настойчив. Не хочу хвастаться, но я умею убеждать. Если мне придется завоевывать его сначала – ну, пускай, я сделаю это. Уже по нормальному, а не так, как в первый раз. – Он мягко улыбается, на его лице появляется мечтательное выражение. – Знаете, я бы действительно хотел узнать, как это может быть – просто встречаться с ним, ходить на свидания, делать шаг за шагом, делать романтические глупости, знакомиться ближе и ближе… Хм. Может, когда-нибудь все так и будет. Нормально. Как у всех. Просто, я боюсь, мы знаем друг о друге слишком много. - Подумайте о том, чего вы не знаете друг о друге, - улыбаясь, предлагает медсестра. - Я думаю, на самом деле, - улыбаясь, кивает Джонатан. – И это заставляет меня строить планы на будущее. Всякие мелочи и романтические глупости, знаете? То, чего мы были лишены. - Это так мило, - медсестра полностью поддерживает парня. - Да… Джонатан задумывается о своем и постепенно погружается в размышления и воспоминания, отключаясь от восприятия внешнего мира. «Я замутил с его сестрой. И она в конце концов из-за этого погибла.» «Ты уничтожил мою сестру.» … Она хотела развлечений и красивой жизни, путешествий, новых знакомств и впечатлений. А он хотел быть механиком и обеспечивать им обоим нормальную жизнь честным трудом. В конце концов, у него почти получилось. Он был талантливым механиком, хорошо разбирался в технике вообще. А она… У нее тоже почти получилось. Когда она в очередной раз сбежала из-под пристального взора брата, его, Отца, люди наткнулись на нее и подобрали. Она им отлично подходила. Поначалу. Потом она начала слетать с нарезки и ставить под угрозу их существование. Нарушала правила безопасности. На нее и вышел Норман в первую очередь… Ее смерть была быстрой. Если разобраться, то ей досталась куда лучшая участь, чем ее брату. Она не страдала. А он… «… А он хотел мне отомстить за это.» А он страдал за всех. За нее, а потом и за себя. За очередных жертв. Он бросил свою работу и устроился просто водителем эвакуатора, лишь бы иметь больше свободного времени и возможность отслеживать сообщения полиции, патрульно-постовой и дорожной службы. Он проводил свое расследование, шел за Отцом и его людьми по пятам. И в конце концов вышел на прямой след. Они обрабатывали очередную девчонку, пудрили мозг ее матери, грохнули ее отца, а он смастерил пару бомб с дистанционным взрывателем и нашел их гнездо. Спас мамашу и девчонку, но себя подставил под удар. Мамаша, страдающая психическими расстройствами и сидящая на колесах, решила, что он заодно с похитителями и заперла двери в комнате, где он заложил бомбу. Так что сначала его здорово приложило взрывом собственной бомбы. А потом, когда мамаша поняла, что он как бы помогает ей, было уже поздновато. Потом уже сам Джонатан разбирался с упрямым мстителем. Рыцарь на внедорожнике, блядь. Отец тебе покажет, что по чем. Сначала удар машиной в живот, в область печени. Как она не лопнула сразу же, остается загадкой. Из последних сил упрямец отползает от машины, справедливо считая, что его могут просто переехать. Нет уж, Джонатан с такими выскочками разбирается лично. Так что он вылез из машины, схватил неуемного парня за шиворот и ремень и бросил на капот. Ногами тот уже шевелил с трудом. Короткий обмен любезностями – напоследок стоит высказать все, что думаешь, и парень, кажется, понял, что с ним покончено, он уже не жилец, живым не уйдет. Но стоит до последнего. Умирает с чистой совестью и чувством выполненного долга. Наглец… За высокомерные речи Джонатан хочет вырвать ему язык и в то же время восхищается его стойкостью и силой духа до такой степени, что хочет поцеловать. Тем более его окровавленные разбитые губы так близко, а ненависть порождает физическое возбуждение… Он выдирает с нагрудного кармана робы парня взрывное устройство, а потом грубо целует наглеца взасос, и вместе с тем ловит ртом дерзкий язык. Парень понял, что может случиться, с самого начала, или же его просто возмутила идея поцелуя с Джонатаном, но сопротивляться он начал сразу же, как только их губы соприкоснулись. А когда зубы сомкнулись на его языке, он попробовал отбиться… Да что он мог сделать – сначала побитый взрывом, потом сбитый машиной, удар ногой в лицо тоже сыграл свое дело... Кровь полилась как из крана, и несчастный парень просто почти потерял сознание от болевого шока. Он лежал с закрытыми глазами, уже не двигался и только мелко вздрагивал, не видел, как Джонатан выплевывал кусок его языка, как окровавленным ртом говорил угрозы и предупреждения на камеру. Джонатан не знал, что есть и другой пуск для бомбы. У мамаши. Которой оказалось нихрена не жалко спасителя и помощника (а может, она тоже на нем поставила крест), и она взорвала бомбу. Если бы у Нормана была возможность лучше исследовать подрываемую тачку, если бы он заложил бомбу в другое место – может, все бы сработало. А так… взрыв оказался слабоват, чтобы раскурочить машину вообще. Если бы оно взорвалось под днищем машины на ходу, то да, был бы толк, возможно. А засунуть бомбу под капот машины с апгрейдом (корпус из облегченного титанового сплава, ха!) – не самая лучшая мысль. Хотя авария бы была, конечно. Рвануло сильно, так, что капот подорвало вверх. Джонатана отбросило в сторону, опалило огнем, особенно живот, а потом лицо, не защищенное ничем. Но так как швырнуло его сразу и далеко, то он отделался легкими повреждениями, как ни странно. Мазь от ожогов за месяц ликвидировала все следы взрыва. Хвала титановому капоту и корпусу машины. Вот вам и понты. Оказалось, полезные понты. А вот Нормана снесло вместе с капотом к черту. Огненное пекло разверзлось прямо под ним. По иронии судьбы, тот самый капот спас и его, не разорвавшись. Парень только, опять же, пострадал от огня. Сильнее, чем Джонатан. У него почти полностью сгорели волосы, обгорели ноги, кисти рук. И еще он здорово упал и ударился, вероятно, уже поврежденной спиной. Когда оглушенный взрывом и болью Джонатан нашел его, то подумал, что парень мертв. Ему все-таки здорово досталось за последние полчаса. Но решил на всякий случай проверить. Пульс еще был, о чудо. Стойкость и выдержка парня в очередной раз поразила Джонатана. Так что он решил, что это судьба, и забрал умирающего, без сомнения, парня с собой. Он привел себя в видимый порядок, отъехал чуть подальше от завода, выложил аккуратненько бессознательного парня на обочину и вызвал скорую. Наплел им таких страстей, что неотложка приехала буквально через пятнадцать минут. Дальше было ожидание. Он ждал, пока восстановится сам. И постоянно интересовался состоянием Нормана. Типа «я его нашел и не могу забыть, как там он». А он был в реанимации. Печень, селезенка, правая почка, кровопотеря, ожоги, повреждение позвоночника и спинного мозга, подозрение на сотрясение мозга – и парень был в критическом состоянии. Но Джонатан верил, что он выкарабкается. И ждал. Когда состояние Нормана стабилизировалось, когда он очнулся, в палату к нему пришел именно Джонатан. Посмотрел, как расширяются зрачки парня, как учащается его дыхание. Послушал, как пищит кардиовизор, сообщая об участившемся пульсе. А потом сказал: - Привет, Норман. Я рад, что ты жив. Я волновался за тебя. Но я верил, что ты выкарабкаешься. Стоило только видеть это изумленное лицо! Джонатан налюбовался на это, а потом продолжил: - Я нашел тебя на обочине 63-й трассы, неподалеку от известного тебе завода. Там полиция и нашла твою машину, в ней были твои документы. Так что все знают, как тебя зовут, где ты живешь и все такое. Знают, что ты одинок, так что мои визиты слегка удивляют людей, но с другой стороны они радуются, что хоть кому-то есть до тебя дело. Не бойся, я тебя не оставлю. Но ты должен знать, что, во-первых, у тебя проблемы со страховкой, я их уладил как мог, но ты все же должен знать. И во-вторых, у копов к тебе есть вопросы, они скоро должны быть здесь, приготовься. Вероятно, тебя спросят, что ты делал на заводе, где нашли твою машину. Предупреждаю, кроме твоей тачки там ничего не нашли, кругом порядок. Я умею заметать следы, знаешь ли. Так что придумай что-нибудь. Тебя спросят, кто это был. Не знаю, что ты им скажешь, но… Не забудь о том, что мы повязаны. Ты сядешь в соседнюю камеру, если что. И… я не знаю, но мне кажется, лучше тебе ничего не говорить. И не писать. Понимаешь, о чем я? Ничего не видел, не слышал, не знаю, не скажу и не напишу, отстаньте от меня все. Мы не встречались до сегодня. Кстати, меня зовут Джонатан. Я работаю в области психологии, если не углубляться в детали. У меня отпуск сейчас, я ехал в Майами. По дороге нарезал круги по городкам, так и наткнулся на тебя. Это все, что тебе следует знать. Ну что, мой друг, до встречи. Я скоро приду. Не забудь изобразить радость в следующий раз, договорились? Тогда пока, мой сладкий. Джонатан посылает воздушный поцелуй, подмигивает и уходит. Он не сомневается, что Норман никому ничего не скажет лишнего. И не напишет. Так и случилось. Онемевший парень ничего не говорил полиции, заявлений не делал. Копы отстали на удивление и до обидного быстро. Затем начала напрягать больничная администрация. Парень был стабилен, осталось только восстановление, а хребет и спинной мозг ему спасти мог только специализированный хирург-невропатолог. Так что, с учетом отсутствия страховки, пора бы и выписывать парня. Почти месяц он в больничке провалялся, пора бы и честь знать. Тут вмешался Джонатан. Разливаясь соловьем, он убедил администрацию, что да, можно выписывать, тем более что у Нормана будет кому позаботиться о нем до полного выздоровления. Так что больничка выписала им кресло-каталку, кучу рекомендаций и благословила в добрый путь. Никто не обратил внимания, что сам Норман был больше похож на покойника, чем на счастливого выздоравливающего пациента, когда Джонатан его забирал. Сам же Джонатан был вне себя от счастья, когда вез Нормана к себе. Ожидая выписки, он уже устал только придумывать, что бы хотел сделать с этим парнем. «Сначала я хотел его удержать возле себя только из чувства мести. Ведь именно он постарался для того, чтобы уничтожить мой уютный мир. Я хотел, чтобы он мучился каждый день, каждый день сожалел о том, что перешел мне дорогу…» Нет, уход за подопечным Джонатан организовал на надлежащем уровне. Благо, медицинские познания у него имелись немалые. В его интересах было продлить мучения Нормана как можно больше. А вот языком пользоваться Джонатан умел на славу. То, что он рассказывал, смотря в глаза парню, и как он это делал, заставляли сознание мужчины агонизировать. Он даже не мог отвернуться и не слушать, и не смотреть: привязывать несговорчивых людей Джонатан умел не хуже, чем болтать языком. Беспомощность и полная зависимость тоже могут морально убивать. Это и происходило с Норманом. Джонатан мог делать с ним абсолютно все. Привязывать, фиксировать в неудобных положениях, запирать в помещениях, закрывая рот кляпом, так что он даже закричать не мог. Бить – особенно в лицо, разбивая губы и нос (стараясь этот самый нос не сломать, между прочим). Пощечина вместо «привет», и быстрый поцелуй в разбитые губы – чтобы не успел повторить подвиг и цапнуть зубами – стали обычным явлением. Жуткая смесь заботы и жестокости постоянно держала в напряжении и выматывала психику и организм. Разбить губы, а потом слизать с них кровь и предложить позавтракать – чем не норма поведения? Унизительней всего было отправление естественных потребностей. Сдвинуться с места без разрешения Джонатана Норман не мог. Надо было проситься. Говорить он тоже не мог – только со временем научился пользоваться остатками языка и преобразовывать звуки в хоть какое-то подобие речи. Поэтому он обычно ждал, пока его смотритель не озаботится этим вопросом и не спросит, не хочет ли он в туалет. А если предложения не поступало, то он так и сидел ждал. Иногда Джонатан, чтобы поиздеваться, специально делал вид, что забыл, и пленнику приходилось терпеть, насколько хватало сил. В определенный момент он пытался проситься – неуверенно мычал что-то, издавал всякие звуки охрипшим от молчания голосом. Тюремщик делал вид, что не понимает, при этом насмешливо улыбался. Жесты типа «дай ручку» он понимал прекрасно и отвечал, что ручки или карандаша нету, и бумаги тоже. Однажды Норман дотерпелся до того, что просто сходил под себя. Как бы он не успокаивал себя и не убеждал, что парень негордый и выбора у него особо не было, все равно было очень стыдно. Несмотря на то, что вообще-то он плохо контролировал свой организм ниже пояса – и сфинктер, и мочевой пузырь. Джонатан брезгливо его отчитал, однако убрал все и вымыл пленника самолично. После этого эксперименты с туалетом еще долго не проводились. Еда. Еще одно испытание. С одной стороны, Джонатан не собирался морить его голодом. С другой стороны, так кормить – да лучше бы… Или нет, не лучше. Под настроение, Джонатан кормил его с ложки-вилки или заставлял есть прямо с миски без рук. В случае протеста и голодного бойкота кормил насильно. Привязывал руки и голову и заставлял есть. Несколько раз Норман чуть не подавился насмерть, долго кашлял, так после этого этот псих раздобыл специальную больничную трубку. Введение трубки само по себе мучительно. Так что у Джонатана появилось новое развлечение – кормить Нормана через трубку. Фиксатор для челюстей появился именно вместе с трубкой. Но ему скоро нашлось и другое применение… «А потом появилось что-то большее. Наверное, мне хотелось, чтобы он чувствовал больше, чем только сожаление, боль и страх. Тем более что как раз ничего этого он и не чувствовал – ничего, кроме ненависти. Ему было все равно. Он плевать хотел и на то, что не может ходить, что калека, что я могу сделать с ним что угодно, что я делаю с ним всякое… разные вещи.» Джонатан любил секс. Любил заниматься любовью. Его люди – все до одного – прошли через его постель. Все по-разному, женщины, мужчины, он не ставил никаких границ для себя и других. Но тут у него рядом появился этот субъект, Норман. И Джонатан потерял покой. Он помнил, как беспомощен был парень, когда он швырнул его на капот. Как он слабо отбивался от него поначалу, как дерзил в лицо. Как он весь напрягся струной, как извивался поначалу и отбивался, когда он впился в его рот и откусывал язык. Его кровь заливает рот и лицо, парень обмяк и уже не двигается, не сопротивляется и почти не дышит, только дрожь прошивает его тело, да веки дрожат, а так бы Джонатан подумал, что он потерял сознание. Такой беспомощный… И сейчас он такой же. Только крови нет. И он чистый, ухоженный, Джонатан следит за этим. Даже губы бальзамом смазывает, чтобы не пересыхали. Обгоревшие при взрыве волосы уже отросли, теперь в них можно даже запустить пальцы и сжать их. Джонатан хочет, чтобы у его игрушки были красивые здоровые волосы, поэтому сам лично делает игрушке маски для волос и делает массажи со специальными маслами для их роста. Так что спустя два месяца после инцидента у Нормана вполне приличная шерстка на голове – шелковистая, блестящая, светло-русая. А вот в других местах – нет: Джонатан следит за тем, чтобы на теле парня не было ни единого волоска. Так как следит он с бритвой, Норман старается не дергаться лишний раз. Особенно когда эта бритва у него в паху. Как бы то ни было, но остаться без члена или мошонки из-за такого дела было бы обидно, да и просто порезы в той области ему не нужны. Лицо ему бреют электробритвой. Чтобы не возникало желания покончить с собой просто дернувшись навстречу опаске. Или чтобы не было порезов на коже, если это станок. В любом случае, растительность у парня только на голове и над глазами. В других местах он гладкий и нежный, как фарфоровая девочка, черт. Спать его укладывают полностью обнаженным. Джонатан перед сном ложится к парню и гладит по всему телу, и если бы Норман был геем, и если бы у них не было всей предыстории, ему бы это нравилось. А так… Когда Джонатану хотелось поспать рядом с Норманом, он приковывал руки парня к изголовью кровати. Чтобы не задушил его во сне, видать. Очень мудрое решение. Во сне Джонатан обхватывал Нормана руками и ногами, как мягкую игрушку. Иногда он просыпался и лениво ласкал тело парня, затем снова засыпал. Норман только гадал, до какого предела это дойдет и когда. Долго гадать не пришлось – всего-то каких-нибудь дней десять. Однажды его раздели, как обычно, уложили на кровать, а потом Джонатан разделся сам со словами «Надеюсь, ты уже достаточно окреп…» и лег сверху. Раздвинул ноги Норману и пристроился поудобнее. Тогда до парня дошло, что Джонатан полностью возбужден. Ужас и омерзение захлестнули его, он протестующе замычал «Нет! Не надо!» и попробовал отпихнуть мужчину, но сопротивление раззадорило Джонатана еще больше и быстро показало, что Норману до восстановления еще далеко: кроме подогретого азарта насильника несчастный калека ничего не добился. - Вот, привыкай, сучка, теперь так будет всегда, понял? Твои ноги годятся только для того, чтобы я их раздвигал для себя, чтобы трахать тебя. Сука. Шлюха. Дырка. Давай, сопротивляйся, покажи, что ты еще жив, покажи, что тебе не все равно. Вот так… - с этими словами он впервые вошел в горячее напряженное тело. Сначала Норман колотил по нему руками, пытался отпихнуть, а потом смирился. Резко обмяк и прекратил сопротивление. Лежал без малейшего движения, только глазами моргал и дышал. - Эй, ты чего? Совсем парализовало, что ли? – насмешливо поинтересовался Джонатан. Тот не отреагировал, и мужчина сильно, резко, заведомо больно двигается внутрь. Норман только скривился, презрительно хмыкнув. - Тебе что, нравится? – снова издевается Джонатан. – Может, хочешь пожестче? Любишь так? Так это я могу сделать легко, - и сорвался в очень жесткий темп. Он выплеснул всю ярость и похоть, что накопил по отношению к парню с момента того вечера. А Норман все так же лежал и не двигался. Он бы поверил, что парню действительно все равно, что происходит, если бы не видел, как он побледнел, как расширились его зрачки и заблестели глаза. Нет, не все равно, тебе совсем не все равно, подонок, стойкий оловянный солдатик, блядь… И ты сорвешься. Если не сейчас, то позже. Джонатан кончил, конечно же, внутрь (а почему бы и нет), с облегчением отдышался, попутно удивившись, что Норман не воспользовался случаем и не попробовал его задушить или что-то такое, а потом до него дошло, что просто парень в шоке. И ему стало так радостно! Захотелось смеяться – и он смеется, легко, счастливо, довольно. Давно так не было. - Ты супер, детка. Оправдал все мои ожидания. Просто супер. Было охуенно. О да, - и снова засмеялся от радости и облегчения. - Гм-гм-гм, - вдруг промычал что-то Норман. - Что? – искренне удивился Джонатан. - Ай-гонг-ке, - разобрал Джонатан в наборе звуков. («Ай донт кер» - I don’t care - «Мне все равно»). - Тебе все равно? – по правде, Джонатану было радостно еще и то, что он научился разбирать мычание мужчины. Или тот решил, что стоит напрягать даже тот огрызок языка, что у него остался. Все равно радостно. - Мг, - согласно мычит парень. - Так все равно, что ты чуть в обморок не упал? – улыбается Джонатан и нависает над парнем. – Так сейчас повторим, если все равно… - и он делает вид, что сейчас снова трахнет парня. Норман не успевает совладать с собой, и у него такое испуганное лицо, что Джонатан рассмеялся и упал на него сверху, просто не в силах остановиться от смеха. Тот же понял, в чем дело, и раздосадовано ткнул Джонатана кулаком, попытался его спихнуть с себя. Парень сполз сам. - Ну вот и ответ. Норман, детка, моя дорогая дырка, теперь мы будем жить с тобой очень счастливо и продуктивно, ко взаимному удовольствию… - издевательски тянет он. С тех пор Джонатан трахал своего пленника постоянно. Норман почти привык к этому. Он презрительно хмыкал и кривился в красивое лицо своего насильника и больше не позволял себе выдать себя. Да и по правде, это действительно было почти не больно. Отголоски ощущений доходили до него все меньше, к грубому вторжению он привыкал все больше. В ответ на ожидания Джонатана и его злобные ядовитые унизительные речи, в ответ на жесткий секс он ухмылялся и наловчился почти разборчиво высказываться в духе «Можешь не трудиться, мне все равно, я ничего не чувствую». Тот бесился и доводил Нормана до нервных судорог другими способами – укусами в первую очередь. Зная, что этому психу все равно, лишившись части тела именно таким способом, Норман боялся его зубов до тихой истерики. Поэтому когда злой Джонатан начинал его покрывать укусами, парень каменел. Ему уже было не до шуток. Когда острые зубы оказывались на его сосках, покусывая весьма ощутимо, хотелось умереть от смеси ужаса и сладких отголосков наслаждения – у Нормана это была эрогенная зона, и Джонатан это быстро просек. Как и про мочки ушей, и про ключичные ямки у основания шеи, и про спину, и про загривок, и про край ребер, где начинался живот. Там он кусал и вылизывал его с особой тщательностью. Работать ртом Джонатан определенно умел. Только Норман панически боялся. И умирал от удовольствия и ужаса. Его тело вечно было покрыто синяками, засосами и укусами. Однажды Джонатан случайно довел Нормана до оргазма. В тот раз он почти как обычно ласкал тело своего невольного любовника, но не агрессивно, а просто сильно, с чувством. И Норман расслабился. Тогда Джонатан неосознанно принялся ласкать член парня, гладить мошонку, мять колечко ануса. Оба не сразу поняли, что у парализованного парня эрекция, что он возбужден, что ему нравится все это. Джонатан не стал акцентировать на этом и просто продолжил то, что делал. В результате Норман с долгим задыхающимся стоном выгибается, долго кончает, обессиленный, падает на постель и вырубается. Джонатан тогда чувствовал такую гордость, словно сотворил подвиг. Но все это было позже, намного позже… Пока что это был только террор. Насилие. Джонатан упивался властью над телом пленника и его страхом. Но его задевала такая слабая реакция на секс. Насилие должно вызывать более яркую реакцию. А еще Джонатану не давал покоя рот парня. Тот самый рот, из которого он выгрыз язык. Тот самый рот, который он так кроваво когда-то поцеловал. Незабываемый поцелуй – запомнится на всю жизнь… Но Джонатану хотелось еще. Впиться в этот маленький презрительно искривленный рот и высосать воздух из легких… Ласкать огрызок языка, сосать его и аккуратные губки до боли… Лизать нёбо и красивые ровные зубы, десны… Это было бы приятно обоим. Только как это сделать? Ага, террор. Шантаж. Действенный метод. - Слушай сюда, мой пушистый зайчик. Я хочу кое-что сделать. Если пустишь в ход зубы – останешься без них, понял меня? Я не шучу. Тем более без передних зубов мне будет намного проще вставлять в тебя трубку для питания. Так что… выбирай: с зубами или без? - Уых, - говорит Норман, подумав. (Уыз – With – С.) - Отлично. Я рад, что ты не разучился думать, - говорит Джонатан, а затем наклоняется к Норману, запрокидывает ему голову и наконец прижимается губами к губам парня. Ненадолго. А потом раздвигает их языком, проникает в рот, раздвигает, не без опаски, зубы, всовывает язык глубже и ласкает все-все, до чего может достать. Одновременно посасывает губы, и вообще, он счастлив, потому что все именно так, как он хотел. Это идеальный поцелуй взасос с языком. Одним. Или полутора языками, ладно. А Норман явно не в восторге, ему страшно, у него зрачки как у наркомана, расширенные, и бледность. И сердце тяжело и быстро бьется, не то что в груди – отдаваясь во всем теле, разрывая виски и перешибая дыхание, тяжелое, судорожное, прерывистое. У него панический ужас, он не просто боится. Первый поцелуй он запомнил даже лучше, чем Джонатан. Но он ничего не делает, справедливо побаиваясь наказания. Потом он осознает, что если бы не страх, этот поцелуй вовсе не плох. Точнее, он отличный. Джонатан явно умеет это делать. После этого случая Джонатан целовал Нормана вволю и постоянно, с жаждой и видимым удовольствием. У парня губы болели все время от крепких засосов любовника. А тот смотрел на них, алые, припухшие, с удовольствием и любованием. «В общем, его апатия меня бесила. Я постоянно думал о нем, придумывал, как бы зацепить побольнее… Я настоящее чудовище, поверьте мне. И вот как-то я придумал кое-что… Я сделал это.» Оставалось еще кое-что. Индифферентное отношение к сексу плюс пунктик на рту Нормана плюс вообще любовь к разнообразию в постели не могли не привести к минету. Поэтому Джонатан однажды просто дежурно бросает «Так, ты знаешь, без фокусов». И все бы хорошо, но сказал он это с расстегнутой ширинкой у лица сидящего на своем кресле инвалида. Что без фокусов-то? Джонатан достает свой полувозбужденный член и касается им губ Нормана. - Давай, Норман, открой рот. Тот отворачивается. Джонатан с осуждением цокает языком и поворачивает за подбородок лицо парня к своему члену. Тот мотает головой и, протестующе мыча, снова отворачивается. - Ах ты ж сучка. Повыебываться захотел? Я сказал, открой рот, - и он вцепляется одной рукой в волосы парня, а второй направляет член к сомкнутым губам. Тот мычит, но рта не раскрывает. Джонатан уже психует. Чуть отстранившись, лепит размашистую звонкую пощечину, затем еще одну. Щеки Нормана алеют от ударов, стыда и злости, но рта он не раскрыл. Тогда Джонатан с остервенением лепит ему еще несколько пощечин, по одной и другой щеке, и на глаза парня наворачиваются слезы обиды. И еще это больно, наверное. Рука у Джонатана ощутимо болела, по крайней мере. - Ну что, ебаная сука, откроешь рот теперь? Нет? А ну-ка иди сюда… - Джонатан сильно сжимает челюсть парня в суставе. Тот стонет и открывает рот. – Вот так-то лучше. А теперь бери его и соси, - Джонатан ловко вставляет ни на долю не упавший от экзекуции член в горячий, наполненный слюной рот. Она стекает по подбородку, и Джонатану это почему-то нравится. Но когда он отпустил челюсть, Норман внезапно судорожно закрывает рот. Возможно, он и не специально. Но было больно… С матами и проклятиями Джонатан снова осыпает пощечинами Нормана, а затем достает фиксатор для челюстей от трубки. Стоит ли говорить, какое удовольствие он получил от зрелища ужаснувшегося Нормана? Грубо вставив фиксатор на максимальную ширину, он хватает парня за волосы и уже без малейшего сопротивления и препятствия входит в рот, таранит огрызок языка, глотку и проникает в горло… Это был кайф. Он трахал парня в глотку так долго и сильно, как хотел. Он наслаждался тем, как парень судорожно дышит, периодически задыхается, как борется с рвотным рефлексом, как в конце концов по его щекам катятся слезы… Последний раз вогнав член по самые яйца в глотку жертвы, Джонатан кончает где-то глубоко, чувствуя, как сокращаются стенки гортани и думая, что это божественно прекрасно. Затем он замечает, как судорожно дергается Норман и понимает, что тому просто нечем дышать. Лениво вытаскивает член и смотрит, как партнер пытается отдышаться, как кашляет и натужно вдыхает воздух. Он реально чуть не задохнулся от члена в горле. Надо же. А потом до него доходит, что парню мешает фиксатор, слюна течет по всему подбородку и закапала грудь, что парень сейчас так жалок, и что слезы и дальше текут из его глаз. Он плачет. В груди что-то дернуло, больно, и еще как-то неприятно сжало, на миг перекрыв дыхание, но Джонатан взял себя в руки и прогнал слабость. - Ого… Вот так новости. Ты чего, Норман? Неужели плачешь? Да ладно, тебе же все равно насчет секса, ты сам говорил. Так что там, сучка? Уже не все равно? Окей, убедил, теперь только лучшее для тебя – то, что не оставит тебя равнодушным. Как хочешь, моя дорогая сучка. Норман только сидел, прикрыв глаза, и запрокинув голову пытался хоть так сглотнуть слюну. Он не хотел плакать. Он уже и не плакал. Допустил лишь минутную слабость. Вон, уже и глаза сухие. Ну, почти. Это просто от того, что горло болело, и от рвотного рефлекса слезы на глаза навернулись. В следующий раз Джонатан даже не пытался сделать все по согласию. Сразу вставил фиксатор и вошел прямо в глотку. Трахая Нормана так, он не деликатничал. А возможность видеть мокрые глаза, покрасневший от слез нос, контролировать дыхание жертвы доставляла насильнику особое удовольствие. Так что Джонатан кайфовал. «Я сделал это. И он не выдержал. Когда он заплакал, тихо, беззвучно, я вдруг понял, что все, я так больше не могу.» В очередной такой раз он разошелся не на шутку. Вбивался в нежную глотку особо жестко, задерживался внутри надолго, трахая глубоко, перекрывая дыхание. В тот раз Норману казалось, что он действительно задушит его. Было больно – болело горло, которое таранил и распирал хуй, болели легкие от недостатка воздуха, болела голова от нехватки кислорода и от пальцев, что почти вырывали волосы, крепко в них вцепившись и натягивая голову парня на член. Таскали его как тряпочку, короче. А потом Джонатан кончил, глубоко, перед тем сделав несколько движений, от которых так хотелось закашляться, но воздуха не было… Через минуту или через вечность после того, как Джонатан кончил, по обыкновению оставшись внутри и перекрывая дыхание, Норман, судорожно, отчаянно потрепыхавшись с членом в глотке, понял, что уже все, больше он не выдержит. Грудь разрывало болью от нехватки воздуха, в голове потемнело, и он плавно ускользнул в темноту. Очнулся он скоро или нет, он не понял. Понял, что его отвязали, вытянули фиксатор изо рта и сгибают в пояснице, ложа грудью на колени и разгибая обратно. От таких движений заработала диафрагма, запустила легкие, и он снова начал нормально дышать. От кислорода кружилась голова, перед глазами плыло, легкие и горло все еще болели, и он начал кашлять. Откашлявшись, просто пытался отдышаться. Сидел и думал, какое же он убожество. Так и сдохнет от члена в глотке. Достойный финал эпической саги о его жизни… Джонатан смотрел на это, этот судорожный возврат организма к жизни, и думал, что ему жаль этого парня. Та боль в груди, сжимающая, щемящая, вернулась – это просто была самая обычная человеческая жалость. Подумать только, Джонатану, Отцу, жаль этого глупого покалеченного сотню раз изнасилованного парня. А тот сидел, дышал, просто дышал с прикрытыми глазами, а из-под ресниц катились одна за одной слезы. Тихие, тихие слезы. Он даже не всхлипывал. Поначалу. - Извини, меня слегка занесло, - произносит Джонатан, чтобы разрушить угнетающую его тишину. Но Норман низко опустил голову, его плечи вздрогнули, и тут Джонатан впервые услышал тихий всхлип. А затем еще один. И еще… Парень сидел в своей инвалидной коляске, перемазанный слюнями и соплями, с низко опущенной головой и тихо, горько рыдал, задыхаясь, горестно всхлипывая, но беззвучно, задушено, безнадежно, отчаянно. Он попытался утереться, но только размазывал все по лицу, и это почему-то расстроило его еще больше, он почти взвыл от горя. Сложился пополам и ревел в сложенные на коленях руки, только широкие плечи вздрагивали. И тут Джонатан понял, что сейчас разревется сам. Черт-черт-черт! Вот только не надо этого! Но чувства не спрашивали разрешения, а просто были, и все. И Джонатан, человек, у которого горячими чувствами были только ярость и ненависть, и еще похоть, вдруг почувствовал невыносимую боль в сердце, которое было до сих пор ледяным, как его взгляд… - Все будет хорошо, Норман, - отчего-то охрипшим голосом сказал он, опускаясь рядом с парнем на стул и обнимая его за плечи. … Потом он долго успокаивающе гладил его по голове, по спине, а потом умывал заплаканное запухшее от слез лицо, поил горячим чаем, укладывал спать – впервые не полностью обнаженным, отмахнувшись, что сегодня ему лень, но благодарный взгляд он видел. И за этот взгляд он сам был ему благодарен, ой как благодарен… А потом все было словно сначала. Джонатан привык делать с Норманом что хотел, но теперь почему-то не мог. Ну не мог он теперь просто так подойти и врезать по лицу своего пленника. Да он и пленником его уже не считал – так, скорее подопечный, действительно. Но этого никто не знал, конечно. Доводить Нормана до ужаса уже тоже перестало быть жизненно необходимым – важнее было почувствовать, что Норман внимательно следит за ним, не упускает из виду, изучает его поведение, настроение, пытается предугадать его действия, думает о нем, в конце концов. Пристальный скрываемый взгляд холодных внимательных серо-голубых глаз Джонатан ощущал как легкое прикосновение. И ему почему-то было радостно. Он отлично знал, что Норман его опасается, ненавидит, но уж точно не игнорирует, что бы он там не говорил. Инстинкт самосохранения никогда бы не позволил парню игнорировать такую угрозу, опасность, как Джонатан. Но ему уже не особо хотелось быть угрозой. Объектом внимания – да. Силой – да. Личностью, которую уважают – да. Но не угрозой. Постепенно Джонатану стало казаться, что, завоевав авторитет у Нормана, хоть даже силой его сломав, он теперь должен завоевать его доверие. Задача практически недостижимая. Но кого останавливали трудности? Конечно, доверие – это совсем не просто так. Но даже врагам доверяют, бывает. Главное – не подвести, не разочаровать ожиданий. И придерживаться слова. Но еще хотелось, чтобы Норман сам пожелал доверять ему. А для этого нужна… доброта и забота. Точно. Уличные животные, которых пинали и гоняли, и те начинают доверять и притираться к человеку, проявившему к ним немного внимания, подарившему им толику мимолетной ласки и доброты… Доброта явно не была коньком Джонатана. О парне он заботился, вообще-то. Интересно, если больше его не… В общем, если прекратить издеваться над ним, это зачтется за доброту? Джонатан считал, что да. Что там считал Норман, его не спрашивали. Но, черт побери, от секса Джонатану отказаться было слишком тяжело. И потому что вообще привык, и потому что пленник его привлекал. Этот довольно невзрачный парень был на самом деле каким-то интересным. Что это такое в нем было, Джонатан не знал, но всем нутром чувствовал это. И хотел это. Тянулся к нему. Так что просто сидеть или лежать возле Нормана стало новой традицией Джонатана. Он гладил подопечного по голове, приглаживая и перебирая отросшие волосы, по шее и плечам, по спине, по рукам – где мог. И ему было приятно, черт. Но, конечно же, одними поглаживаниями дело не ограничилось. Секс есть секс. Джонатан хотел Нормана, и он его уже имел, так что отказываться было совсем тупо. Но теперь это происходило по-другому. Теперь Джонатан следил, чтобы Норман, наоборот, не почувствовал, что с ним это происходит. Джонатан старался сделать все максимально аккуратно и осторожно, бережно. И лишь когда убеждался, что все нормально, тогда мог позволить себе расслабиться и отпускал сам себя. Скрепя сердце Джонатан отказался от фиксатора челюсти. Он прекрасно видел, как ненавидит и боится его Норман. Он прекрасно понимал, почему. И он отказался от этого. Конечно, сразу же он даже попробовать не смел практиковать оральный секс. Только анальный, только бережно и уважительно, черт. Только спустя некоторое время Джонатан, сгорая от нетерпения и желания, попросил Нормана поласкать его член ртом. Он не настаивал, он попросил. А Норман… Он согласился. Он согласился, черт. Испугался, кажется, разволновался, слегка побледнел, покраснел, задышал чаще, покусал губу, заморгал… опустил глаза и слабо кивнул. Джонатан, не веря своей удаче, погладил парня по голове, еще раз и еще, а затем поцеловал в макушку, опустился ниже, на щеку, затем благодарно коснулся губ и ненадолго замер. И лишь потом расстегнул штаны и достал член. Он не спешил. Он видел, как с опаской покосился Норман на привычный уже... инструмент пытки, да. Поэтому и не спешил. - Сделай это сам, Норман. Делай это сам. Как можешь. Как хочешь. Иисусе, конечно, ты не хочешь этого, конечно же. Но... Я имею в виду... - Ай'у гак, - "Ай'в гат", "Я понял", кивнул для пущей убедительности инвалид. Серьезно так посмотрел снизу вверх, снова кивнул - уже словно разрешая, приглашая. Когда Джонатан придвинулся ближе, Норман осторожно, сосредоточенно придвинулся навстречу и с некоторой опаской прикоснулся губами к возбужденному члену. Джонатан с облегчением выдыхает. Парень пошел на контакт. Осталось дело техники - техники минета, если быть точным. Там ведь широко применяется язык... Но, видимо, Норман про себя что-то там решил, и теперь старался изо всех интеллектуальных и физических сил справиться с задачей. Мягкие и крепкие пощипывания губами по всему члену, боже, а потом пропустить внутрь, прикрывая зубы губами и постепенно насаживаясь ртом, туда и обратно, и вот уже кольцо губ ласкает не только головку и немножко дальше по стволу, а двигается вперед. Член проскальзывает в рот наполовину и головка упирается в мягкий влажный язык... точней, в то, что от него осталось. Но как же приятно... Норман двигает головой, и Джонатану очень хочется от радости вцепиться парню в волосы, засмеяться от облегчения, удовлетворения - хотя они только недавно начали и до конца еще далеко. А парень старался и дальше, и Джонатан безмерно удивлялся: почему он это делает? Удовольствие росло, нарастало, становилось все труднее контролировать себя, сдерживаться. Норман работал все интенсивнее, сильнее, быстрее, видимо, увлекшись процессом, и Джонатан понял, что скоро сорвется. Это значит, он снова будет грубо вгонять член в нежную глотку, перекрывая дыхание, причиняя боль в распертом горле и легких без воздуха. Значит, он снова причинит боль Норману и обидит его, испугает... Нет. Еще чуть-чуть, и он остановится. Со стоном он придерживает голову парня и себя - чтобы не двигаться дальше. - Норман, детка... Ты... Я не имел представления о том, на что ты способен. Ты меня с ума сводишь. Ты такой... Такой... Я хочу тебя так сильно, что начинаю бояться. Не хочу причинить тебе боль... С этими словами он медленно вынимает член из этого сладкого рта. В узких, прищуренных светлых глазах пляшут чертики и читается вопрос: что, жалеешь теперь, что я без языка? Впрочем, возможно, ничего такого несчастный калека не думал. Джонатан сам себе это решил. Потому что на миг представил, на что был бы способен этот парень с языком. Джонатан временно игнорирует свою эрекцию и перемещает Нормана на кровать, раздевает его и ложится сверху, между разведенных приподнятых бедер. Нежно и страстно целует Нормана взасос, слизывая свой вкус и запах с губ и полости рта любовника. Да, да-да-да, любовника. И не только. - Норман, я... - он обрывает себя и снова целует парня, затем аккуратно проникает в давно разработанный анус. Норман и бровью не повел - скорее всего, парализованный парень даже не почувствовал осторожного проникновения. Пара движений на пробу - и Джонатан наконец-то отпускает себя, срывается в сильные быстрые движения внутрь и поглубже. Что-то такое было в лежащем под ним мужчине, что заставляло его сходить с ума, шалеть и срываться в жаркий вихрь чувств, ощущений, желаний. И ему отчаянно хотелось, чтобы и он, замученный объект его страсти, чувствовал то самое - или хоть приблизительно то же. Понимание, что этого не случится, окрашивало болью чувства и словно затягивало их туманной вуалью. И как же с этим теперь жить, когда стало вдруг так небезразлично. Тогда он кончил скоро. Норман его сильно завел, хватило малого, чтобы кончить. Усталый и довольный Джонатан лежал на теле партнера, отдыхал и думал, что как же здорово вот так – взаимно, вместе, и потом не думать о том, чтобы свалить или как минимум поиздеваться, а просто расслабиться и отдохнуть. Вместе с человеком, который тебе нравится. А пару дней спустя, когда Джонатан решил, что воздержание два дня подряд это слишком, он решил развлечься. Почти как когда-то. Когда он доводил Нормана до нервных судорог и предынфарктного состояния своими ласками-укусами. Джонатан успел весьма неплохо изучить тело своего пленника. Теперь не пленника, а тело то же. С теми самыми эрогенными зонами. Позавчера Норман так хорошо поработал, постарался на славу, и Джонатану хотелось отблагодарить парня хоть как-нибудь. Хоть лаской. Тогда-то и случилось то самое… Тот самый первый случай, когда Норман возбудился и кончил с Джонатаном. О, тогда сам Джонатан чуть не кончил от того, что ласкал партнера! Как он его ласкал… Словно в первый раз касался этого тела, словно все заново. И в то же время – не совсем. Просто раньше он как-то… не рассматривал тело любовника как объект для доставления приятных ощущений и тем более для того, чтобы тело возбуждалось и получало оргазм. Да, где-то так. А в тот день… Это было очень долго. Джонатан даже устал. Но не показывал виду. В центре внимания – только петтинг и реакция Нормана. Кажется, парень стеснялся своей чувственности, кстати. Или боялся ее. Или боялся ее показывать. Или все вместе – что более всего вероятно. В любом случае, поначалу он смущался, закрывался, сдерживался. Но потом… В какой-то момент его самоконтроль отключился, и все пошло намного лучше. Норман откровенно демонстрировал все, что хотел увидеть Джонатан. Он доверился. Снял защиту. Отпустил себя. Разрешил себе отдаться ощущениям. Может, все было потому, что Джонатан не пытался в этот раз откусить кусок его плоти. Только намеки на укусы, только чтобы усилить нажим, чтобы придать остроту ощущению. И Норман расслабился. Он в тот раз перестал бояться. Больше никогда… Джонатан ласкал его верхнюю часть – выше пояса. Кажется, на тот момент его пленник, или уже бывший пленник, не чувствовал практически ничего ниже пояса. Когда-то Джонатана это раздражало, потому что он хотел реакции. После переломного момента ему хотелось все исправить. А в тот раз он просто слегка подзабыл. И, лаская ртом грудь или шею партнера, он неосознанно опустился рукой на его промежность. И делал то же, что делал бы обычному человеку. Минуту спустя спохватился, что это напрасный труд, но вдруг понял, что член под его ладонью значительно окреп, и это явно не все. Вот, значит, как! На пробу Джонатан двигает рукой сильнее, и Норман рвано выдыхает в ответ. Он может чувствовать. Он все может, черт побери. Он… Еще не все потеряно. Потом, планы будем строить потом, а сейчас просто продолжать начатое. Увидеть, до какой степени все возможно. Джонатан усиливает ласки. Норман заметался сильнее, все больше слетая в позабытое, наверное, наслаждение. Заметил ли он, что его член такой же твердый, как и надо? Заметил ли, что реагирует на все, что делает с ним Джонатан? Или он просто отключил свой мозг и наслаждается не задумываясь? Наслаждайся, мой хороший, да, вот так, вот так… Так. Длинный судорожный рваный стон рвется из горла Нормана, глаза прикрыты, ресницы трепещут, все тело выгибается дугой и дрожит от сладкого напряжения. Джонатан чувствует, как подрагивают мускулы даже на неподвижных ногах. Видимо, электроимпульс, сигнал из мозга, вызванный оргазмом, попытался пробиться даже через барьер поврежденного позвоночника… И это почти удалось. После оргазма парень просто отключается. Нервная система испытала значительное напряжение и запустила перезагрузку. Ничего, пусть придет в себя. А Джонатан тем временем поразмышляет о том, что ничего не потеряно, все можно исправить. По крайней мере, ему в это очень хотелось верить, особенно рассматривая такое умиротворенное расслабленное лицо любовника. Он такой милый. И сейчас словно ребенок, словно ангелок. Джонатан нежно поцеловал его, уткнулся лицом в шею, вдыхая запах, пару минут поласкал себя, кончил, а потом долго лежал, перебирал пальцами пряди отросших русых волос и думал, что все будет хорошо. - Мистер Рис-Майерс, доктор Штайнер просил передать Вам, что операция прошла успешно, - нарушила поток его мыслей медсестра, что вышла из операционной, а он так задумался, что даже не заметил этого. - Господи… Осложнения были? - Нет, все прошло хорошо, - подбадривающе улыбнулась медсестра, видя, как волнуется молодой мужчина. А тот вздыхает длинно и лишь спустя несколько секунд спрашивает: - Где он? Где Норман? Мне к нему можно? Когда он очнется? - Сейчас пока его перевозят в палату, и пару часов за его состоянием понаблюдают, а потом Вы сможете к нему пойти. Очнется он не раньше чем через часа четыре, и ему пока нельзя шевелиться, сами понимаете, специфика операции… - Я понимаю. Ладно, я понял. Он будет в своей палате? - Да. - Спасибо, сестра. - Пожалуйста, мистер Рис-Майерс, - ответила она, снова улыбнувшись, и ушла. А Джонатан пошел к палате Нормана. Скоро к нему можно будет зайти. Он уже вроде как соскучился. Еще два часа Джонатан прождал под палатой друга… или не друга – дорогого для него человека, вот. Вряд ли его чувства к Норману можно было назвать дружескими. А в том, что чувства самого Нормана хоть на тридцать процентов ответные, он вообще сомневался. Спасибо хоть за то, что в светлых холодных глазах не было больше упрямой ненависти. В общем, мужчина два часа продремал на стуле, ожидая, когда можно будет в палату к… объекту своего больного, без сомнения, внимания. Когда тихо запищал будильник, он протер глаза, встал, потянулся, удостоверился, что ничего не пропустил и что никто не спешил его никуда звать. - Кхм, миз, извините, мне сказали… - Ах, да, мистер Майерс, Вы можете войти в палату, только тихо, и не пытайтесь разбудить пациента, хорошо? - Рис-Майерс. Хорошо. – Он кивнул медсестре и, не слушая смущенного «Оу, извините, мистер Рис-Майерс…», пошел в палату к Норману. Его дорогой ремонтник (да, он им был до… до всего) спал, возможно, еще не отошел от наркоза, возможно, ему ввели еще снотворного, чтобы он не двигался. Джонатан тихо подошел к койке, всматриваясь в немного бледное лицо спящего мужчины. Тихий, умиротворенный, безмятежный. Его сегодня разрезали и ковырялись в его позвоночнике. Он надеялся, что все было недаром, что это поможет. Прогнозы были ведь хорошие, не так ли? Но даже если ничего не получится, он его ни за что не оставит. Живут же люди как-то. И они будут. Вместе. Джонатан пойдет на работу. Он умеет неплохо зарабатывать, серьезно, и даже без криминала. А на больницу даже не все нелегальные бабки пошли. На жизнь им обоим пока хватит, так что можно не париться. Они… все будет хорошо. Они в любом случае выкарабкаются. Будут жить нормальной жизнью. А пока он просто соскучился и вообще устал волноваться. Джонатан осторожно целует спящего парня, пододвигает стул поближе к койке, снова целует своего, хм, друга и усаживается поудобнее, взяв ладонь спящего мужчины в свою руку, укладывает голову на койку и снова засыпает. В себя его привело поглаживание по голове. Что за черт… Никому не разрешается трогать незнакомых людей за голову. Медперсонал вообще обнаглел. Может, это кто-то из тех медсестер, с которыми он разговаривал? Слишком много себе позволяют. Джонатан вздыхает и открывает глаза. Шея почти не ноет, и спина тоже, как он первым делом заметил. Круто. А еще он заметил, что рядом нет никаких медсестер. По голове его гладил Норман. Сердце сбилось с ритма и забилось чаще. Он подается под руку и тихо урчит «Ты проснулся…», а потом поднимает голову и смотрит на сонное, еще бледное, но совсем не несчастное лицо Нормана. Тот еле-еле заметно улыбался. По крайней мере, мягкое тепло в его холодных глазах и чуть приподнятый уголок губ были похожи на улыбку. Джонатан ловит ласкающую его руку и целует ее. Взгляд Норман отводит, губы его чуть дрогнули, ресницы опустились – о, он смущен, Джонатан это видит прекрасно. И снова целует руку. - Поздравляю, врач сказал, операция прошла успешно, теперь только ждать и делать что надо, - тихо, на грани шепота говорит он. Норман вздыхает и смотрит в потолок. «Ох, сколько еще?.. И когда все закончится?» - говорит он так. - Я горжусь тобой. Ты молодец, - говорит Джонатан и счастливо улыбается. Норман слабо фыркает, но тепло из его глаз никуда не девается. Из больницы они выехали вместе еще через шесть недель. Операция действительно прошла успешно, реабилитация осталась на совести пациента и его… хм, друга. Друг, похоже, готов был в лепешку расшибиться, лишь бы только все было хорошо. А дома… - Боже, Норман, я так соскучился по тебе, - стонет Джонатан, плавно притираясь к парню. – Как же я хочу тебя… ммм… - он сладко и жадно целует Нормана взасос. Долго, сладко, крепко, пошло, со стонами, оглаживая и сжимая руками тело партнера. Завелся Джонатан быстро, очень. У них не было секса с тех пор, как Нормана отвезли в больницу. Джонатан ласкал себя, принимая душ, но это было не то – так, всего лишь сбросить напряжение. А желанное тело он наблюдал все время… Как же он хотел его! Но просто скрутить парня и трахнуть он не мог. Не сейчас. Нельзя. Бляааадь… Норман, кажется, прекрасно понимал его состояние и все сомнения. Он тянет мужчину на себя, и когда тот взбирается и нависает над лежащим парнем, с видимым трудом, но явным желанием приглашающе раздвигает ноги, чтобы партнер мог между них поместиться. - Сладкий мой… - прерывисто выдыхает брюнет, замирая на миг, чтобы успокоиться. – Хороший мой… Скажи, что ты тоже этого хочешь. Скажи, что ты соскучился по этому. Скажи, что ты тоже хочешь, - лихорадочно и настойчиво говорит он, с силой оглаживая пах и убеждаясь, что Норман действительно возбужден и что чувствительность практически вернулась. - Ай гу. Ай уанх, - «Ай ду. Ай уант», «Да. Я хочу.». Его лицо вспыхивает румянцем, он так и не научился бороться со смущением, но это нравится Джонатану. Он снова сладко целует парня и расстегивает его штаны, аккуратно стягивает их прочь вместе с бельем, затем раздевается сам. Потом стягивает майку с Нормана. Затем проводит руками по полностью обнаженному телу. И парень снова заливается краской смущения. В этот раз – совершенно по дурацкой причине: он понял, на что намекал Джонатан. Два месяца бритва не касалась тела парня. - Ничего, малыш, ничего, - тихо, напевно говорит Джонатан. – Это не имеет значения. Хотя мне очень нравилось, когда у тебя тут было гладко, - он гладит Нормана между ног, по мошонке, скользит пальцами между ягодиц, потом перебирает шерстку на лобке. – Мы потом снова наведем там порядок, да? Норман выдыхает и кивает. Потом. Он не против. А сейчас его больше волнует близость красивого обнаженного тела к своему такому же, властный и непредсказуемый темпераментный хозяин чужого тела и собственная вернувшаяся чувствительность. Он снова вздыхает, теперь уже нетерпеливо. Джонатан улыбается. - Да, детка, ты получишь все, не волнуйся. Может, не все сразу, но… А затем Джонатан целовал его. В губы. В шею. Ласкал чувствительные уши и соски, вылизывал и покусывал живот, наслаждаясь сладкими вздохами партнера, а затем опустился на бедренные косточки, бедра, внутрь… Норман заметался, не зная, куда деть руки, раздвигая ноги еще шире (сам, черт побери, сам!), вздыхая громче, рвано, на грани стонов. А когда умелый рот занялся его почти полностью возбужденным членом, тихо застонал, вплел пальцы в черные волосы и несильно сжал, притягивая к себе ближе. Он подавался пахом вперед, навстречу этим ласкам, слабо, но делал это. Чтобы парень не расслаблялся, Джонатан быстро смочил пальцы слюной и прикоснулся к анусу. Норман еле заметно вздрогнул, напрягся, но на этом и все. Он так же продолжал отдаваться ласкам партнера. Хорошо. Джонатан гладит пока что тесно сжатое колечко (как давно он не проникал в это тело!), надавливая все сильнее, и наконец проникает внутрь. Норман заставляет себя расслабиться. Когда чувствительность восстановилась, все эти вещи воспринимались иначе, чем с поврежденным спинным мозгом. Но… Он ведь уже делал это. И снова сделает. Куда же он денется, пожалуй… Только один палец ласкал его изнутри, пока сладкий рот работал с его членом. И так работал, что в животе уже набухло огромным горячим клубком возбуждение, перекрывая воздух, а в груди и по бедрам растекалась сладкая терпкая дрожь-судорога, заставляющая двигаться навстречу и хотеть большего. Ласк сильнее, пальцев больше… Норман со всхлипом коротко стонет и подается навстречу пальцу, насаживаясь на него. Джонатан понял все верно и добавил еще один. Пока хватит. Он работал аккуратно, стараясь не доставить боли. Но бывший ремонтник увлекался все больше, уже пытаясь насаживаться на два пальца. Джонатан добавляет еще один палец, параллельно прижимая подрагивающие бедра к постели, удерживая за тазовую косточку, там, где была такая гладкая нежная кожа. Норман всхлипывает громче, расслабляется и шире раздвигает ноги. Джонатан свободно имеет его тремя пальцами и отсасывает одновременно. Краем сознания отмечает, что Норману сейчас очень-очень хорошо, он уже стонет не останавливаясь, задыхаясь, судорожно сжимает пальцы в волосах Джонатана, играет мышцами ног, живота. Ему очень хорошо. Джонатан не собирался его отпускать слишком рано в оргазм, но парень стонал уже безостановочно, так призывно и умоляюще, что сил никаких не было. Нет, трахать его нельзя пока, чтобы не создавать нагрузки на позвоночник, а вот довести то, что он сейчас делал, до конца – это можно. Джонатан ускоряется, наслаждаясь крупной дрожью и рваными стонами и всхлипами. Когда Норман кончил, ему показалось, что вселенную выключили. Или его из вселенной. Потом ему показалось, что он не чувствует своего тела – он даже почти успел испугаться, а потом понял, что тело он все-таки чувствует – но так, как никогда. Он лежал в мягком нигде и был чуть вибрирующим так сладко ничем. Вздох. Вселенная начала включаться постепенно. И в ней появился… Джонатан. Красивый. Встрепанный сейчас. Глаза как у безумца – впрочем, они такие большую часть времени. Его губы особенно красные, и он так интересно облизывается сейчас, будто это что-то значит. Чего это он… Ах, да. Наверное, он слизывает… вкус Нормана со своих губ, пытается проглотить его. Кажется, Норману часто хотелось облизаться после того, как член Джонатана был в его рту, в его глотке. Нечем было облизываться. Он вытирал губы руками или о плечо. А Джонатан облизывается, и это даже красиво. Он вообще красивый, подтянутый, напряженный, как хищник. И еще он возбужден. О, что же он так… Джонатан с гордостью наблюдал оргазм Нормана. Затем терпеливо ждал, пока тот придет в себя. Раздумывал, как бы получше кончить самому. А когда отрубившийся парень очнулся, поднялся повыше и начал тереться членом о его живот и грудь. У Нормана аж снова в паху дернулось, когда нежная влажная головка натирала чувствительные соски. Парень накрывает напряженный член партнера ладонью и прижимает к себе. Джонатан двигается резче, наслаждаясь трением и давлением между грудью и ладонью Нормана. А затем с резким отчаянным вздохом-стоном выгибается, запрокидывая на несколько секунд голову, и бывший механик чувствует ладонью пульсацию, а кожей груди и шеи – горячую влагу. Она стекает вниз, по ключице, в ямку, затем дальше, и Норману щекотно от этого, он стирает ее рукой. Размазывает по коже. Рядом с ним вытягивается Джонатан, тянется и слизывает оставшиеся капли. А потом ложится удобнее, некоторое время молчит, обнимая партнера, и Норману кажется, что он задремал. Но нет. - Ты более горький. И пряный. И… Наверное, это потому что у тебя давно разрядки не было, - вдруг выдает брюнет. Норман хмыкает и обнимает Джонатана, чуть прижимая к себе. Ему хорошо, спокойно, уютно. Ему не страшно. Все будет хорошо.