27 января 1904 год
Правительство сказало ему, что он нестабилен, и попросило остаться здесь, в этом доме, пока ему не станет лучше. Иван усмехается, носом зарываясь в свой старый, потрёпанный веками шарф. «Попросило» — значит, приказало; «нестабилен» — значит, у него нет права возражать. Российская Империя вынужден оставаться в этом почти дворце с бесконечными комнатами и подвалами, где-то на приморской границе с Китаем и ждать окончания только что начавшейся русско-японской войны. «Окончания» — значит, победы. Император уверен в ней, легкой и безоговорочной, в это верит и весь русский народ, и сам Иван. Российская Империя стоит у окна, вглядываясь в заметённую снегом даль. Его народ давно терзают сомнения, которыми Иван буквально захлебывается, стремительно теряя уверенность, что так же необходимо воплощению страны, как кислород. Возможно, он действительно «нестабилен», но когда он вообще был стабилен? Очень давно… И это ли достаточный повод, чтобы заставить его сидеть на месте, в то время, как его люди пытаются отбиться от самураев у Порт-Артура? Иван маниакально улыбается, подцепляя пальцами несколько серых фотографий, что лежат на подоконнике. Новые, гладкие фотокарточки, которые совсем недавно доставил русский шпион, показывают тайное собрание противников. Америка, стоящий в центре зала, что-то поясняет остальным, широко улыбается и размахивает руками. Англия сидит за столом, ехидно скривив рот и подняв свои кустистые брови, взглядом прожигая бывшего подопечного. Иван снова усмехается: Российская Империя знает их настолько досконально, что ничего банальней их перипетий на собраниях для него нет. Иван быстро теряет к подстрекателям интерес, обращая свой взгляд на незаметную фигуру в тени зала. Япония… Разумно ли было со стороны англоязычных стран ставить на этот островок, совсем недавно замаячивший на «большой арене»? Иван считает, что нет. Он до сих пор удивлён, что эта страна, хм, восходящего солнца решилась напасть на него. Перед этим у всей Российской Империи на устах было лишь: «Не посмеет!». Что ж, Япония посмел и этим успел заинтересовать Ивана. Он неторопливо собирает в большую папку фотокарты, разведданные и перехваченные ненадолго телеграммы от наместника императора о действиях японской и русской эскадры. Разумеется, по большей части ему это не к чему: Иван глазами своих людей видит всё, что происходит на его землях. Но и мнение людей по поводу войны знать ему не помешает. Пусть Российская Империя и вынужден ждать практически взаперти исхода войны, это не значит, что он не должен быть в курсе всего, что происходит вокруг. Иван улыбается сильнее, задерживая взгляд на нечитаемом лице Японии, эмоции которого выдают только глаза, в них явно читается превосходство и уверенность в себе. Российская Империя большим пальцем поглаживает фотографию, кивая своим мыслям. Ему нравятся страны, которые не боятся его. Ему нравится ломать их, заставляя, в компенсацию прошлой храбрости, судорожно исходить от страха только при виде его тени.27 апреля, 1904 год
Иван проводит очередное утро в одиночестве. Он сидит в большом кресле, закинув ноги на табуретку, и смотрит на искры пламени в камине. Рядом на столике лежит кипа иностранных и русских газет и початая бутылка водки с перевёрнутой книзу рюмкой. Всё идет по-прежнему. Англоязычные газеты выставляют Японию страной-освободительницей Кореи и Китая от гнёта «страшной» России. Франция с Германией более корректны, но от этого лучше не становится. Иван, как и его народ, ещё верит в победу Российской Империи — он знает, что сможет вытерпеть всё, что угодно — но от этого подавленность из-за многочисленных проигрышей не испаряется, а оседает где-то на дне лёгких. Снова становится трудно дышать… Но сегодня уже привычные военные будни должны окраситься новыми красками. Российская Империя растягивает чуть подрагивающие уголки губ в улыбке, прикрывая глаза. Вокруг него распространяется холодная, зловещая атмосфера, когда он представляет заплаканное лицо главного врага в своём доме. Иван наливает себе ещё сто грамм и прислушивается, словно охотничий пес, к завыванию ветра на улице. Под чужой обувью хрустит снег, русский перемежается японским, Иван снова улыбается… Он выходит встречать «дорогого гостя» к главному входу, потому что хочет, чтобы его лицо было первым, что увидит воплощение страны, которое выдает себя за обычного японского солдата. Массивная дверь открывается, впуская в дом поток холодного ветра и русских офицеров. Последние кидают хилую фигуру человека к ногам Российской Империи и после обмена несколькими фразами выходят вон, оставляя две страны наедине. — Я рад видеть тебя в своем доме, Япония, — по-свойски дружелюбно улыбаясь, говорит Иван, разглядывая ещё не поднявшую на него глаза страну. Япония, стиснув зубы, пытается подавить в себе дрожь, тщетно убеждаясь в том, что его колотит только из-за дикого русского мороза. Он поднимается медленно, восстанавливает дыхание, придает лицу безучастное, не выдающее эмоций выражение… Российская Империя с легким раздражением молча наблюдает за тем, как холодно и, казалось бы, без страха Япония в упор смотрит на него. — Что все это значит? Ты не смеешь перехватывать меня, как пленника, Россия-сан, — выплевывает Японская Империя, непривычно не «выкая», ведь уважение — это последнее, что Кику испытывает к «белому варвару», каким Российскую Империю считает добрая половина Европы и Азии. Иван улыбается, устрашающе сверля взглядом Японскую Империю: как этот островок вообще может диктовать ему, что он смеет, а что нет? Кику чувствует холод и, забывшись, ежится, тем самым добавляя Российской Империи уверенности. — Что ты, Япония, Бог с тобой, — улыбается русский, до боли стискивая запястье врага и ведя его в глубь зала, не обращая внимания на слабые трепыхания за спиной. — Ты мой гость, а не пленник. Иван уже давно ждал, когда Японская Империя высадится на землю, оставив в покое холодное русское море. Отряд русских офицеров, подчинявшихся исключительно Брагинскому, уже давно поджидал воплощение Японии на Ляодунском полуострове. Они без шума перехватили его и через несколько дней доставили Российской Империи, чтобы тот… Офицеры даже не представляли, что Иван сделает с японцем. Русский и сам не представлял, но — убеждал он сам себя — пытать он его точно не собирается. Российская Империя привык к другим методам. — В твоей стране отсутствует культура, — холодно замечает Кику, которого Иван грубо усаживает за стол, — если каждый здесь таким образом приглашает к себе гостей. Впрочем, я ничего другого не ожидал. — Ты считаешь меня варваром, — садится Российская Империя напротив и достает из-за пазухи сверкающий в отблесках пламени водопроводный кран, с улыбкой разглядывая самурая, — а я отношусь к тебе так, как ты думаешь, что я должен относиться. Это справедливо, не находишь? — Я подумаю над этим, — говорит Японская Империя, не прерывая зрительного контакта с насыщенно-фиолетовыми глазами: ему нельзя отводить взгляд и показывать слабость. — Признаться, я ожидал лучшего от русского флота. Это будет легкая победа. Я полагаю, ты хочешь потребовать мир в обмен на меня? Иван улыбается шире, и жуткая — иногда пугающая его самого — атмосфера распространяется вокруг переставшего на миг дышать Японии. Он берёт в руку своё своеобразное оружие и осторожно дотрагивается им до лица Японской Империи, очерчивая скулы и подбородок. Кику не двигается, понимая, что один на один в схватке с Россией не продержится и минуты: он на его территории и за его плечами не стоят Америка с Англией. Японец вынужден до боли, до желваков на лице стиснуть зубы и терпеть, терпеть, терпеть это унижение… — О, нет, — доверительно сообщает Иван, приближая свое лицо к лицу Японской Империи, — этот грязный метод оставь себе и своим союзникам, я лишь хочу сбить с тебя спесь… Российской Империи хочется, чтобы противник почувствовал себя так же плохо, как и он сам. Изолированным от мира, раздирающим себя из-за сомнений и противоречий, окруженным холодом, с которым остается только смириться… Иван протягивается через стол настолько, что может с легкостью обвить руками шею Японской Империи и притянуть к себе. Что, собственно, и делает. Кику чувствует, как все его тело прошибает леденящим душу страхом, он со всей силы бьет Россию в грудь, но тот остается неподвижным, как скала, которых Япония уже успел насмотреться за войну. Впервые за всё время Японская Империя осознает себя настолько беззащитным и… жалким. Он перестаёт дергаться от шока, когда Российская Империя губами дотрагивается до его губ и с напором целует в намертво стиснутый рот. За несколько секунд Япония чувствует жуткие перепады то жара, то холода. Россия горячим языком проводит по его губам и зубам, запустив пальцы одной руки в волосы на затылке, а другой спускаясь ниже к его спине. Кику считает самым лучшим вариантом оставаться безучастным, игнорируя выпад Российской Империи. Иван не настаивает и через полминуты отстраняется, жутко улыбаясь в пустоту. — Надеюсь, — говорит он, поднимаясь, — мне хватит времени изменить тебя… И сейчас «изменить», — значит, сломить, заставить по-другому посмотреть на него и на себя.22 августа, 1904 год
Япония сидит на своей койке и смотрит в пол, пытаясь понять свои чувства ко всему тому, что происходит с ним в эти месяцы. После нескольких попыток сбежать Россия определил его в подвал, похожий на подобие камеры. Но, на самом деле, здесь были все удобства и даже книги на японском языке: Российская Империя приложил много усилий, чтобы достать их, что Кику считает излишним, ведь он прекрасно читает и говорит на русском — Японская Империя очень тщательно готовился к предстоящей войне. Единственное отличие этой камеры от прошлых покоев Японии — из неё сложнее, почти до невозможности, выбраться. Кику Хонда до сих пор не может понять действий России. Всё это время его слуги заботились о японце, а сам хозяин приходил к нему почти каждый день. Японская Империя долго ждал, что его хватятся, но, как говорил северянин, «видно, у них слишком много дел, чтобы обращать внимание на такую мелочь, как отсутствие собственной страны». Российская Империя часами разговаривал с ним, и Японии приходилось слушать и даже отвечать. Он узнал об этой стране непозволительно много до такой степени, что язык больше не повернётся назвать его «варваром» даже про себя. Японская Империя был в полной изоляции от внешнего мира и мог судить о войне только со слов России, который, кажется, говорил всё как есть. Японская эскадра выигрывает большинство морских сражений, японцы довольно успешно осаждают Порт-Артур и сейчас метят на Ляоян. Иногда Российская Империя прикрывал глаза и, часто держась за запястье Кику, рассказывал о сражениях глазами русских солдат. Он выглядел подавленным и часто чувствовал себя плохо из-за людских потерь, но и Япония выглядел не лучше, ведь терял даже больше чем Россия, а потому не злорадствовал. Японская Империя не мог признать, что не издевается над Россией просто потому что не хочет издеваться, в этом и есть вся причина. Каждый раз происходит одно и то же: Российская Империя приходит к Кику с новостями, они долго разговаривают и спорят, а потом Россия требует «плату за хорошее обращение». Япония каждый раз краснеет, вспоминая пробирающие до дрожи, напористые и горячие поцелуи Российской Империи и его холодные руки, беспорядочно блуждающие по всему телу… Сначала Кику сопротивлялся, но когда понял, что это бесполезно, просто оставался безучастным ко всему, терпеливо дожидаясь прекращения очередной пытки. Пытки вначале — потому что это шокировало и было неприятно; пытки сейчас — потому что надо было сохранять самообладание изо всех сил, чтобы не сорваться и не ответить. Из-за их недавнего прошлого, Япония ненавидел Российскую Империю и боялся его; из-за их настоящего Японская Империя хотел перестать ненавидеть Россию и перестать бояться его. И Кику знал, что это, скорее всего, и есть вражеский план. Но ему было всё равно. Он ведь знал, что Россия ещё несколько недель назад перестал играть… Япония не видел Россию уже десять дней, он не приходил к нему, хотя слуги говорили, что хозяин не выходил из дома. Японская Империя знал, что что-то происходит: он чувствовал смерти своих людей, но в тоже время и ликование выживших. Не зная, что случилось, он все равно ликовал вместе с детьми страны восходящего солнца — не смотря на то, что происходило у него с Россией, он всё так же хотел своей победы, более того, у него были обширные планы по захвату огромной вражеской страны в три этапа, но… Среди всего этого пробивалось непонятное беспокойство за врага, которое было противно всему существу Японии. Но оно всё-таки было, его нельзя было выкинуть, вытравить из души. В такие моменты Японская Империя желал сделать себе харакири: всё было слишком сложно для него. Кику вздрагивает, услышав, как кто-то возится с замком на железной двери камеры. Бросив взгляд на дверное окно с решёткой, Япония замечает белую макушку, и в тот же миг ему становится холодно, он хочет забраться под одеяло в поисках источника тепла. «Россия слишком холодный, чтобы согреть кого-либо», — отстранённо проносится в мыслях Японской Империи, который тут же краснеет, ведь под «кем-либо» он, кажется, подразумевал себя. — Как дела, самурай? — входит в камеру Россия, оставляя дверь открытой, что Кику замечает как-то отстранённо, словно это к нему не относится, словно он и не собирается сбегать при любом удобном случае от этого маньяка. — Что происходит, Россия-сан? — ровно спрашивает Японская Империя, неосознанно вжимаясь в стену и этим освобождая место России. — Я чувствую, что было какое-то сражение… — Скорее отступление, — перебивает Российская Империя, садясь рядом с подтянувшим колени к подбородку Кику. Россия выглядит подавленно, он, похоже, плохо спал все эти дни: кожа ещё бледнее чем обычно, под глазами мешки и взгляд какой-то безразличный. Впрочем, он сразу оживляется, когда падает на растерянного Японию. — Что это значит? — Япония нервничает: Россия снова приближается к нему настолько близко, что на коже чувствуется горячее дыхание, рука русского накрывает руку японца, а тот как-то и не думает её вырывать, сконцентрировавшись на фиолетовых глазах. Это их негласное правило — не отводить взгляд. — Ты выиграл, Япония, — говорит Российская Империя, губами скользя по чужой щеке, — снова… Россия проиграла очередное сражение… Иван чувствует, насколько его слова пропитаны горечью, и хочет ударить себя за это, но не может оторваться от нежной, тонкой кожи Японской Империи, которую так и хочется прикусить… Когда это он стал показывать Японии свои истинные эмоции? Недавно… Но нацепить устрашающую маску снова становится всё сложнее. Иван ладонями забирается под рубашку Японии, оглаживая худое, но все-таки крепкое, горячее тело. Пальцами очерчивая каждое ребро, мягко касаясь моментально согревшимися подушечками нежной кожи. Россия не помнит, когда ему начало это нравиться и когда безразличные движения с целью ввести в ступор врага стали такими нежными. Он губами накрывает чужие губы, грудью прижимаясь к чужой груди. С замиранием сердца, Российская Империя чувствует как учащается дыхание японца, как бешено бьется его сердце, как дрожит всё его тело и покрывается мурашками кожа… Он напористо целует чужие — всегда безответные — губы, не сильно толкаясь языком в немой просьбе… Ивану становится настолько горячо, что он первое время не чувствует чужого ответа и чужих прикосновений. Япония приоткрывает рот, позволяя России углубить поцелуй, несмело дотрагиваясь пальцами до чужой кожи. Российская Империя и вправду такой холодный… Почувствовав чужие прикосновения, Иван задыхается, тут же отстраняясь от Японии. Их лица совсем близко друг от друга. Россия вглядывается в чужой румянец ошалевшими глазами, и Японская Империя запрокидывает голову к потолку, потому что стена не дает отстраниться, а хорошее освещение — скрыть истинное состояние. — Я ненавижу тебя, — шепчет Япония, безуспешно пытаясь придать своему лицу безразличный или хотя бы разозлённый вид. — Ты мне ответил, — шепчет Россия. Даже если всё снова встанет на свои места, и Япония превратится в бездушную ледышку, Россия не забудет этого момента, он всегда будет в его памяти, и этого уже не изменить… Иван вдруг за долгое время снова чувствует себя хорошо. Настолько хорошо, что улыбается настоящей, счастливой улыбкой, которую, казалось, не показывал никому уже слишком много лет. Япония смотрит на него, подмечая про себя, что это впервые так, что увидев улыбку России хочется улыбнуться в ответ. — Ты должен рассказать мне о том, что произошло, — говорит Япония, которому, наконец-то, удалось восстановить дыхание, напоминая Ивану о проклятом сражении при Ляояне. Российская Империя морщится, но потом снова приближается, поймав вполне себе удачную мысль. — Расскажу, разумеется, — говорит он, снова касаясь чужой щеки, — но только если ты перестанешь меня игнорировать… — Это нечестно, — вздыхает Японская Империя, как показалось Ивану, почти не огорчённо. — Нечестно было нападать без объявления войны, — замечает Российская Империя, накрывая шероховатыми и обветренными губами чужие, мягкие и горячие.21 декабря, 1904 год
Япония пробуждается от лёгкой дремы, услышав знакомое копание в замке тяжёлой двери. Он нехотя приподнимает голову, пытаясь вглядеться в окно с решеткой, но перед расфокусированным после сна взглядом все плывёт. Японская Империя спустил ноги с кровати и кулаками почесал глаза, громко зевая, совсем не по-японски… Не то чтобы за это время в пленной жизни Японии ничего не изменилось. Скорее, изменилось всё. С Россией он был настолько близок, насколько никогда ни с кем не был за всю свою жизнь. Это пугало Кику и, наверное, пугало и Ивана, но они оба делали вид, будто в этом нет ничего необычного. Словно они не враги. Словно они не ненавидят друг друга. Словно сейчас между ними не идёт война. Словно… Это «словно» жутко мешало, постоянно возвращая страны в реальность, где всё кажется свинцово-тяжёлым и удушающе-сложным. Иван только хотел поиграть с Кику и развеять тоску и скуку, но в итоге заигрался сам… Все дни они с Россией проводили в доме, — Японская Империя изучил в нём каждый угол — но ночи Япония коротал в своей камере, иногда вместе с Российской Империей, хотя в последнее время — часто… Но это не значит, что они стали доверять друг другу, вовсе нет… Россия контролирует каждый шаг Кику, а он сам не поворачивается к северянину спиной, хотя узнав Россию лучше, едва ли не станешь понимать, что это просто глупо… Копошение в замке не прекращается, и Кику с удивлением слышит за дверью характерное чертыханье на английском. По непонятной причине ему вдруг становится страшно, его начинает трясти от мысли, что всё заканчивается прямо сейчас… Он сам не понимает, что это значит, но чувствует, что ещё не готов к этому… — Ты там, Япония? — послышался шепот. — Англия-сан? — Японская Империя всё-таки встал с койки и подошёл к зарешёченному дверному окошку. — Что вы здесь делаете? — Япония, чёрт, кто-то идет… — в окошке появилось раздражённое лицо Англии. — Наконец-то, я до тебя добрался, — прошептал англичанин, обводя Кику взглядом зелёных глаз. Когда Англия обнаружил местонахождение Японии, он решил поделиться информацией с японским императором и вызваться спасти Японскую Империю из лап белого варвара всего лишь за порт Дальний и ещё некоторые земли в Китае… — Россия, кажется, спускается… — в страхе прошептал он. — Слушай, — он через решетку всучил Японии складной нож, так как огнестрельное оружие не влезло бы, — у меня уже нет времени. Мы убрали всех охранников по периметру, тебе надо лишь… — уже и Япония услышал шарканье на лестнице, — хм, обезвредить Россию и сбежать… мы с моими людьми будем ждать тебя за лесом… Япония не успевает ничего ответить: стоит ему моргнуть, как Англия исчезает в тени коридора. Кику знает, что Кёркленд никогда бы не захотел по своей воли столкнуться с Иваном наедине, да ещё и при таких обстоятельствах в его доме… Англия редко когда вступал с Российской Империей в открытое противостояние, но всегда вредил, как мог, за его спиной. Кику прячет нож за пазуху, пытаясь привести учащённое дыхание в порядок, и медленно идёт к кровати. У него не остаётся сил забраться на неё, и поэтому, когда Иван входит в камеру, он видит растрёпанного после сна японца, сидящего на полу рядом с высокой койкой. Японская империя не может остаться здесь сейчас, когда за ним пришли, потому что он воплощение своей страны, потому что это предательство, потому что предательство императора для него — самоубийство, потому что… Всё это меркнет, когда он кожей чувствует холодный металл и пытается представить как лезвие разрезает чужую кожу и — не может… Иван застывает в дверях. Его шатает и хочется кричать, но вместо этого он, против правил, ещё не протрезвев, отправился к Кику, надеясь, что все, как обычно, забудется рядом с ним. — Что случилось? — тихо — почти шепотом — спрашивает Япония, поднимая на Российскую Империю чёрные, наполненные слезами глаза. — Порт-Артур, — сипло говорит Россия, — наши вчера сдали вам Порт-Артур… Конец уже близко… «Ты даже не представляешь насколько», — в колени усмехается Япония, незаметным движением смахивая с глаз застывшие слезы. В другой раз Иван бы это заметил. В другой раз он бы насторожился. В другой раз ничего бы этого не случилось. Но сейчас был именно этот раз — один-единственный, и никто не даст шанса его исправить… Россия часто пил из-за проигрышей в важных сражениях, он разбивал кулаки в кровь от собственного бессилия и чувствовал себя как никогда «нестабильно», но ещё ни разу не показывал такую свою сторону Японской Империи. Он не позволял себе быть при нём слабым и уязвимым. Не позволял до этого дня. России хочется, чертовски сильно хочется, доверять кому-то по-настоящему, за много веков не вгрызаться, не бороться за чужое доверие и не оглядываться каждый раз на того, кто рядом, а просто — доверять… Разве не заслужил он за нескончаемую череду предательств, одиночества и холода чуточку тепла? Разве нет? — После смерти Кондратенко это было неизбежно, — резонно замечает Япония, чувствуя какую-то дикую злость и ненависть по отношению к Российской Империи, который ничего не понимает и не замечает… — Да, — кивает Иван и садится рядом. Он берет руку Японии в свою и привычным жестом подносит к губам. — Я ненавижу тебя, самурай, — говорит он их «кодовую фразу», с которой обычно начинаются долгие разговоры, споры и поцелуи. Кику молчит. Он запрокидывает голову к потолку и, как никогда, всей душой хочет, чтобы тот упал, обрушился на него белой штукатуркой, чтобы это закончилось прямо сейчас. Ему больно, правда больно, и он чувствует, что впервые не может взять себя в руки. Кадык ходит по шее туда сюда, грудь вздымается от беззвучных рыданий, на губах не хочет обрываться горькая усмешка. Он знает больше сотни способов в ближайшие пять минут выйти из камеры и для этого не обязательно использовать нож — Иван сейчас в таком состоянии, что Японии не составит труда одной рукой свернуть ему шею. Ну зачем, зачем он пришел сюда в таком виде?! — Ну, ты чего? Россия лениво носом зарывается в жёсткие чёрные волосы, рукой прижимая Японию к своему боку. Тот не реагирует. Иван что-то мычит в чужой затылок и фыркает: — Я терпеть не могу, когда ты игнорируешь меня. — Это нормально, — отзывается Японская Империя, — ты ведь ненавидишь меня, так ненавидь во мне всё. — Япония? — Россия встряхивает головой, приподнимаясь и наваливаясь на Кику, так что японец чувствует запах самогона и сигарет. — Ты в порядке? Кику неопределённо пожимает плечами и охает, когда Иван губами прислоняется к его шее, руками уже блуждая под рубашкой. Япония на секунду прикрывает глаза, пытаясь запомнить эти прикосновения. Становится холодно — острая ледяная молния страха прошивает воздух, когда Россия нащупывает спрятанный нож, и вытаскивает его, не сразу понимая, что это и зачем. Японская Империя замирает, когда Иван, казалось бы, тут же протрезвевший раскрывает нож и непонимающе смотрит на Кику широко раскрытыми фиолетовыми глазами, которые тут же темнеют. Он же проходил через это уже сотни раз, почему же всё так же больно?.. Японская Империя реагирует быстрее. Он, ещё придавленный к полу весом Ивана, вырывает у него острое лезвие и замахивается трясущейся рукой… Все должно быть с точностью в миллиметр… Он должен, обязан уйти. Его ждут. Япония полосует Ивана по открытому участку кожи на шее сбоку, так, чтобы не задеть артерию, и тот ожидаемо отклоняется в сторону, прикрывая глубокий порез рукой. Шарф Ивана тут же становится красным, впитывая горячую и тёмную, не как у людей, кровь. Япония поднимается на ноги, гораздо быстрее, чем в первую их встречу в этом доме, и выбегает из двери, попадая в тёмный холодный коридор. Иван за стеной молчит, и Кику замирает, подозревая худшее. Он не должен был падать в обморок — это смерть… Япония медлит, но все же оборачивается и идёт назад, прислушиваясь к звукам в камере. Когда он заходит в комнату, видит перед собой лишь пустое пространство и лужу крови у кровати. Япония сглатывает, понимая, что обронил окровавленный нож, где-то в коридоре. Он хочет обернуться, но сильные руки тут же сжимают его запястья, скручивая руки за спиной. Его кожа покрывается мурашками, когда Японская Империя слышит сиплый шёпот прямо над ухом: — Это всего лишь царапина, самурай, тебе надо было стараться лучше. Ты все время забываешь, кто я… Иван ослабляет хватку, чтобы одной рукой прижать шарф к ране и ждёт каких-либо действий от Японии, но тот стоит неподвижно. Кику закрывает глаза и улыбается; ему начинает казаться, что это — лучший исход… Война продолжается.10 марта, 1905 год
Японская Империя лежит на койке с намертво вонзёнными в жёсткие волосы холодными, подрагивающими пальцами. Он прислушивается к собственному дыханию и стуку сердца. Перепады температуры — скорее внутренние, чем внешние — бьют по нему резкими, точными ударами, заставляя крепче стискивать зубы и судорожно оттягивать волосы. Он безуспешно пытается контролировать крупную дрожь, что колотит всё тело в такт бешеному стуку сердца. Мотор, запертый в грудной клетке, перекачивает горячую кровь слишком быстро, и Кику кажется, что он бежит, срывается на бег от кого-то неведомого и безжалостного… Он бежит от себя, бежит, потому что знает — остановится он, остановится и сердце, оборвёт, вырвет с корнем ещё трепыхающуюся где-то в темноте жизнь. Воздух в камере попадает в лёгкие, казалось, вместе со льдом, то и дело сбивая дыхание и заставляя задыхаться. Он снова и снова теряет сознание от нехватки воздуха, а когда обретает контроль над реальностью — чувствует себя ещё хуже. — И-иван… — он кричит и одновременно шепчет, когда дрожь увеличивается и начинает слабо потряхивать его на кровати. За болью Япония не слышит собственных стонов, не понимает, что он кричит и зачем… Иван сидит на полу в холодном коридоре, спиной опираясь о ржавую стену камеры. Он вздрагивает при каждом новом крике, стоне, вздохе, не замечая собственной боли, собственных людских потерь… Российская Империя притягивает колени к подбородку и снова зарывается носом в неизменный шарф, который теперь скрывает розовый шрам, тянущейся от кости, стыка головы и шеи, до ключицы. Иван снова и снова подавляет, затравливает в себе желание подняться на ноги и пересечь черту, когда слышит собственное имя из уст страдающего врага. Тело бьёт в ознобе, но Россия знает, что война тут ни при чём. Что она для него? Еще один призрак шрама, ещё один повод ненавидеть снежные бури, перед которыми старые раны жутко ноют, встряхивая в сознании старые воспоминания. Эта самая бессмысленная война, в которой виноваты они оба: и он, и Япония. Только Кику приходится хуже, он затратил слишком много своих ресурсов, и это не могло не сказаться… — Рос… Росси-я… — очередной стон, заставивший Ивана вздрогнуть сильнее, пряча измождённое лицо в теплый шарф. — Я не могу тебе помочь, — шепчет он так тихо, что прислушиваясь к тому, что происходит за дверью, не может разобрать, действительно ли он это произнес или только подумал. — Я и… Я и не должен. Российская Империя морщится от новой мысли. Возможно, Кику так плохо не только из-за войны, но и из-за долгого отсутствия на родине. Родная земля почти всегда помогала Ивану отбиваться от захватчиков, придавала сил и укрепляла веру… Японская Империя лишён этого уже несколько месяцев, поэтому острее вдали от своих людей реагирует на потери. Иван понимает, что со всем этим пора заканчивать. Он хотел только впустить в душу Японской Империи сомнения, заставить врага почувствовать то же, что и он, но в итоге — Россия погряз в своей «нестабильности» ещё глубже. Он слишком наивен. До сих пор душа рвётся доверять другим. До сих пор это остается его главной пробоиной, слабостью, о которой теперь лучше всего знает Япония. Ну и пусть. Иван вернёт его, и всё будет как раньше. Всё должно встать на свои места. Российская Империя поднимается на шатких ногах, опираясь о холодную стену. Холод. Что ещё он мог ждать от окружающего его мира? Только холод. Когда он заходит в комнату, Япония, растрёпанный и болезненно бледный, с красными щеками, лежит на койке с прикрытыми веками. Иван слышит его неровное, будто захлебывающееся дыхание, тут же сравнивая его со своим — только слегка учащённым. Россия садится на край кровати, но Япония бредит и не замечает его. Он совсем тихо шепчет короткие имена своих людей — видимо, погибших — вперемешку повторяя имя Российской Империи и одно очень близкое Ивану слово — «холод». Российская Империя ёжится и решает отложить освобождение пленника, пока тому не станет лучше. Он, забывая, что не может толком согреть, притягивает подрагивающее тело Кику к себе и накрывает их обоих колючим одеялом. Щекой касаясь жестких волос, Иван снова и снова прислушивается к бессвязным словам Японской Империи и — всего на секунду прикрыв глаза — засыпает. Иван открывает глаза, чувствуя на своей коже чужие тёплые ладони. Он бросает взгляд на дверь и усмехается — она открыта, но пленник не торопится сбегать восвояси. — Ты проснулся? — шёпотом спрашивает Россия так, что по голосу становится невозможно определить настроение, что немного напрягает Кику, но он всё-таки отвечает: — Недавно. И, немного помедлив, добавляет: — Я всё ещё ненавижу тебя. На этот раз молчит Иван. Он лежит полусидя, опираясь спиной на спинку кровати; взъерошенный затылок Японии покоится на его вздымающийся груди, их руки всё ещё переплетены. — Да, я тоже, — наконец, отвечает Россия, крепче стискивая чужую ладонь. — Я думаю, что больше нет смысла держать тебя здесь, и я хочу, чтобы ты вернулся к себе домой. Война всё ещё идёт, ты легче перенесёшь её рядом со своим императором… Твои ресурсы на исходе… Японская Империя отстранённо думает о том, что его ресурсы, это по большей части помощь союзников и, собственно, самого Ивана, который год за годом позволял ему тоннами вывозить свою рыбу с Сахалина и перерабатывать в тук. Во многом, Россия сам спонсировал его в этой войне, даже не подозревая об этом. Всего лишь русская безалаберность, — Япония за эти месяцы уже успел свыкнуться с ней. — … и я думаю, что нам лучше разойтись сейчас и не вспоминать больше об этом… Иван приподнимается, намереваясь встать с кровати, но Японская Империя тут же разворачивается к нему лицом, ладонями упираясь в грудь. — Ты не смеешь, Россия-сан, — жёстко говорит он, напоминая Ивану их первую встречу в этом доме. — Ты всегда это делаешь, но не в этот раз. — Делаю что? — Иван сверлит его взглядом тёмно-фиолетовых глаз, пытаясь игнорировать коробящее «не смеешь». — То, что хочешь, — тихо говорит Кику, взглядом задерживаясь на застиранном шарфе, прикрывающем белую шею Ивана. — Захотел — получил воплощение страны в рабство, расхотел — выбрасываешь, как собачонку… — Ты не хочешь домой, м? — Думаю, что хочу, — кивает Кику, — но ты не должен так бросать меня сейчас. В России кто-нибудь слышал про ответственность? — Что ты… — «имеешь ввиду» — не успевает договорить Иван: Япония сам — впервые — поддается вперед и накрывает губы России своими. Кику всё ещё ужасно себя чувствует, но желание заглушает это вместе со скованностью и стыдом: он понимает, что это, возможно, последний раз, когда они настолько близко, настолько рядом, настолько вместе… Он краснеет, когда Россия нежно отвечает на поцелуй, передавая ему, Японии, инициативу. Кику чувствует жар, языком проводя по чужим губам, оставляя на них влажный след, исследуя внутреннюю сторону щёк и горячий, юркий язык… Японская Империя в нехватки кислорода отстраняется, заглядывая в сиреневые глаза врага. Иван усмехается и снова тянет на себя Японию, но тот жестом останавливает его, трясущимися руками хватаясь за шарф в попытке избавить от него нежную белую шею. — Не нужно, — мотает головой Иван, и Хонде кажется, что в его голосе явное раздражение. — Пожалуйста, — не смотря на это, тихо говорит Япония, опустив взгляд. Российская Империя медлит, но потом еле заметно кивает и медленно разматывает со своей шеи вещь, без которой уже просто не может представить собственное существование. Шерстяная ткань падает на кровать рядом с ними, и Японской Империи снова открывается беззащитная, чуть подрагивающая кожа. Но в этот раз у него нет ножа… Кику пальцем проводит по шраму, который исчезнет — он уверен в этом — когда война окончится, и страна Ивана забудет потери от неё. Япония склоняется ниже, целуя Россию в щёку, и тут же переходя на шею. Он языком проводит по шраму, отчего тот тут же алеет и лёгким жжением напоминает Российской Империи о себе. Кику целует открытые участки кожи, руками забираясь под рубашку России, отчего по его телу проходят волны тепла. Иван приглушенно рычит, не в силах больше это терпеть. Он вырывается из объятий Японской Империи, меняя позицию и с силой вдавливая хрупкую человеческую фигуру в жёсткий матрас кровати, голодным зверем нависая сверху. Всё тело потряхивает от сладостного тепла, которое только усиливается, когда Россия торсом чувствует чужое возбуждение. Он бросает на Японию короткий просящий взгляд и наклоняется, чтобы поцеловать его в полураскрытые губы, когда получает лёгкий кивок. Холод снова оставляет Россию, когда он рядом с Кику. Это до головокружения хорошо; хорошо и так недолговечно… Иван расстегивает — кое-где разрывая — плотную рубашку Японии, тут же припадая губами к разгорячённой тонкой коже. Японская Империя шумно вздыхает, когда зубы России смыкаются на светлом соске, чуть прикусывая, и тут же зализывая языком набухшую кожу. Кику сдавленно охает, когда Иван спускается ниже, а простые поцелуи становятся более откровенными и горячими. Япония прикрывает глаза, и последующие долгие минуты старается игнорировать головную боль, пытаясь запомнить каждое прикосновение губ к губам и кожи к коже… Все вокруг становится похожим на месиво горячей лавы: их рваное дыхание согревает воздух, каждое прикосновение отдает жаром и дрожью, каждое слово — болезненной нежностью, смешанной с ненавистью и — любовью… А на улице, совсем рядом от дома Российской Империи, тяжёлые ботинки русских офицеров месят липкую дорожную грязь. Холодный дождь заставляет людей, окружающих императора, вздрагивать от холода. Огромный деревянный дом на сером фоне непогоды видится унылой чёрно-белой картинкой. Солдаты знают, что Россия не окажет им тёплый приём. Император Российской Империи, узнав о том, что «нестабильное» воплощение его страны скрывает у себя воплощение вражеской стороны, увидел в этом определённую выгоду и отправил письмо японскому императору с требованиями прекращения войны и возмещение России потерь от неё в обмен на Японию. В тот день правительство силой увезло Японскую Империю в Санкт-Петербург, ожидая ответа от главного человека в стране восходящего солнца. Но Япония была слишком истощена и рассчитывала на контрибуцию от России после окончания войны — все уже понимали, что победа самураев близка. А потому японский император ответил отказом на требование России, сославшись на то, что его страна не признает никаких воплощений, кроме, собственно, самой нации… Кику до окончания войны оставался пленником у российского правительства. Иван же… изменился. Он до последнего вёл борьбу с холодом в собственной душе, но в конечном итоге — проиграл.23 августа, 1905 года
Российская Империя стоит в тени конференц-зала и усмехается жуткой усмешкой, впрочем, не желая никого напугать — в один момент Иван просто перестаёт замечать — контролировать — выражение собственного лица. Взгляд потемневших почти дочерна фиолетовых глаз с интересом наблюдает за тем, как его правительство шаг за шагом отклоняет слишком жирные требования Японии. У русских есть существенное преимущество перед самураями — Кику Хонда, находившейся в этом зале, воплощение своей страны, но больше ей не принадлежащий. Японцы, припёртые к стенке экономическим истощением, приняли даже несогласие Российской Империи выплатить контрибуции, лишь бы, наконец, попрощаться с варварской страной и вернуть своей стране её воплощение. Всё подчиняется изначальному плану России — тщетно убеждает он сам себя, стараясь не смотреть на бледного, без выражения, глядящего в пустоту Кику. Иван подходит к окну и лбом прислоняется к нагретому солнцем стеклу. В Портсмуте жарко, и России это нравится, он вообще любит американские города. Хотя на дух не переносит страну, которую они составляют. Россия нестабилен, опустошен и измучен. Он вяло улыбается и рассеянно кивает, когда Витте с усмешкой на губах делится с ним остроумными замечаниями о самураях в перерывах. Проигравшие русские вели себя, как победители, то с улыбкой, то с каменным лицом отражая нападки японцев. Тонкий шрам на шеи Ивана всё реже давал о себе знать, но сейчас, совсем рядом с Японией, начинал сжечься, словно огнём, напоминая об их последней ночи, проведённой вместе… Российская Империя стоит в конференц-зале и каждой обледеневшей клеткой организма чувствует, как рушится, разрывается на куски. Он нестабилен и уже не помнит, что значит выражение «быть собой». Но это не мешает Японской Империи занимать все его мысли. Рука России подрагивает, когда он ставит свою подпись на самом важном документе в этой войне — Портсмутском мирном договоре. Япония стоит совсем рядом за его спиной и буравит Ивана ничего не выражающим взглядом. Россия слабо передёргивает плечами и ставит размашистую подпись чуть выше чем надо — зрение, как и всё самочувствие в общем, стало подводить, но никто этого не замечает. Никто, кроме Японии. Спустя час он подходит к нему в коридоре и спрашивает стеклянным тоном: — Вы в порядке, Россия-сан? Его чёрные глаза не отражают ничего, кроме беспросветной угольной бездны. Российская Империя усмехается, думая о том, что разучился определять по глазам чужие мысли — плохой знак… Нет, он хочет, сильнее всего на свете хочет сказать, что не в порядке. Что будет лучше, если Кику позволит себя обнять и перестанет «выкать», перестанет быть таким холодным. Таким же, как и он сам. — Разумеется, Япония, — тихо отвечает Иван, склонив голову, не в состоянии больше проронить и звука. Японская Империя сдержанно кивает и уходит к своим людям, молча и не оборачиваясь. Россия провожает его тяжёлым взглядом и понимает, что им обоим придётся забыть всё, что происходило в доме Ивана и жить дальше. Лучше чем тогда уже не будет…