вот так

За молчанием скрываются обычно самые великие мысли; за пустословием — ничего. И хоть эту самую простую истину он знал с самого детства, так уж получилось, что большую часть времени ему все равно хотелось говорить. Сплетал буквы в слова, слова в венки предложений; говорил много и долго, когда, конечно, давали говорить. Когда не давали — молчал, но за его молчанием никакой мудрости не таилось, потому что уродился таким. Не глупым, да и не шибко умным, а потому ни глупостей, ни правильностей в голове — одна пустота. И отчаяние. Не глубокое, нет — поверхностное; страх того, что если он сейчас замолчит, то его никогда не будут больше слушать. Страх того, что он снова станет невидимкой, а в таком состоянии и до девочки с золотыми глазами не далеко. То есть, вообще-то, далеко, но точно не ему — каждый день он со своим молчанием все ближе к ней, к ее волосам и губам, рукам и телу. Она всегда отвращала его, поэтому, трахаясь с ней, он закрывал глаза; а по коже мурашки бежали, а по венам — разряды тока, а по телу — оргазм и крики. Больше всего ему хотелось навсегда избавиться от этих воспоминаний, удалить прошлого себя, стереть и вырвать, но с каждым молчанием он ближе становился к девочке с золотыми глазами, а, соответственно, и к тем дням. И поэтому он говорил. Даже тогда, когда его просили заткнуться. Говорил и огрызался. Получал в челюсть и говорил. Вот так.

-------

А почему Жан любил молчание — он знал. В железном сердце и так кипит и крутится все чересчур быстро и долго, только на сон прерывается, поэтому хоть внешне хочется спокойствия. Благодатная тишина растворяется в оболочке и ее капли проникают внутрь, охлаждая механизм — так ему представлялось в голове, когда Жан сидел рядом и читал очередную книгу в тусклом свете лампы; так ему представлялось и виделось в его пустой рыжей голове. Да он понимал, понимал, что молчание — золото, но, господи, ведь в его конкретном случае золото — его самый страшный ночной кошмар. А когда приходилось молчать из-за ссор и раздоров — он хотел умереть и выгореть. Лучше это, нежели до холодного ужаса леденящее чувство отчаяния и понимание, что говорить нельзя, иначе он уйдет. Уйдет и черт его знает — вернется ли. Нет, конечно, вернется; Анэй знал это. Точнее, верил в это. Точнее — надеялся. Просто у этого дурацкого механизма есть функция охлаждения, а работает она лишь когда вокруг никого, и Анэй это всегда ненавидел. «Когда вокруг никого» — да черт возьми, ну он же не «кто-то». Он же тот, кто избавил Жана от одиночества, кто вернул ему что-то важное в жизнь — ну по жановским словам именно так, он себе это в достижения не приписывает; помог и вытащил, так как, как он может отпускать его обратно в эту тьму? В это гребаное «охлаждение». Анэй царапается, кусается, дерется, хватает и тянет, кричит, тащит, плачет, потому что вашу дивизию, капитан Фенрих, пожалуйста, хватит делать больно и себе, и мне, ну пожалуйста, пожалуйста, блядь, там темно, там холодно, я здесь-я здесь-я здесь, прости меня, прости за все; Жан молчит. Честно — Анэю сдохнуть охота. Раствориться и выгореть. Вот так.

-------

И, кстати, Жан уходит. 'Мне надо побыть в одиночестве', застежка на куртке вверх, звон ключей и хлопок двери — так это происходит. И вот тогда Анэй на все сто замолкает. Провожает взглядом, вздрагивает от хлопка и сидит. Час точно сидит, второй лежит — в голове как всегда пустота — следующие часы плюет и уходит делать дела. А когда Жан возвращается, водопад слов льется наружу, вырывается потоком и сталкивает все на своем пути. И как же жаль, что Жан в этот момент снова уходит и не понимает. 'Ну я же столько молчал, Фенрих' 'Блин, подожди, ну оно само льется' 'Ну потерпи, пожалуйста' 'Жан, Жан, Жан' Жан. Останься. Да кто вообще останется-то. Застежка на куртке вверх, звон ключей, хлопок двери. Молча. Вот так.

-------

И Анэй учиться всему и всегда; вечный ученик у тысячи учителей. И сейчас вот учится молчать, терпеть, а не выпытывать здесь и сейчас. Потому что, а что еще остается. В шутку его называют идиотом, скептически — страдальцем. Ему на любое состояние дают кликуху, им очень часто недоволен никто, но он, кстати, не злится, потому что он сам позволяет это все. Ну или просто отпор давать не умеет. И уходить не умеет. И молчать. Вот и учится. Всему и всегда.

-------

Молчание — золото, Жан — железо. Два металла, совместимые друг с другом на сто процентов. Слова — обрезки, Анэй — дерево. Тут тоже ясно все.

-------

Он приходит к Жану тихо, садится рядом, и еще не знает, как тот отреагирует. Он честно молчит, просто прижимается и все. Потому что учеба учебой, а чувства сжигают. Не объяснить, не высказать, не показать — все оно там внутри вперемешку с вечною пустотой, потому что ни глуп, ни мудр, ни рыба, ни мясо — сплошной комок эмоций и ошибок. Д е р е в ц е же. Липнущее к железу. Жан смотрит на него и молчит. У него точно триллион мыслей за этим молчанием. Анэй касается его пальцев, переплетает их. Жан вздрагивает и приоткрывает рот. Мысли Анэя — за касаниями. Только он сам это боится признавать. Вот так.