***
Вспоминаю нашу первую встречу. Ты тогда чуть не свалился с лошади. Слишком бурно она среагировала. До сих пор не могу понять, на что. На меня ли? Но я лишь хотел подойти и попросить помощи. У меня даже не было оружия! Обычный английский джентльмен в смокинге. Что ей во мне не понравилось, Эрик?***
Помнишь бал? Ты пригласил меня на него. Не думал, что там будем только мы. Ты обманул меня, Леншерр. Я запомнил это. Той ночью ты сделал меня своим. Не думал, что все зайдет так далеко. Сейчас же из-за тебя я чувствую себя слишком бессмысленным.***
Я начал курить. Думаю, это быстро вошло в привычку. Поэтому не один ты теперь ходячий паровоз.***
Мне тебя чертовски не хватает. Возвращайся скорее». Обрывки потрепанных листов выпадают из рук. Сколько времени назад его доставили? Неделю? Месяц? Всего пять дней прошло. Но и они кажутся вечностью. Потому что только у вечности есть право терзать сердца людей, заставляя их разрываться от боли и недосказанности. Даже быстрее чем от попавшего снаряда. Будто по невидимому щелчку чьей-то чересчур кровожадной руки. «Неподалеку стояла церковь, служившая нам лазаретом. Раненых туда доставляли десятками. Но немцы взорвали ее. Нет, не переживай, я цел. Только вот там было столько людей… Не считай меня слабым, но я не могу сдержать слезы. Я не знал никого из них. И никогда не узнаю. Они не вернутся домой. Не увидят счастливых лиц. Не узнают того, что ждало их впереди. Как думаешь, что произойдет со мн… нами?***
1930. Франция. Мы оказались в одном баре. Как же я был рад тебя видеть. Ты даже не можешь представить себе. Все перевернулось. Ты был жив. Я мог дышать. Жизнь продолжалась. И мы давали ей шанс окутывать нас событиями. Яркими. Искренними. Счастливыми. Сейчас у меня нет счастья. Я почти ничего не вижу, когда пишу. Часть меня исчезает, Эрик. Растворяется во всей этой гнили войны.***
Я хочу спасти тебя. Хочу, чтобы ты вновь меня коснулся. Мечтаю провести с тобой ночь и почувствовать каждую частицу тебя. Изучить тебя еще раз. Заново. Доказать самому себе, что ты цел. Что с тобой ничего не случилось. Скажи мне, что это так. Дай мне надежду. Цель». Он ненавидит себя. Хочет сделать все возможное, чтобы это прекратить. Но как остановить то, в чем задействованы тысячи, миллионы парализованных приказами людей? Они идут вперед, не видя перед собой таких же, как они. Топчут свои отражения, добиваясь… Чего? Боли? Голода? Падения? Они слишком зависимы от верхушки. Словно овцы, направленные безумным пастухом. И как он только позволил себе стать одним из стада? «Ах, какие ужасы я видел! Эти безбожные, бесчеловечные звери обесчестили пятнадцатилетнюю девочку и прибили ее гвоздями к стене, как распятье, исполосовав ее тело ножом. Это я видел своими глазами… Никогда не поверю, что ты принадлежишь им. Принадлежал… Не понимаю, как такое вообще возможно.***
Кажется, ты говорил мне однажды, что ты — настоящее чудовище. Никогда не поверю этим словам, Эрик. Чудовище — не простой выплеск гнева. Чудовище — это зверь, безостановочно жаждущий людской плоти. Приказано отступать. Мне страшно.***
Точка между яростью и безмятежностью прервана. Я хочу посмотреть на тебя перед смертью Услышать хотя бы пару слов, что ты не забыл меня. Не забывал ни на секунду. Мне тяжело писать. Пуля попала в бедро. Шальная, видимо.***
Точкой между яростью и безмятежностью являлся ты. Прости меня, Эрик. Я не хочу идти дальше. Прощай». Он вырывается из лагеря и натыкается на мальчишку-посыльного с письмом. Затуманенным взглядом Эрик пробегает по едва различимым словам, написанным второпях. Последние намного разборчивее. Он начинает с конца и ошибается. Шагнув вперед, он опускается на выступ земельного укрепления и прикрывает голову руками. — Где ты нашел его? — раздается сдавленный голос, полный отчаяния и необъяснимой злобы на самого себя. — Где ты забрал у него письмо? Когда? — На передовой, сэр. Он истекал кровью, просил передать это вам. Я не мог помочь. Сэр… Он не слушает дальше. Молча утыкается носом в пропахшую землей и потом бумагу и позволяет себе проявить слабость. Его Чарльза больше нет. Он никогда не коснется его теплой ладонью и не успокоит. Не прижмет к себе и не скажет тихим размеренным голосом: — Все в порядке. Пройдет. Нет, не пройдет. Смерть не может пройти. Это не болезнь. Это конец. Всего, что необходимо для жизни. Он обвинен в дезертирстве. Его ведут на расстрел. Но его там нет. Он уже на той стороне. С Чарльзом. Улыбающимся ему довоенной улыбкой. Они вместе. Они молоды. Их невозможно разрушить. «Навсегда».