Дерек приезжает в середине мая

Дерек приезжает в середине мая, выбирается из камаро Лоры – сестра опять пропала в городских джунглях… а может, и просто в джунглях. Сестра была криминальным репортером и неплохо распутывала загадки. А приметная машина регулярно меняла владельца. – Детке нужно кататься, – говорила в этих случаях Лора, любовно оглаживая капот и бросая на младшего брата насмешливый взгляд. Вокруг дома цветут вишни, уже отцветают, и белые лепестки то и дело срываются по воле прихотливого ветра, летят, кружат, оседают белым подобием снега на розовых кустах – никак не желающих цвести, несмотря на все попытки матери добиться хотя бы одного бутона. Зато шипы у них были феноменальные. Дерек смеется, когда через высокие кусты перемахивает женщина в запахивающемся платье и настороженно оглядывается по сторонам. У нее все та же шальная улыбка, которая предназначена только для членов стаи. – Что? – насмешливо вскинутая черная бровь. – Деньги кончились? Словно он снова на первом курсе, словно он опять не знает, что можно работать в кафешках, словно Питер не научил его жить на стипендию с небольшим вливанием от родителей, словно Лора еще не сжалилась над младшим братом, рассказывая, где в этом царстве бетона, металла и стекла можно найти успокоение для своей волчьей сути. У нее волосы – длинные, рассыпаны по спине волной, с застрявшими в них хвоинками, веточками и листочками. И ноги босые. И пахнет от нее – лесом, ветром и свободой. Дерек улыбается ей, понимает, что скучал по этому, и говорит: – Ты же знаешь, что я сам зарабатываю, мам. Великая Альфа Хейл смотрит на него с теплотой. И обнимает. И пытается ерошить его волосы, но он легко уходит – Дерек выше матери на полголовы и значительно сильней. Или ему только так кажется. Шутливая борьба даже не в полсилы – едва-едва, чтобы удостовериться, что все тренировки не забыты. Быстрая волчица делает ему подножку, и Дерек катится по траве, и смеется. – Слабак! – скалится мать, подает Дереку руку и журит: – Совсем забросил тренировки. Он не спорит. Совершенно не спорит. Поднимается на ноги и клянется, что будет тренироваться столько, сколько нужно. Вишневый цвет облетает, ветер несет его к ним, и лепестки путаются в темных волосах Талии, а Дереку на мгновение кажется, что это – пепел… …Мозоли на ладонях… Он постоянно подтягивается… А все в этом доме покрыто тонким слоем пепла… И лес совсем близко подступил к дому… А розовые кусты цветут… Дерек моргает, смаргивает наваждение, ночной кошмар, который никак не удается забыть, и улыбается тревожно глянувшей на него матери. Она качает головой, вздыхает и ведет за собой в дом – ее сыну нужно отдохнуть с дороги. В школу Дерек приходит только из-за Пейдж. Пейдж работает учительницей музыки. Средняя школа. Небольшой собственный оркестр, который даже берет какие-то призы. Кто-то говорит, что Пейдж слишком молода, чтобы преподавать, но та любит детей, любит открывать в их сердцах место для музыки. – Ты же завоевала в том году какой-то там приз, – улыбается Дерек, устраиваясь на стуле. – Они всегда были такими маленькими и неудобными? – Ты вырос, – улыбается в ответ Пейдж и осторожно подкручивает колок своей виолончели. – Ты стал значительно… крупней со времен старшей школы. – Не смейся, – просит Дерек, но сам смеется. Он знает, что Пейдж пишет музыку, что она получает награды, но в то же время преподает в школе и выглядит при этом крайне… милой. – Тебе идет быть школьной учительницей, – говорит Дерек. Он молчит о том, что Пейдж могла погибнуть много лет назад – когда в городе бесновался Эннис, например. Он молчит об этом. Молчит и спрашивает с интересом: – И что за мужчина отважился подарить тебе кольцо? – Его зовут Джордан Пэрриш, – мило краснеет Пейдж, – он работает в полиции. Школьная учительница и коп. Что же… Это как-то слишком… правильно? Но, может, так и должно быть? – А ты никого не нашел? – спрашивает Пейдж, и в глазах ее видится некое затаенное лукавство. – Ты не будешь знакомить меня с подругами! – отвечает Дерек, а его школьная любовь только отводит взгляд и улыбается лукаво. Школа наполнена своей жизнью, и их неспешный разговор не вписывается в ритмичный хаос, что наполняет школьные коридоры. Чужие голоса, топот ног, типичные звуки школьных коридоров. Дереку нравилась школа. Дерек ненавидел школу. Это вечное мельтешение, в которое нужно погрузиться, в котором нужно захлебнуться, чтобы стать частью этого яркого, лживого хаоса, более опасного, чем борьба за власть в стае. Быть золотым мальчиком, быть первым во всем, быть… лучшим. Это бесконечно-заманчиво. Пейдж вовремя прочистила ему мозги. Лора вовремя отвесила пару оплеух. Но в свое время он наглотался, захлебнулся, выплыл, стал одним из самых сильных, самых опасных. И школа – это не то место, куда Дереку хотелось вернуться. Пейдж говорит спокойно, только изредка затихает, когда рядом с дверью в ее кабинет останавливается кто-то. Дерек слышит это, чувствует. Он – оборотень. Но как Пейдж угадывает? И Дерек почти привычно ждет, когда разговор продолжится, но дверь открывается. И в нее влетает несуразная девчонка. И, окинув их испуганно-тревожным взглядом, колотится во вновь закрывшуюся дверь. Девчонка тощая, длинная, с лисье-карими глазами и каштановыми волосами в хвосте, с острым подбородком, с крупным ртом, с родинками на светлой коже, с неловко-несуразными движениями и странно-знакомым запахом, словно причудившимся ему во сне. – Эйдан, козел ты этакий, открой дверь! – почти рычание – отчаянное, честное. И Дереку становится ее почти жаль. Он встает с хлипко-ненадежного стула, подходит к девчонке и нажимает на дверь. И смеется, когда она бросает на него взгляд, полный узнавания и тревоги. Они пересекались? Когда? Где? Хотя… Это маленький городок. – Спасибо, – говорит девчонка. – Простите, мисс Красикева. И сбегает. Она такая звонкая, что хочется чего-то непонятно-неопределенного – то ли сказать, то ли сделать, то ли просто подумать. – Даже не думай! – приказывает Пейдж, когда Дерек возвращается на скрипуче-хлипкий стул. – Я не понимаю, о чем ты, – улыбается ей Хейл. – Я знаю тебя с четырнадцати! – фыркает его еще любимая, но теперь только подруга. – Ты сделал стойку. Ей семнадцать, Дерек. Ей семнадцать, и отец у нее – шериф. Дерек ничего не говорит. Точней говорит, но не об этом. Он смотрит на Пейдж. На то, как ловко и уверенно та касается струн виолончели. Ему кажется, что у нее должна быть репетиция или урок, но они все говорят и говорят… … Пейдж умирает на его руках… Дерек смаргивает, и улыбается Джордану Пэрришу, который пришел забрать свою невесту домой. Странные мысли, обрывки слишком прилипчивого кошмара. Дерек почти уверен, что не встретит в этом городе Кейт, сколько бы ни искал. Следующие пять минут он вспоминает, кто такая Кейт, почему он не может встретить ее здесь, и как с этим связана грустная брюнетка, что шла по школьному коридору с блочным луком в руках. Дерек бросается следом за ней и находит на школьном дворе в объятьях смуглого парня со скошенной челюстью. Они юны. И влюблены. И Дерек почему-то просто не может прервать их, оборвать их странно-болезненные прикосновения и горькие взгляды. – Когда мы умираем, всегда оставляем что-то за гранью, – говорит ему рыжая девушка с модельной внешностью. Она смотрит глазами зелеными, ведовскими, опасными. – Верь мне. Я, оказывается, циклично мертва. Она смеется, когда Дерек отшатывается от нее. Хейл уходит. Просто уходит. Дом встречает тишиной. Тишина и много яблоневого цвета. Дерек моргает, хмурится, мотает головой. Утром… утром цвели вишни… Или ему так казалось?.. Мама возится с розовыми кустами. Она задумчиво разглядывает очередное удобрение, улыбается Дереку и обещает: – Они будут цвести. …Алые розы рядом с остовом дома в сумерках слишком быстро и слишком близко подступившего леса… – Будут, – соглашается Дерек. Он обнимает мать. Просто обнимает. Просто вдыхает знакомый запах и кашляет от удушающего его дыма, раздирающего легкие, душащего. …Лора бросилась в дом первой. Пожарные попытались встать на дороге, но ей было плевать. Ее глаза стали алыми. И она выла и ревела. Отшвырнула кого-то с дороги. А Дерек просачивается следом за ней, выбивает ногой дверь в подвал, бросается вниз по ступеням, глотая дым, задыхаясь, и воет, поняв, что не осталось никого живого… – Питера вытащила Лора, – говорит мама, обнимая его лицо. – Он удачно… упал. Или неудачно. Тогда он выжил. – Я мертв? – тихо спрашивает Дерек. – Решать тебе, – улыбается мама. – Здесь ты можешь найти всех, кого любил. И здесь можно не помнить. Ты сам решаешь – жить той жизнью, что тебе предложена или помнить о горестях прошлой. Здесь тебя любят. В ее голосе слышна фальшь. Словно она обязана сказать это. Словно это не то, что она думает. Словно… Иначе ей грозит что-то плохое. Дерек кивает. Дерек кивает и осторожно убирает ее руки. И отступает. И уходит. Яблоневый цвет летит по ветру, оседая на розовых кустах с кроваво-алыми цветами. Темнота. Шорох. Боль. И глаза открыть сложно. – Не смей умирать, мудак, – шипит Стайлз, волоча его куда-то по земле. Вдалеке слышен вой и рев битвы. Пулеметная очередь. И глаза Стайлз сверкают слезами. – Почему? – выдыхает Дерек, глядя на нее – у нее нос испачкан в чем-то сером. А на щеке кровь. Наверное, его. Наверное, сейчас это не важно. – Я тебе потом расскажу, – обещает Стайлз, и это звучит почти как угроза. – Но не смей умирать! Не смей… А дальше – взрыв. Мешанина запахов, среди которых во главе угла стоит медь. Или кровь? Какофония. И стук собственного сердца, оглушающий, бесконечный, бесконтрольно-живущий. Живой звук. Живой… Стайлз кусает губы от боли, цепляется за Дерека, пытается его утянуть куда-то, но Хейл сильней. Он собирается, доволакивает их до переулка. Позже здесь их найдут свои… Позже. А сейчас Дерек прижимает к себе Стайлз и спрашивает: – Так почему я не должен умирать? Сердца колотятся двумя набатами. Живые. Живые. Настоящие. – Не заставляй меня признаваться первой, – ворчит Стайлз, свернувшись у него на груди. – Я тебя тоже люблю, – усмехается Дерек и чутко ведет носом. – Вишни цветут? – Кажется, – соглашается Стайлз, машинально проверяя его на новые раны. – А что? Дерек мотает головой. Он смотрит на улицу – грязную, неухоженную, заброшенную в жестокой войне всех против всех – и улыбается ветру, который несет через эту серость и черноту лепестки вишневого цвета… Конфронтация затянется еще на пару лет. Они умудрятся поругаться со Стайлз. Но в итоге будут вместе. Что нужно помимо счастливого конца? …У их дочери Джо та же свобода во взгляде. И вишневый цвет оседает на ее темных волосах, а Дерек каждый раз улыбается и не рассказывает Стайлз, почему. Однажды он ей расскажет. Но не сейчас, когда белоснежные лепестки ложатся на кусты роз с кроваво-алыми цветами и чертовски-острыми шипами… …Или… Может, он давно мертв? Иногда Дерек задумывается об этом – на одну сотую долю секунды. А потом слышит, как бьется сердце Стайлз. И этого хватает. Нет, он рад будет встретиться с мамой, с Лорой, с Пейдж… со всеми, кто ушел за грань. Просто не сейчас. …У их следующего дома растут гортензии. И рябина. И только иногда, в середине мая едва-едва слышен запах вишневого цвета, и Дерек говорит: - Не сейчас И ветер отступает. А Стайлз каждый раз обнимает его, словно чувствует, что его ждут где-то еще. И не пускает, не пускает, держит… Дерек приезжает в середине мая. Стайлз выбирается следом из машины и удивленно охает, когда через высокие кусты перемахивает женщина в запахивающемся платье и настороженно оглядывается по сторонам. У нее все та же шальная улыбка, предназначенная Дереку и той, кого он дождался, чтобы привести с собой в этот уютный рай… …А вокруг дома цветут вишни, уже отцветают, и белые лепестки то и дело срываются по воле прихотливого ветра, летят, кружат, оседают белым подобием снега на розовых кустах с кроваво-алыми цветами…