***
С Чонгуком тяжело было уживаться первые... Всегда. Он сочетал в себе набор тех качеств, которые я терпеть мог едва ли: невоспитанность, грубость, прямолинейность, отсутствие зачатков мозга. А ещё у него были нереально тупые шутки, такие же, как и он сам. — Тэхён! ТЭХЁН! Я благоразумно молчал, продолжая заниматься своими делами. — Молчишь – в жопе торчишь. Минутная оторопь, сменившееся возмущением с примесью раздражения. Однако, не желая опускаться до уровня дна, где и обитает сосед, прикусил язык. — Тэхён! Тэ-хён! Игнорирую. — Тэхён! Упрямо игнорирую. — Тэхён. — Ну что? — Отозвался - в жопе оказался. Его заливистый смех и шутки эпохи Чосон раздражали меня, кажется, больше всего на свете. Но я терпел сквозь сжатые зубы, и для этого имелись веские причины: Чонгук платил мне аренду в два раза больше той, что я установил. Хотя, учитывая принесённый ущерб моей нервной системе, этого было недостаточно. 19 сентября 2015 года. Воскресенье. За окном пасмурно, в доме прохладно. Я, укутанный в плед, поправляю важно очки и перелистываю страницу. На фоне странные звуки и непонятная возня вперемешку с режущим слух матом. Типичное утро. Чонгук, хромая, ползет в гостиную. Уставший, помятый, с намеками на щетину, мешками приличных размеров. Смотрит на меня, читающего книгу, укоризненно долго и выдает короткое: — Есть хочу. — Ну заебись! А мне теперь что делать? Занятие мне нашли довольно быстро: уже через пять минут я стоял у плиты в голубом фартуке, купленным соседом, будто специально для такого случая, и разогревал курицу. Позади Чонгук играл на столе с ножом, оставляя царапины на гладкой поверхности. И мне бы возмутиться, разразиться праведным гневом, метая молнии из глаз и рук, откуда угодно, но я лишь боязливо сглатывал и незаметно стирал испарину со лба. Потому что Чонгук в сочетании с острым ножом — бомба замедленного действия, которая, если перерезать провода неправильно, разнесёт меня и всё окружающее на мелкие щепки. С тех пор готовил всегда я. Хотя как-то раз и сосед решил блеснуть кулинарными способностями, я тогда неделю от него отдыхал в больнице. Увезли с отравлением. 2 октября 2015 года. Четверг. Раннее утро. Сонные и растрепанные, мы за столом еле двигаем челюстями, пережёвывая завтрак. Оба опаздываем на пары и в то же время никуда не спешим. Я смотрю на Чонгука, он на меня. Искра, буря... — Хули вылупился, у меня в зубах что-то застряло? Невоспитанный баран. — У тебя что-то не так с лицом. — Отвечаю я равнодушно и бесстрашно: когда спать хочешь, разумные доводы отключаются совсем. — Что? Чонгук все смотрит в экран телефона, поправляет что-то несуществующее. Не выдерживаю. — Поздно поправлять, ты с таким родился! Красиво я тогда через стол летел. С криками и слезами, приземляясь на многострадальный зад, потирая место ушиба и обидчиво выпячивая губу. Не сработало. Непробиваемое бревно. Две недели совместного проживания выбили меня из колеи. Снотворное, что я сыпал в кружку перед сном, дабы не слышать по ночам радостные или не очень возгласы, бесивший звук клацанья по клавиатуре, шум взрыва и автоматную череду, подсыпать хотелось уже Чонгуку. Сосед не отличался любовью к порядку, медленно ввергая мою тихую и расписанную до секунды жизнь в хаос. Я приходил с университета разбитый и полный волнительного ожидания встречи с кроватью, но Чонгук каждый раз преподносил новый сюрприз. Осколки фарфоровой статуэтки - подарок мамы, с которого сдувал пылинки, - на полу, грязные носки на люстре, сломанный замок в душевой. Я мылся, окутанный паром и чувством напряжения, сковывающего движения, зная, что сосед в любой момент может зайти. Так и случалось. Я прикрывался чем мог и визжал, как девчонка, о чём мне непременно сообщали, закрепляя эффект издевательским оскалом. После месяца совместного проживания на поверхность всплыла пропажа футболок. Свободно болтающиеся на мне, Чонгуку они приходились под стать. Я злился, ворчал, пытался вступить в мирные переговоры. Без толку. Я не выдержал. 9 октября 2015 года. Пятница. Стою на пороге гостиной, нервно притоптывая. Чонгук рубится в приставку в моей любимой футболке со слонятами, выглядит немного жутко. Дёргается глаз, храбрости через край, неожиданный прилив сил, к дивану не иду – порхаю на крыльях смелости, в руках сияет меч правосудия. Скрестив руки на груди, смаргиваю ведение, стою. — Бля, Тэхён, непрозрачный, подвинься. Взглядом плавлю сталь, не меньше. — Ты оглох? Я из-за тебя проигрываю. Выдёргиваю провод из розетки, телевизор напоследок мигает синим, погрузившись в темноту. — Проблемы? Вот так вот просто. Одно слово, а спина покрывается липким потом, взгляд заставляет уверовать, что это я живу на правах съёмщика и в любой момент могу вылететь. — Верни футболку. — Забери, — отвечают мне с вызовом в горящих глазах. Для Чонгука жизнь – игра, в которой правила созданы только для того, чтобы их нарушать. И я готов сыграть тоже, стать противником, когда трофеем служит моя футболка. Нападаю неожиданно, тяну за ткань, пытаясь снять. Мне больно заламывают руку, вдавив лицом в диван, с губ срывается хриплый стон — всё, что я могу противопоставить силе соседа. Волосы лезут в глаза, воздуха не хватает катастрофически. Горячие пальцы ослабляют хватку на затылке, дёргаюсь, пытаясь избавиться от оков, а в итоге упираюсь задницей в пах. Замираю. Тяжёлое дыхание Чонгука щекочет кожу на оголённой пояснице, я нервно сглатываю слюну. — Чонгук? Меня отпускают. Бабочкой выпархиваю с дивана на пол, с прищуром слежу за каждым движением соседа. Он через голову снимает футболку, я неожиданно смущаюсь, выставляя руки вперед. Щёки горят алым закатом, сквозь оттопыренные пальцы проглядывают голая кожа груди и розовые соски, широкие плечи и вразрез им неожиданно хрупкие ключицы. И чёртова издевательская улыбка. — Что такое, Тэхён? Его голос звенит в голове, вязкий, тягучий, точно мёд. Такой же сладкий, как сахар, скрипит на зубах. Хмурюсь, желваки ходят на скулах, ухожу из гостиной прочь, напоследок хлопнув дверью. А в комнате, отдышавшись, ладонью чувствую стук сбившегося с ритма сердца. Совсем немного, но мне не нравится. 17 октября 2015 года. Суббота. Нервно вожу колёсиком мышки, отматывая вниз, смотрю на экран ноутбука. Глаза болят ужасно, снимаю очки, делаю жалкое подобие массажа. Утренний холодный осенний свет слепит, щурюсь, пытаясь разглядеть настенные часы. Восемь утра. И чего, спрашивается, Чонгук встал в такую рань? В глаза словно насыпали песок, на языке привкус бессонницы. Не сплю второй день: предстоящие промежуточные контрольные пугают, сроки сдачи статей поджимают. В голове раздражающий гул и одновременно пустыня, как и в желудке, о чём последний свидетельствует протяжным воем. Болью отдаётся мочевой пузырь, а Чонгук в ванной всё плещется уже час как точно, желание сомкнуть пальцы на его аккуратной шее растёт с опасной скоростью. Как-то раз на вопрос "что можно мыть так долго?" сосед ответил просто и лаконично: "а как же Чон Чонгук-младший?", больше я у него ничего не спрашивал. За мыслями обо всём на свете и ни о чём конкретно хлопок двери замечаю не сразу, успеваю среагировать только на тихое: "Тэхён, у меня проблемы." Оборачиваюсь. Сердце ёкает. С необычайной ясностью понимаю, что проблемы, кажется, у меня. Чонгук стоит, придерживая розовое полотенце на бёдрах, а дальше — ничего. Ни-че-го. На голом торсе блестят капельки воды, красиво так переливаются цветами радуги, или же у меня совсем крыша едет. Чернее обычного чёлка откинута профессиональным, до мозолей отработанным движением наверх, грудь тяжело вздымается в такт моему сбившемуся дыханию. Сглатываю. Скольжу взглядом вниз: великолепные рельефные ноги, полоска для депиляции на правой... Бля. — Какого..? — Я просто решил проверить, насколько это больно, но оторвать не смог. Точнее... не решился. — Бля. Чонгук стоит, как провинившийся школьник. Ладно, ни один провинившийся школьник не выглядит так вызывающе круто, что дух захватывает. Я захлопываю рот, некрасиво, неэстетично встаю, треща затёкшими костями, походка отнюдь не модельная. Вблизи сосед ещё лучше, настолько, что внутри постепенно, но верно развивается комплекс неполноценности. Приехали. — Ну и что я должен сделать? — Ты вроде с виду умный пацан, но вопросы у тебя реально тупые. Оторвать полоску, наверное. Оскорбления пропускаю мимо ушей, недоверчиво выгибаю бровь. Нет, я так не могу. — О тупости мне толкует сейчас парень с полоской для депиляции на ноге? — Пошёл нахуй. Разворачиваюсь, иду. — Тэхён, блять, я пошутил, иди сюда. — Я не блядь. Чонгук смотрит пронзительно зло из-под чёлки, съехавшей на лоб, внутренности медленно сворачиваются в узел, я сам, кажется, сворачиваюсь и ломаюсь. — Просто оторви эту чёртову полоску. Каждое слово проговорено точно, чеканно, холодно, влетает аккурат в мою голову и отпечатывается на мозгу. Хочется подчиниться. — Мне за это ничего не будет? Никаких хуков слева, справа, сальто назад? — осторожно интересуюсь, подходя максимально близко. — Я постараюсь. — Слабые гарантии, я не согласен. — Да заебал! Просто оторви эту... ТВОЮ Ж МАТЬ, СУКА! Чонгук носится по комнате, непечатные выражения вылетают изо рта без остановки. Полоска для депиляции, чёрная от волос, сиротливо валяется на полу. Кривлю рожу от отвращения, откидывая тапком подальше. Однако стоит увидеть аккуратный чистый прямоугольник кожи на правой ноге соседа, я начинаю захлёбываться смехом и слезами, вдыхаю воздуха побольше и снова плачу, на уговоры "хватит смеяться, уёбок!" отвечаю громким "ахахаха". На следующее утро я просыпаюсь от неприятной боли. С чувством неизбежного открываю глаза, смотрю. Кожу рук и ног облепляют чёртовы полоски, с особым усердием и намертво приклеенные, на животе подпись Чонгука, точно метка оборотня, будто я глуп и не понял бы, чьих это рук дело. — ЧОН ЧОНГУК, СУКА! А в ответ мне до одури омерзительный смех... 24 ноября 2015 года. Вторник. Истошный крик и жуткий смех после. Холодею скорее от второго, чем первого. Шум задним фоном раздражает ужасно, производительность труда падает до нуля. Уже как десять минут читаю одно и то же предложение, не понимая нихрена. Омерзительная мясорубка в телеке, кровь фонтаном, Чонгук смеется над тупыми главными героями фильма, попкоринка летит точно в рот. Гостиную я занял первый, читал конспекты, никому не мешая, но захотелось же соседу будоражащих кровь ощущений. Спор и крики, уговоры смотреть дурацкий фильм у себя в комнате не действуют. От безысходности предлагаю свой ноут, но Чонгук слишком баран, а я от него заразился. Итог: орущий телевизор, сквозь скрежет зубов заучивающий материал я, мудак на диване. Картина маслом. Тянусь к кружке кофе на тумбочке, ловлю долгий, задумчивый взгляд соседа на себе. Никаких эмоций, сложно предположить направление его мыслей. На периферии сознания бултыхается в чёрной воде липкое чувство страха. Чонгук, свесивши руку с дивана, напоминает кота, наблюдает за каждым моим движением глазами цвета тёмного шоколада. Игнорирую профессионально, подношу кружку ко рту... — Переспим? Конспекты оплёваны, и сам я тоже. Искренне жалею, что на соседа не попало. Пронзительный кашель вырывается из глубины, неприятно царапает горло, я ещё долго не могу нормализовать состояние. Вытерев рукавом кофты кофе с губ и щеки, смотрю на Чонгука сквозь стекло очков, на языке вертится колкое "пидар", но жизнь всё-таки дороже. Включается режим игнора. — Я вообще-то серьёзно. — Ты гей, что ли? Внутри зарождается паника напополам с непонятной надеждой, кажется, я окончательно сошёл с ума. — Не, — не соглашается Чонгук, сморщив нос, — один раз не пидарас. Без смеха и шуток, он говорит серьёзно, настолько, что я верю. — Тэхён-а. Не знаю, каким образом за секунду я успеваю перелететь через кресло. Между нами встаёт преграда, внушающая слабую веру, лучше, чем ничего. Улыбающийся Чонгук на прицеле, нервы на взводе, натянуты, будто струна — сыграй и лопнут. И Чонгук играет. Встаёт с дивана тягуче медленно, делает шаг по направлению ко мне, без суеты и лишних движений. Взлохмаченные волосы и открытые ключицы, скрещенные руки и черти во взгляде, от каждого вздоха чёрная футболка на груди натягивается. Красивый, зараза. — Слушай, ты, — начинаю до смешного серьёзно, не забывая тыкать пальцем в сторону собеседника, — возьми свои тупые идеи и иди вместе с ними в жопу! — Это я и собираюсь сделать. Три секунды на понимание, возмущение плещет через край. — Иди нахуй! — По твоей части, — парирует сосед и добавляет через минуту, — у тебя ни единого шанса. Выход есть всегда. — Ты не посмеешь, это статья. Расстояние постепенно сокращается. — Я тебя выселю. Любые кажущиеся на первый взгляд весомые аргументы разбиваются об его пошлую ухмылку и задорный блеск в глазах. — Ты не сможешь ничего сделать, если я не захочу. — Ты прав, — Чонгук теряет всю уверенность вмиг, будто по щелчку пальцами невидимого кукловода, пожимает плечами. Слишком быстрое согласие настораживает, я с опаской жду продолжения. И получаю. — Поэтому я сделаю всё, чтобы ты захотел. Отлично. Прекрасно. Шик, блеск, фанфары и аплодисменты. Я содрогаюсь от кипящего словно лава ужаса и срочно хочу к маме. Штурм крепости Ким Тэхён начался 25 ноября 2015 года в семь часов утра. Использовались самые грязные и запрещённые приёмы, такие как долгие таинственные взгляды в самую суть, случайные, но от того будоражащие молодую кровь прикосновения, улыбки, открытые и тёплые, будто бы летние вечера в беседке с семьёй. Я торопел и терялся, вся моя собранная по крупицам злость и холодность распадались на атомы, попытки игнорирования загоняли в сотканный собственными мыслями угол. Я всё чаще склонялся к мысли, что веду себя слишком грубо, неправильно, из-за чего бесился ещё больше, и не понятно, на кого именно. Помимо всего прочего Чонгук начал убирать за собой. Пусть где-то не очень аккуратно, с осколками стакана на полу, с остатками засохшей еды на, по его заверениям, чистой посуде - всё же лучше, чем ничего. Я постепенно привыкал, рассматривал соседа с другой стороны и под другим углом, с неизбежностью наблюдая, как блестящие в лунном свете тонкие нити паутины медленно опутывают тело. Попытки сопротивления равны нулю. К счастью или беде, я не боюсь пауков. И если все его выпады я с готовностью отражал точно искусный фехтовальщик, один оказался пропущенным. И загнанным в грудь почти по рукоять. Котёнок. Вечер 1 декабря 2015 года. Кутаясь в шарф, я заставляю себя поднимать ноги, переходя от ступеньки к ступеньке вверх. Холодно, пальцы сводит, стук по поверхности двери выходит глухой и слышный едва. На звонок нажать нет сил, а в итоге оказывается, что незаперто. Я разуваюсь, шатаясь из стороны в сторону, словно пропустил через себя не одну бутылку алкоголя, подмечаю грязные следы на светлом кафеле. Явно не Чонгука — слишком маленькие. Срываюсь с цепи. В последнее время отношения с соседом развивались на диво отлично, со взаимными уступками, пониманием и обменом фальшивыми любезностями, но я всё равно продолжал лелеять в душе чувство обиды и бередить старые раны. Повод придраться подворачивается прекрасный, подливает масла в ещё горящий огонь. В гостиную я вхожу уже неконтролируемым зверем и остываю также быстро, как будто на раскаленный камень выливают тонну холодной воды. Глупо хлопаю глазками минуты две, в происходящее не верится вообще. В трёх метрах от меня Чонгук спит на диване с маленьким котёнком в руках, мокрая и местами испачканная футболка выгодно подчёркивает всё, что надо. Рядом разбросаны фен и полотенца, кошачьи следы на столе, на обложке книг, мне плохо. Сердце стучит часто-часто. В ванную идти побаиваюсь, боюсь наткнуться на океан. Ресницы Чонгука дрожат, исцарапанные руки судорожно прижимают котёнка. Кажется, я и сам дрожу от переполнивших чувств. Чонгук выглядит слишком мило, слишком не как Чонгук, которого я привык лицезреть изо дня в день. Жутко и страшно. Внутри зарождается щемящее чувство заботы, хочется пригладить черные словно вороново крыло волосы, увидеть благодарную улыбку. Рука застывает на пути, так и не достигнув конечной остановки. Взглядом касаюсь его щеки, легко и невесомо, задеваю кадык, скольжу пальцами под футболку, катастрофически нечем дышать. Я точно водолаз, иду ко дну, туда, где обитает Чонгук. Грудь разрывает от давления, остатки кислорода вдыхаю в последний раз и тону. Трясу головой в попытке избавиться от видений. По телу боязливая дрожь, я, застыв статуей, стою ещё долго, просчитывая дальнейший план действий. Выбираю более приемлемый. Котёнок бережно перемещается на кресло, фен на полку, полотенца в стиральную машину. Вытираю пол, стол, книги. С последними повозиться пришлось знатно, смириться с темными пятнами было нелегко. В ванной, как и ожидалось, потоп, из открытого шампуня на пол капает вязкий гель. Спотыкаюсь, прикладываюсь головой об раковину, мат изо рта вылетает случайно. Понимаю, что медленно, но верно превращаюсь в Чонгука, ужасаюсь, схватившись за сердце. Порядок в ванной наводится быстро. На автомате убираю вещи по местам, мысли витают где-то отдельно от меня. Возвращаются только когда, замешкавшись, решаю, укрыть ли соседа. Ответ положительный. Накидываю одеяло на дрожащие плечи бережно, удивлению нет предела. И это удивление перерастает в немой крик, когда за руку хватают цепко и смотрят умоляюще. — Только котёнка не прогоняй, хорошо? Я буду доплачивать. Пальцы смыкаются сильнее, я усердно киваю, закрепляю эффект твёрдым "да". Чонгук с облегченным вздохом откидывается на подушки, его блестящий яркий рот полураскрыт, в комнате душно, воздух в лёгких раскалён и наэлектризован. Моё запястье плавится под его сильными пальцами, невыносимо больно и в то же время слишком хорошо. Отпускать меня, кажется, не собираются. В полусогнутом положении неудобно, спина затекает. Я дёргаю рукой, как бы намекая, но понимают меня совсем неправильно. От резкого движения заваливаюсь на диван, охваченный путами. Задыхаясь возмущением, я пытаюсь встать, но сомкнувшиеся на талии руки и тихий шепот в затылок делу способствуют мало. — Останься. Я заплачу. Если бы всё в мире можно купить за деньги. Горячее дыхание щекочет загривок, приятно до мурашек, до согревающего тёплого огонька внутри. Боюсь спугнуть, вздохнуть не так, потушить навеки. Прохладные руки прижимают к чужому телу, сильнее, сдавливая, словно плюшевого мишку, я и не против. Чонгук водит носом по шее медленно, волнительно, издевательски, мокрый след его губ блестит в изгибе плеча, вздох, рассказывающий о тяжести подходящего к концу дня лучше слов. Сосед доверчиво прижимается щекой и засыпает. А у меня внутри колкое чувство обиды мешает отключиться, и злость на самого себя за слабость и дурацкое ожидание продолжения. Всю последующую неделю я вёл себя как конченный идиот: при виде Чонгука способность ясно мыслить улетучивалась вместе с нормальным сердцебиением. Я заикался, пытаясь донести свою мысль, вздрагивал при случайных прикосновениях, робел и терялся под взглядом шоколадных глаз, а сосед лишь снисходительно улыбался, обескураживая. И молчал. Иногда мне предоставлялась возможность наблюдать за его творческими порывами: Чонгук усаживался за небольшой плетённый деревянный столик у окна, отодвигая светло-голубую занавеску, и выводил ровные штрихи в блокноте, создавая картинку. Я засматривался. На его внушительную и спокойную фигуру, подсвеченную ореолом снежной зимы за окном, на задумчивый профиль и закусанный кончик карандаша, прислушивался к дыханию, подстраиваясь, дыша в унисон. Его непослушная чёлка лезла в глаза, Чонгук сдувал её и закусывал губу, на расстоянии вытянутой руки рассматривая получившееся. Закрывал, не показывая мне. 6 декабря 2015 года. Воскресенье. Запах жареной курицы ударяет в нос. Я стою у плиты, придерживая указательным пальцем нужную страницу книги, лопаткой в другой руке переворачивая мясо. Желудок предательски урчит, очки съезжают на кончик носа, я скашиваю глаза, но внимание перенимают стройные рельефные ноги в тёмных джинсах на пороге комнаты. Чонгук стоит, стряхивая с головы снег и попутно стягивая шарф, я вопросительно выгибаю бровь, готовый слушать. — Тэхён, жрать хочу, умираю. Иногда мне совсем не хочется, чтоб Чонгук открывал рот: момент обязательно будет испорчен. Провожаю его пустым взглядом, снова утыкаюсь в книгу. Опомнившись, кричу вслед: — Через полчаса будет готово. — А побыстрее никак? — Выпей кофе. Стоит Чонгуку потревожить атмосферу маленькой кухни своим присутствием, комнатка резко становится тесной и не пригодной для двоих людей. Куда я не повернусь в поисках ножа или нужных специй, практически утыкаюсь носом в его нос и сбиваюсь с толку, теряя нить мыслей, словно ускользающий шёлк. Чонгук недовольно ставит чайник, задевая меня плечом, кипящая в масле курица удостаивается его пристального и голодного внимания. Он тянет загребущие руки в сторону огурцов, получает деревянной ложкой и хищно облизывает место удара. Один только вид блестящего тёмно-розового языка заставляет краснеть и отворачиваться, неловко переминаясь с ноги на ногу. Я поправляю очки и облегчённо выдыхаю, стоит соседу сесть на стул, чувствую, как нереально припекает ровно между лопаток, а после и затылок. Чонгук шумит холодильником, с противным хлюпком пьёт чай, будто бы специально раздражая ещё больше, и неожиданно обнимает со спины, ставя голову на плечо и прижимаясь всем телом. Нож уходит с траектории влево, задевая палец, с уст срывается злое шипение. Я рассматриваю проступающие сквозь рану кровавые капли через стекло очков, чувствуя жар тела сзади, и совсем не ощущаю боли. — Принеси пластырь. Чонгук мягко перехватывает мои руки, отбирая нож, разворачивает к себе. Слизывает кровь, шумно посасывая, его горячий язык проскальзывает между пальцами, намекая, он дует на место ранки, но совсем не выглядит виноватым. Кровь - слишком личное. Поясницей упираюсь в столешницу, на фоне шипит масло, и пора бы уже выключить газ, только мысли занимает лишь тот факт, что в штанах неприятно тесно. Чонгук прижимается ближе, кусая за подбородок и целуя в уголок челюсти, останавливается в миллиметрах от губ, тяжело дышит. Бесконечный тихий океан бунтует и бьётся в агонии, в нос ударяет запах клубники, невыносимое желание слизать вкус с чонгуковых губ. Замираем с одинаковым желанием и глупой гордостью, никто не решается сдаться первым, перетягивая канат на себя. Бесконечная игра. Чонгук уходит, напоследок ощутимо шлёпнув по заднице, а я остаюсь совершенно один посреди кухни, разочарованный, возбужденный и очень злой. 12 декабря 2015 года. Ночь. Декабрьский снег метёт, не переставая, под аккомпанемент затяжного воя. Градус падает стремительно, руки холодеют. В доме тихо, слышен только шелест страниц. С тревожным вздохом откладываю книгу, выключаю зачем-то светильник, погружаясь в темноту. Уже давно перевалило за полночь, но соседа всё нет, и информации о том, что задержится, не поступало никакой. Внутреннее волнение доставляет некоторые неудобства, раздражает, но позвонить, спросить "всё в порядке?", не хватает смелости или мешает глупая гордость. Поэтому продолжаю нервно отмерять минуты за минутой, напряженно впившись взглядом в телефон. Спустя полчаса я обжигаю горло алкоголем, сквозь пальцы рассматривая потолок в темноте. В уютной тишине слышна только возня: котёнок, названный Шугой, потому что белый как сахар, играется со скомканным листом бумаги. Улыбаюсь, вспоминая совместный сон на диване и утро, неловкое и робкое, мои продрогшие ресницы и холод, заставляющий прижиматься к горячему телу Чонгука в поисках тепла. Его дыхание на моих волосах и толпы мурашек от случайных прикосновений, котёнок пищит на фоне из-за отсутствия еды и внимания и служит предвестником расставания. Хлопает дверь, содрогаются стены. Три часа ночи, Чонгук наконец объявился, злой как чёрт. Твёрдой недовольной поступью пересекает гостиную, взгляд падает на бутылку алкоголя на столе, останавливается. Возвращается обратно, садится на диван, закинув мои ноги к себе на колени. На его волосах тает снег, превращаясь в капельки воды, которые непременно блестели бы при свете. Такой же снег то падает за окном, то кружит в танце с ветром, зима рисует инеем узоры на стекле, красиво и волшебно, словно в сказке. Холодная декабрьская ночь сочится в комнату из приоткрытой форточки, но я совсем не мёрзну: разливающееся внутри тепло растекается по венам, въедается в кровь, взрывается фейерверками под веками. Я продолжаю глупо улыбаться, желая остановить время, чтобы не было этих жизненных хлопот и переживаний, ссор и обид, совершенно не нужных никому. И хмурого Чонгука тоже. — Что случилось? — осторожно интересуюсь, прикладываясь губами к горлышку. — Почему ты напиваешься? — Не знаю. Одна из ненавистных привычек соседа – отвечать вопросом на вопрос, к которой я привык за полгода настолько, что почти не замечаю. Почти. — Будешь? Чонгук долго и с какой-то обречённостью смотрит на наполовину полную бутылку (выпивка придаёт оптимизма) и отрицательно мотает головой. — У меня на девушку не встал. Понимаешь? Всё на месте: длинные стройные ноги, пышная грудь, миленькое личико с оленьими глазами. И пусть, что сделанное, по барабану. Она всё трётся об пах, губы мои лижет, а внутри пусто. Ни-хре-на. Зато на тебя, пьяного и с глупой улыбочкой до ушей, встал. Блять. Время, кажется, действительно замирает. Белые хлопья облепляют окно, будто просятся внутрь, не зная, что для них визит в нашу скромную обитель может обернуться смертью. Под рёбрами гулко бьётся сердце, готовое сломать сковывающую клетку, кровь приливает к щекам. Осторожно вожу пяткой по бугорку под молнией джинсов, нервно облизывая пересохшие губы. Меня тянут за тонкие лодыжки вниз, накрывая сверху, горящие россыпью звёзд глаза напротив, космическое влечение, срывающее маски. Еле слышное "Тэхён-а" на грани мольбы и поцелуй с привкусом виски, жаркий и душный, сносящий крышу, давящий на газ в упор. Мы мчимся на огромной скорости в пропасть. Чонгук снимает свитер и возвращается к шее, вылизывая и покусывая, стону в ответ на оставленный засос. Отвечаю с исступлением и крайней степенью отчаяния, стирая чужие губы в порошок, ногтями царапаю искры на лопатках, точно неприрученная уличная кошка. Болезненно тесно в штанах, колени сводит нетерпеливой судорогой, выгибаю спину, чтобы прижаться теснее, как последняя шлюха. Мне шепчут тихое "подожди" в раскрытые горящие губы, и возвращаются с баночкой лубриканта и презервативом в зубах. Лунный свет отбрасывает причудливые тени. Чонгук смотрит вопрошающе, давая время подумать или передумать, но будто срывается с цепи после умоляющего "возьми меня". Больше нет глупого перетягивания и борьбы, канат отброшен, мы соединены в поцелуе, разделяя на двоих боль, томление и карту новых ощущений, заново изучая и оставляя пометки в виде наливающихся кровью засосов, алеющих царапин и полумесяцев на блестящих капельками пота бёдрах. Утро 13 декабря. Потолок скачет. В висках грохочет и пульсирует, налитые кровью глаза смотрят в пустоту комнаты долго и умоляюще, но сознание не прекращает издевательство. — Бля. Бутылка виски в руках, стол, снег, одиночество, злой чёрт. Мольба и поцелуи, словно не поцелуи, а соревнование, кто кого больше засосёт. И Чонгук явно выигрывал. — Бля. Кожа к коже, ощущения не передаваемые, рука на голом торсе, пальцы задевают соски, бутылка ликёра вперемешку с виски, вкус отвратительный, зато крышу сносит неплохо. Горло обжигают влитый алкоголь и пьяные поцелуи, глоток за глотком снова и снова, а дальше – темнота. Я будто стою в полнолуние перед лесом, заглядывая между деревьев, страшно и холодно, но любопытство сильнее. Вертикальное положение не удаётся. Комната шатается, задница болит пиздецки, поясница ноет, передвижение кажется невозможным. Натягиваю шорты на вымазанные засохшими белесыми каплями бёдра, плетусь в ванную, натыкаюсь на большой комок боли. Из воспоминаний. Сломанная дверца шкафа – перебирая все имеющиеся на данный момент картинки, мозг выдаёт ни-че-го. Полотенце на полу в душевой кабине – Чонгук пытается вытереть меня и себя от спермы под струями воды, и я кричу ему сквозь шум, что он идиот. Корзинка с зубной щёткой и пастой на полу – я неловко взмахиваю руками, всё валится вниз. Умываюсь холодной водой, бодрит адски и процесс идёт быстрее. В душевой воздух ещё раскалён от наших жарких сбившихся дыханий, здесь Чонгук имел меня в разных позах до беспамятства, вжимая грудью в запотевшую стенку, стирая кожу со спины, заставляя прогнуться в пояснице. Моя ладонь проделывает дорожку по стеклу вниз, меня тянут за волосы, из глубины вырывается утробный стон, скольжу рукой по животу вниз, улыбаясь и помогая себе дойти до предела. Трясу головой и бегу прочь из ванной. На кухне бутылки алкоголя, свои эксперименты помню отлично, а вот выкуренные сигареты не очень, однако одинокие окурки на полу и столе имеются. Кажется, Чонгук задумчиво курил в открытое окно совершенно голый, а я пялился на его упругую задницу и покорно ожидал продолжения, растягивая себя сам. Стыдливо закрываю глаза рукой в попытке остановить процесс восстановления пробелов, но пазлы складываются сами собой в продолжительный видеоклип со мной в главной роли. Помнить буду долго. Чонгук перегибает меня через диван и вколачивает в него же каждым сильным толчком, Чонгук слизывает с пупка виски и прокладывает влажную дорожку вниз, Чонгук вставляет блестящие от смазки пальцы, Чонгук стонет от головокружительного минета в моём исполнении. Заглатываю как в последний раз, давлюсь кашлем, слюнями и спермой, беру за щёку и противно причмокиваю. Его пальцы путаются в волосах, направляя, подстраиваюсь под ритм и всё равно не успеваю. — Бля. Я скачу верхом, облизывая вставленные в рот пальцы, раздвигаю ноги и хрипло стону от наслаждения. Чонгук ободрительно шлёпает по заднице и что-то хрипит в пьяном бреду про отличную наездницу. Сажусь на стул с грохотом и отчаянием, сквозившем в каждом движении, ищу, чем запить, но бутылки опустошены нами ещё вчера. Ещё никогда мне так не хотелось забыть. Ещё никогда не хотелось смочить горло напоследок и уменьшится до размеров пылинки. Устало сгорбившись, я продолжаю накручивать себя и прокручивать в голове кадры, ожесточённо и назло тыкая на кнопку "replay". Совершенно не замечаю чужого присутствия. Или родного? Чонгук сидит напротив, уткнувшись лбом в поверхность стола, и я благодарен ему за молчание. Но не долго. — Для первого раза отличный минет. — Пошёл нахер отсюда! Сосед смеётся заразительно, направляясь к плите лениво и медленно, но я, упрямо насупившись, скрещиваю руки и прожигаю взглядом спину. Вспоминаю, как в исступлении, содрогаясь от оргазма, с маниакальным удовольствием испещрял эту самую спину бороздами, сдаюсь с тяжёлым выдохом. — Тэхён-а, кофе будешь? — Угу. — Я тоже, сделай. — Ты знаешь, у тебя самые отстойные шутки из всех, кого я знаю. — Придётся сократить круг твоих знакомых. Я устало закатываю глаза, а в ответ получаю ослепительный оскал и невероятное продолжение: — Шутки, может, и отстойные, но тебе всё равно нравится. Я не смог возразить.***
Квартира содрогается от стука входной двери. Положив покупки на пол, Тэхён разувается и спешит с пакетами в зал, мимолётно подмечая читающего книгу Чонгука на диване, летит к наряженной ёлке и ещё не понимает, что читающего Чонгука он видит впервые за полгода совместного проживания. Запах хвои дурманит, ёлка пестрит цветами радуги, но не хватает последнего завершающего штриха, которого Тэхён наносит с детским восторгом, осматривая получившееся новогоднее чудо. — Чонгук, смотри, я купил звёздочку! — Чон Долбаёб? Ебанутый из всех, значит? Улыбка съезжает в пустое холодное дно вместе с настроением. Тэхён растерянно рассматривает до злых, обидных слёз и полукружьев ногтей на ладонях знакомый переплёт и хочет провалиться туда же, куда и упало то немногое всё. — Чонгук... — Невоспитанный баран и непробиваемое бревно? — Чонгук, это было давно! — Терпеть меня не можешь? — Какого хрена ты лезешь в личное вообще! — Тэхён срывается на крик и с места тоже. Чонгук вяло отмахивается и пытается перелистнуть страницу наиинтереснейшей хроники, но в итоге упирается взглядом в закрытый дневник, махнувший напоследок жёлтым мишкой с переплёта. Не круто. Тэхён молчит, отвернувшись, ковыряет ногтем дырки на коленях – мама непременно бы убила за столько неуместную одежду зимой. При воспоминаниях о семье злость улетучиваются моментально, оставляя после себя неприятный осадок, и убивать не хочется совсем. Только вот за новогоднее настроение обидно. — Неси резинки и смазку. Будем выбивать из тебя всё это дерьмо. — Сам ты дерьмо, понял? Я хотел отметить Рождество как нормальный человек. — Оно будет самым незабываемым, Тэхён-а. Обещаю. Тэхён верит безоговорочно. — За тебя, — Чонгук прячет улыбку за бокалом игристого и выпивает до дна. И любит его в новогоднюю ночь, выражая чувства нежными и боязливыми поцелуями, ловит губами его слёзы и не может насытиться вкусом кожи и пряным запахом корицы.