Отражение

Я больше не мог смотреть на это лицо. Смерть преобразила его до неузнаваемости, безжалостно стерла нашу былую схожесть. Когда я впервые увидел моего брата мертвым, я хотел закричать что-то типа «Это не он, неужели вы не видите?! Это не может быть он!» А вдруг я на самом деле говорил вслух? Наши родители, наши друзья — они стояли вокруг меня и брата, окружив нас своеобразным кольцом, и мы находились в центре этого круга, границы которого никто не решался нарушить. Я дотронулся до его холодной, остро очерченной скулы, и провел пальцем по всей линии, остановившись на подбородке. Его подбородок всегда был чуть вздернутым, как и у меня, но в этот раз он опущен. Черные волосы разметались по белоснежной ткани, вызывая у меня воспоминания о днях, когда я видел эту картину, лежа в собственной кровати. Но тогда мой брат просто спал, и видно было, как размеренно вздымается грудь под тонким покрывалом, подрагивают ресницы и крылья изящно очерченного носа. В те времена я знал, что стоит мне только захотеть, и он очнется. Люди, потрудившиеся над его лицом в морге, отлично исполнили свою работу. Иногда мертвых желают показать живыми, просто заснувшими глубоким сном. Мне всегда казалось это отвратительным, даже мерзким. Зачем стремиться надеть маску на мертвеца? Неужели даже после смерти нельзя предстать перед другими таким, каков ты есть без этого отвратительного грима? Но на лице моего брата не нарисовали угасшую жизнь, наоборот, они подчеркнули эти изящные мазки, выполненные рукой Смерти. Её работа специфична, но как бы к ней не относились живые, она притягивала к себе их взоры. Я в последний раз взглянул на брата, видя всё лицо целиком, но замечая лишь урывками — длинные тени от неподвижных ресниц, еле заметные синие пятна под глазами, ровные полосы темных бровей под высоким лбом и сшитые в одну линию губы — а после подошел к матери, которая прижималась к отцу, и смотрела безучастным взглядом на гроб. Ох, мама, если бы ты только знала, как давно на самом деле ты потеряла своего сына...

***

Нужно начать с того, что с самого детства я ненавидел собственного брата. Все наши родные называли нас «прелестными копиями», и Рей одобрительно смеялся в ответ. За улыбку, целыми днями освещавшую его лицо, моего брата любили больше, чем меня. А я же, стремясь доказать им всем, как мы различны, всегда только кривился. Брат никогда не разыгрывал свое дружелюбие, он и вправду радовался всему, что происходило с ним, будь то изодранные коленки или фингал под глазом, полученный от одноклассников, нечаянно схлопоченные двойки в школе и даже боль от разочарования в первой любви. — Это не страшно, — говорил он мне тогда, даже не пытаясь стереть бежавшие по щекам слезы, — не страшно, я ведь живой. Поэтому я чувствую такую боль. — Я бы на её месте тоже тебя бросил, — ворчал я, украдкой поглядывая на скрючившуюся на кровати фигурку брата. — Ты же невыносим. — Я знаю, ты меня не терпишь, Джесси, и даже не прошу твоего сочувствия, — улыбнулся парень, вытирая рукавом покрасневший нос. — Просто послушай: ты ведь тоже когда-нибудь найдешь того, в кого втюришься по уши… И если перестанешь вечно морщиться и кривиться, это произойдет быстрее. — А мне никто не нужен, ясно! — вскричал тогда я, уязвленный словами брата, — и не смей критиковать меня! — Я выбежал из гостиной и закрылся в своей комнате. Мне было почти пятнадцать, и у меня не было друзей, не было девушки. Мне так не хватало смысла жизни, поэтому я и завидовал своему брату, который никогда не унывал. Меня раздражала его веселая натура, его бесконечная улыбка, уродливо преображавшая его лицо. Тогда я подолгу смотрел в зеркало — старое и огромное, в полный рост — висевшее в моей комнате, и радовался тому, что не похож на брата. Я был другим — спокойным, уравновешенным и здравомыслящим. Я был во много раз красивее своего близнеца, хотя для других, даже для наших родителей, мы продолжали оставаться теми «прелестными копиями». Отражение поначалу стало мне товарищем, с которым я мог болтать, не задумываясь о своих словах. Потом оно заменило лучшего друга, а чуть позже — предмет страсти и вожделения. Я влюбился в собственное лицо, смотрящее на меня с зеркальной поверхности. Мог часами разглядывать его, как своего любовника, касаться его тела и не чувствовать от этого стыда. А он делал то же самое для меня: перебирал пальцами длинные иссиня-черные волосы, струящиеся по бледным острым плечам, касался возбужденной девственной плоти. И хотя его руки были моими, я задыхался от страсти и прокусывал губы до крови, веря в то, что он — тот, кто смотрит на меня в отражении, — содрогается в таком же экстазе от боли и любви ко мне. В деревне у нас жила родная тетка. Мать не отпускала нас к ней в гости, ничего толком не объясняя. Рей — пай-мальчик — до последних дней жизни тетки выполнял мамин указ. А вот я часто сбегал к ней и проводил долгие вечера в её старом доме, слушая странные мистические истории, и врал матери, отмахиваясь от расспросов тем, что ночую у друга. Тетку остальные жители деревни прозвали колдуньей и плевались ей вслед. Меня же нарекли её учеником и с отвращением косились в мою сторону, когда я пробирался к домику по главной проселочной дороге. Вот от тетки я и узнал впервые о том, что магия существует. Колдунья хранила в своей ветхой избушке книгу, по её словам наполненную чудовищным могуществом, и обещала показать мне, когда стану постарше. А я с нетерпением ждал этого момента, когда смогу прикоснуться к чему-то неведомому, чему-то пугающему и восхищающему одновременно. Где в глубине души я надеялся, что смогу как-то помочь своему зеркальному возлюбленному обрести свободу. Тетка умерла, когда мне исполнилось восемнадцать. Я единственный из нашей семьи, кто оплакивал её смерть. А после похорон перевернул вверх дном старый домик колдуньи и нашел, наконец, под трухлявыми напольными деревяшками вожделенную книгу. Я успел вовремя, потому что сразу же после моего ухода соседи безжалостно спалили дом тетки дотла. Мне понадобился год, чтобы изучить книгу и найти заветное заклинание, и еще год ушел на то, чтобы решиться воспользоваться им. И все это время мое отражение смотрело на меня, жаждало выйти из своей тюрьмы, безмолвно просило избавить от оков. В книге говорилось, что лишь однажды можно прочесть это заклинание, лишь единожды вдохнуть жизнь в свое отражение и тут же принести жертву — себя. Как я знал из рассказов тетки, основа магии держалась на балансе, нельзя было вырвать из пут зеркала свое отражение, не заменив его своими собственными телом и душой. Но я догадывался, что смогу остаться в живых и освободить своего возлюбленного, не нарушив хрупкого равновесия. Ведь у меня была моя «точная копия», мой близнец. Тогда существование Рея сказалось мне на руку, и единственный раз в жизни брат смог мне пригодиться. Мой двойник вышел из зеркала, покинул свой искусственный мир и обрел жизнь, а через мгновение я вновь увидел в зеркале свое отражение.

***

Гроб с телом моего брата ждала печь. В нашей семье кремирование считалось традицией — так хоронили моих предков, так похоронят моих родителей, такая же участь уготована и мне. Но сейчас пришла пора моему брату сгореть в объятиях бездушного пламени. Я вышел на свежий воздух, оставив убитых горем родителей и всех друзей «Рея» провожать его в последний путь. Сам же вышел на аллею парка, безлюдного в это время, и пошел вверх по зарастающей сорняками дороге. Мое отражение заняло место Рея и взяло его имя. Мы жили вместе, наслаждаясь друг другом, отныне неразлучные, хранившие одну страшную тайну. А окружающие лишь радовались, наивно полагая, что братья наконец-то помирились. Я наслаждался ласками своего отражения, и дарил их в ответ. Наша страсть была пугающей и, возможно, для многих отвратительной. Мы играли роль близнецов, хотя каждый из нас составлял одно целое; разделенная на двоих душа, нарастившая на своих ранах оболочку из плоти. Лишь иногда я подходил к зеркалу и, глядя на отражение, спрашивал самого себя, почему окружающие так слепы, раз не видят этих различий между мной и тем, кто отражался в зеркале? И я же успокаивал сам себя, целуя податливые губы и обещая дрожащим голосом, что никто не сможет понять, никогда. А Рей — настоящий Рей — осуждающе смотрел на меня из зеркала, и больше не мог улыбаться, вынужденный всегда носить хмурую маску моего лица. Я добрел до одиноко стоящего кафе, утопающего в пожелтевшей зелени деревьев. Зайдя туда и заказав чашечку кофе, я прошел по небольшому невзрачному коридору, заканчивающемуся белой дверью сортира. Подойдя к зеркалу, висевшему над раковиной, посмотрел на Рея. Я не потерял брата, нет. Ненавистный близнец всегда будет со мной, осуждающе взирая с отражений витрин и зеркал. Я лишился куда большего — самого себя, которого так любил. Мое отражение погибло глупой смертью, настолько глупой, что и вспоминать бессмысленно. Как появился, так и исчез — бесследно, никем не замеченный, вынужденный до последнего носить чужое имя. — Давай, Рей, улыбнись, утешь своего неудачника-брата. Скажи, что я чувствую эту боль потому, что живу… — Но брат лишь безвольно повторял мои слова, глядя с зеркала покрасневшими от слез глазами и кривил губы в устрашающей усмешке.