Научиться жить

      От крика болит голова. Это мешает мыслить р а ц и о н а л ь н о.       Э т о м е ш а е т м ы с л и т ь.       Женщина, с руками усталыми и нервными, говорит громко, и голос — наждачной бумагой по коже. Голос громкий, на крик срывается, трещит по швам, рвётся, становится шёпотом. Лихорадочным. Еле слышным. Женщина хватает за руки, сжимает сильно, чтобы по коже не только бумагой, но и ногтями. Ругается неразборчиво, смотрит в глаза — в меня — и не видит того, что хотела найти. А я не вижу её. Но чувствую. Растерянность, обжигающий изнутри страх и ледяные — вцепившиеся в мои — руки.       Ровный, спокойный голос: пусти. Голос — мой/чужой/всё равно.       Я почему-то не здесь.       Хватка ослаблена. Отнимаю онемевшие руки, дальше — не помню. Помню одно: как лихорадочно собрал вещи и решил бежать.       Куда — неважно.       Уходя, посмотрел: она — без имени, так будет легче забыть — растрёпанная, с неровно вырезанным ртом и зажмуренными глазами, стоит, спиной приложившись к стене. Поднесла запястье ко лбу. Во всём бредовом, плывущем перед глазами мире одно это вижу чётко. Запомнил. Хочется забыть.       Хлопаю дверью, рушится мир из звуконепроницаемого стекла. Сквозь головокружение чувствую, что всё — есть, происходит — сейчас; то, что случилось, было в последний раз.       Дальше что-то новое. Не знаю, что. Боюсь — и хочу — знать.       На улице душно. Дождь — противными мелкими каплями, из-за него в голове глупая (страшная) мысль о том, что в Китае когда-то давно научились сводить с ума мерно капающей водой, и если долго стоять так, то, возможно, со мной случится то же самое.       Пытаюсь отвлечься от дурных мыслей, сосредоточиться на происходящем вокруг, прислушаться к скрипу и визгу колёс, гулкому завыванию ветра в водосточных трубах, но не могу: перед глазами она. Та, что сломала меня без усилий и умудрилась покалечить себя, неосмотрительно и так предсказуемо напоровшись на чужие обломки.       Теперь всё кончилось. И кажется мне: я кончился. Что-то важное, нужное утеряно навсегда.       Так странно, непривычно и жутко: не знаю, что будет завтра и буду ли завтра я. Если да — какой? Блёклая тень себя прежнего, я теперешний или некто непонятный, незнакомый, другой? Если тот, другой — не хочу: могут неправильно срастись переломы. Пусть с ними, но лучше — как прежде — целый.       Сейчас лучше не думать.       Сейчас надо сорваться с места, бежать. Бежать от мыслей своих и страхов, бежать от себя.       Остановиться нельзя.       Иначе — разодрать криком глотку. Орать до надрывного трескучего кашля и горячих слёз, сорванного наутро голоса. Разбить кулаки в кровь, выплёскивая жгучую, кипящую ярость — я полон ей до краёв. Остановиться — навредить. Себе, другим.       Нельзя.       Мимо — неразличимо — люди, дома, яркие вспышки огней; во мне — неуёмная энергия, взрывоопасная адреналино-эндорфиновая смесь. Сердечный ритм 140 ударов в минуту. Явственно чувствую, как каждый отдаётся во мне: систола-диастола, систола…       На миг всё просто, легко и понятно, я не боюсь оступиться.       Смех — открытый, хлёсткий, как плеть — мой. Узнаю себя.       Остановился не сразу, запрокинул голову к небу, глубоко вдохнул. Холодный воздух оцарапал лёгкие и лицо. Не страшно: царапины, холод и стиснутое меж рёбер дыхание стали привычны.       Небо чёрное, матовое, по нему — трещина. Такая же когда-то появилась во мне. Теперь она незаметнее, меньше, может, когда-то исчезнет совсем.       Мысль — шальная пуля. Не могло быть, а — есть: будь, что будет. Убеждён против воли, что так лучше всего.

_ _

       В комнате всё демонстративно-искусственное, блестящее, глянцевое. Стены — белые, пронзительно-яркие, все цвета в одном. Кислотная радуга ворсистым ковром под ногами, под белым, лимонно-жёлтым и пластиковым. Диван — из искусственной кожи цвета синтетических мятных леденцов, её содрали с выращенного в пробирке сумасшедшим учёным динозавра или дракона.       На диване из шкуры динозавра-дракона — полулёжа, опираясь на локти — человек. У него северные глаза. Смотрят в потолок. Смотрят сквозь.       Он спрашивает:       — Не передумаешь?       На меня — рассеянным взглядом. Сквозь меня.       — Нет. Я же не идиот.       Этан. Так зовут человека с северными глазами и привычкой говорить обрывками фраз.       Он сам позвонил, бросил пару слов — «Ты где? Я заеду» — и в пару коротких фраз спросил, что случилось, так, будто бы уже знал. У него хорошо получалось угадывать и плохо — делать вид, будто бы это не выглядит жутко. Это было интересно и интригующе в видеоиграх и казалось слишком неправильным, когда речь шла реальности.       Весь не вяжущийся разговор слишком тяжёлый в полутьме комнаты — горит лишь одна лампа, чтобы свет не резал глаза, — я стараюсь набрать в горсть важных слов, меньшую часть и того, что хотелось бы обсудить, чтобы разойтись было можно быстрее. Отдохнуть после для слишком непредсказуемого и нервного.       — Зачем тебе ввязываться в подобную авантюру и… Чёрт, я о тебе не знаю почти ничего. Понимаешь, как это со стороны выглядит?       — Jings*… — он вздыхает, прикрывает глаза и будто бы ни о чём не думает перед тем как ответить. Переплетёнными пальцами трёт переносицу. — Я люблю авантюры, не люблю бессмысленных обсуждений, ко всему прочему — эгоист, нигилист и шотландец. Эмоционально стабилен как реакция урана.       — ...создатель худшей анкеты в Tinder.       Добавляю я, и он тихо смеётся, говоря, что не угадал: в Tinder его нет и не будет. Огромное упущение. Стоило бы зарегистрироваться хотя бы ради худшей анкеты. Возможно, лучшей из худших.       Тишина становится чуть уютнее и хочется сказать что-нибудь глупое и шутливое. О том, что кощунственно так долго молчать, пока я решаю слишком важный в пределах моей маленькой личной вселенной вопрос о том, что будет дальше. Как быть дальше, что будет потом, после того как надоест нервно шагами измерять комнату и удастся заставить себя остановиться. Курить хочется нестерпимо…       — Натан?       Оклик заставляет обернуться, замереть резко, собравшись. Ожидая какого-то плана, предложения, слов о том, как Этан видит в дальнейшем наше вынужденное существование и насколько долго. На каких тут правах я, что дозволено, что — нет, правила и условия. Ничего из этого нет.       Этан говорит, поднимаясь:       — У самурая нет цели, только путь. Ты не самурай, Натан, о’кей? Подумай, для чего ты всё это делаешь. Куда двигаешься. Вместо того чтобы выбирать движение ради движения, бродя лабораторной мышкой в круговом лабиринте. Ты можешь взять паузу и отдохнуть. И… — он поднимает руку, чтобы глянуть на воображаемые наручные часы, — сейчас самое время. Плохой день, Натан. Не плохая жизнь. Пойдём, есть гостевая спальня и ванная.