Химия

Запах и вкус сигарет на губах напоминают Джеймсу о том, насколько давно он бросил курить. Шершавая стена за спиной и руки, руки, руки, везде. Его трясет, ему очень хочется забыть о том, где он и кто он. Забыть вообще обо всем на свете, раствориться в этом моменте, не думать, вообще не думать больше ни о чем. Теплое прерывистое дыхание в ухо. Руки опускаются ниже. Ниже. Ниже. — Я не могу, прости, мне... Мне нужно подышать свежим воздухом, — Джеймс выворачивается, по стене, быстрее, к двери, в коридор. Лишь бы не видеть этот взгляд, не вдыхать этот запах, не слышать, как пинок закрывает дверь номера, из которого он только что так трусливо сбежал. Не думать — Джеймс еще никогда не был особенно хорош в способности не думать. Ему хочется выйти на балкон и покурить, но курить он давно бросил, а балкона в номере этого проклятого отеля нет. Вдохнуть, досчитать до трех, выдохнуть. Как это все началось? Как это все вообще дошло до этого момента? — Химия, — глухо говорит Джеймс сам себе, сползая на пол по закрытой входной двери. Черт бы побрал эту химию. Было бы неплохо успокоиться, но разве можно успокоиться, когда тебе кажется, что твоя голова вот-вот взорвется? — То есть как ты не смотрел «Летающий цирк Монти Пайтона»? Такое вообще возможно? Как так у тебя получилось? Прежде чем Джеймс успевает что-то ответить, они уже останавливаются возле первого попавшегося магазина, покупают диск с фильмом, вновь заваливаются в такси и едут дальше. Все это занимает не более нескольких минут, и все это время Джеймс думает только о том, насколько неотразимо бледно-розовая рубашка сочетается со строгим черным пиджаком. Он слишком занят попытками не обращать внимания на свои мысли, и совсем не замечает, как они приезжают в отель. В номере их ждет минибар, ломящийся от разных сортов алкоголя, как все минибары всех отелей планеты. В планах Джеймса есть пункт «не пить сегодня», и он выделен жирным шрифтом и подчеркнут. Но это всего лишь планы. Они были предельно просты: приехать на пару дней в Лос-Анджелес, посетить несколько действительно важных встреч, а после, уже разобравшись с делами, вспомнить старые времена. По счастливому стечению обстоятельств — Джеймса не отпускало чувство, что агенты всех британских актеров всегда заказывали номера именно в этом отеле — они сняли комнаты в одном и том же отеле. В планах было пропустить по бокалу виски, по старой традиции обсудить сплетни и посмеяться от души, ведь у них всегда отлично это получалось. Но планы никогда не были сильной стороной Джеймса Макэвоя. — Джеймс? Я знаю, что ты здесь. Вздрогнув от неожиданности, Джеймс судорожно хватается за замок на двери, но вовремя вспоминает, что дверь закрыта, и можно не беспокоиться. Закрытая дверь — это хорошо. Закрытая дверь — отличный намек оставить его в покое. Но разве кого-то когда-либо останавливали намеки? Джеймс смотрит в темноту комнаты, надеясь, что закрытой двери будет достаточно. Сквозь дверь он слышит тяжелый вздох и несколько без особого энтузиазма произнесенных ругательств. В голове на секунду появляется безупречная рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, притягивающей взгляд, как магнит. Стоп. Джеймс заставляет себя глубоко вдохнуть и выдохнуть. Ему нужно начать нормально думать, нужно разобраться в том, что творится в его голове, чтобы понять и объяснить себе, что, собственно, произошло. И самое главное — почему. Виноваты, безусловно, все те вечера, которые они провели вместе в тесном трейлере. Именно тогда все и началось, их посиделки, двусмысленные шуточки, случайные взгляды. Когда после бутылки виски и пяти часов разговоров про Чарльза и Эрика все в голове принимает совсем другую форму, Джеймс начинает заглядываться на эти руки, живущие своей непостижимой жизнью, начинает ловить себя на том, как бессознательно закусывает губу, совсем как заигрывающая школьница. Если это была игра, то он, однозначно, проиграл. В комнате невыносимо душно, но в Лос-Анджелесе душно всегда, и с этим ничего не поделаешь. О чем же он думал тогда? Да ладно, к черту тогда, но о чем он думал сегодня? О чем он думал в тот момент, когда налил себе третий виски, когда без всяких задних мыслей уткнулся в плечо, сотрясаясь от смеха? Они пили и смеялись, и Джеймсу все больше нравилось пить и смеяться — и эта рубашка, и этот новый запах, и эта атмосфера непринужденности. Сколько раз все происходило точно так же? Почему именно сегодня все изменилось и теперь они сидят по разные стороны одной и той же тонкой двери номера отеля? — Джеймс, открой. Я сижу перед дверью как последний идиот из дешевого фильма. Я не снимаюсь в дешевых фильмах, ты же знаешь. Джеймс яснее ясного видит свою задачу на данный момент — как можно быстрее разработать какой-никакой план действий, вернуться в действительность, функционировать. Он пытается заставить себя начать думать, но мысли, как заевшая кассета, возвращаются к воспоминаниям о руках под собственной рубашкой. Стоп. Несколько глубоких вдохов и выдохов спустя из дальнего угла сознания Джеймса всплывает первая за последние несколько часов дельная мысль — раз не можешь думать, прими холодный душ. Он не уверен в том, что это правильное решение, но более подходящих опций у него нет, поэтому он медленно встает и идет в ванную — она маленькая, как во всех этих отелях, но выбирать не приходится. Снимая рубашку, он замечает, что одна из пуговиц оторвалась вместе с кусочком тонкой ткани и в который раз проклинает этот вечер. Холодная вода щекочет спину. Сейчас было бы неплохо протрезветь, но все, о чем Джеймс может думать — это тот факт, сейчас их разделяет лишь какая-то дверь. И остатки рассудка, конечно же, но разве на это стоит рассчитывать? Душ нисколько не помогает, а только добавляет раздражения, и Джеймс выключает воду, прислонясь к холодному кафелю стены. Стоит лишь закрыть глаза, как перед внутренним взором появляются те же картинки — руки, глаза, губы, волосы. Ключицы. Руки, руки, руки. Стоп. В голове Джеймса моменты вечера прокручиваются, как бесконечный фильм — как он медленно подается навстречу, не отводя взгляда, и сердце бьется, будто пытаясь выпрыгнуть, а в голове нет абсолютно никаких мыслей, ни одной. — Джеймс? Ты там утопиться собрался? Открой, а? Игнорируя настойчивый стук в дверь, Джеймс заворачивается в полотенце и садится на кровать. Белый прямоугольник двери отчетливо прорисовывается в темноте комнаты и, кажется, зовет его. Если лечь спать прямо сейчас, то есть шанс, что завтра не будет болеть голова. Или хотя бы не так сильно. Как замечательно было бы проснуться опять сегодняшним утром и сделать все по-другому. Он, конечно, сделал бы все по-другому — просто пропустил бы нужный момент, тот момент, когда все становится ясно без слов, а сердце начинает колотиться как птица в клетке, тот момент, когда ты вдруг превращаешься в кролика, на которого смотрит огромный, завораживающий питон, готовый съесть тебя здесь и сейчас. Не было бы ничего этого — ни горького вкуса на губах, ни пустоты в голове, ни дрожи в руках, когда тебя вдруг прижимают к стене и ты понимаешь, что хотел этого с самой первой секунды, как увидел его, такого безоговорочно красивого, просто воплощающего саму свободу, само наслаждение каждой секундой жизни. Стоп. — Джеймс? Ты знаешь, что я невероятно силен? Я могу попробовать выбить эту дверь плечом, если ты не откроешь. Если бы только он мог прямо сейчас лечь спать и забыть обо всем! Но Джеймс — ответственный человек. Он давно научился нести ответственность за свои поступки. Ему нужно всего лишь взять себя в руки, открыть дверь, и извиниться за все. Сказать, что немного перебрал, что в принципе вообще ничего и не произошло. И они всю жизнь будут встречаться на Рождество семьями, вспоминая совместные пьянки прошлого. Все, кроме этой. Нужно всего лишь вычеркнуть этот вечер из головы. Нет ничего проще — уже завтра он сядет на самолет, который унесет его в Лондон, и эти глупые мысли, достойные лишь Лос-Анджелеса с его сумасшедшей атмосферой, останутся в другой жизни. Все будет как раньше. Никаких проблем. Осталось лишь придумать, что именно он скажет, открыв дверь. — Джеймс, скажи мне, что такого сложного в том, чтобы открыть дверь? Ты даже не представляешь, какой здесь твердый пол. А еще тут дует. Я прямо чувствую, как простужаюсь. Джеймс судорожно подбирает нужные слова — это нужно сделать быстро, чтобы это не казалось слишком выстраданным и наигранным. Лучше всего начать так, чтобы его нельзя было перебить, это всегда самая успешная стратегия. Но как это сделать? «Я думаю, это все было глупо...» Это было не глупо, это было настоящим идиотизмом. «... это было одним сплошным недоразумением. Ты же знаешь, когда я пьян...» Но Джеймс слишком часто был действительно пьян, но разве у него есть какое-нибудь другое оправдание? «... когда я выпиваю больше нормы, я не могу больше держать себя в руках и делаю странные вещи. Вещи, которые не стоит делать...» Нет, не то. Нужно быть конкретнее. «Вещи, которых я на самом деле совсем не хочу, из-за которых мне потом бывает очень стыдно. Давай сделаем так, как будто бы мы были очень пьяны и забудем сегодняшний вечер. И все будет как раньше.» Все будет как раньше. Джеймс два раза повторяет про себя заготовленную речь, пытаясь внести в нее нужную долю уверенности. В конце концов, он актер. Быть убедительным — его работа. Он встает с кровати и идет к двери — каких-то семь шагов. — Я — ответственный человек, — шепчет он себе, протягиваясь к ручке двери. — Джеймс, это становится не смешно. — Да открываю я. Хватит уже будить весь отель. Замок щелкает, и Джеймса слепит яркий свет из коридора. — Майкл, я думаю, что это было... Глаза. Губы. Руки. Сердце уходит в пятки, дверь захлопывается, полотенце падает на пол.