***
Они сошлись. Вода и масло, лед и пламень. — Миссис О`Горман, — холодно сказала мама Эйдана. — Миссис Тернер, — не менее холодно отозвалась мама Дина. Их взгляды схлестнулись, покрыв зоной циклона половину аэропорта. Люди инстинктивно ежились и обходили радостно улыбающуюся застывшую группу. Отцы семейств, не сговариваясь, выискивали тоскливыми взглядами пивную. Вдоволь наулыбавшись, мамы расцепили взгляды лишь для того, чтобы вонзить их в любимых чад. Сметливый Бретт впихнул маме Эйдана букет. Мама была низенькая, букет — большой. — Вау, — сказал Бретт, трудно переживающий нервные семейные сцены. — Какие формы… Букет и в самом деле самой широкой своей частью неуловимо напоминал пышное телосложение мамы Эйдана. Та как раз окидывала скептическим взглядом пиджак Бретта, интересно дополнявший военного покроя шорты и удобные кроссовки. После роковых слов мама заморгала, а потом подняла на Бретта большие глаза, осиянные детским удивлением. Бретт развязно ей подмигнул и изобразил стрельбу из пистолетика сразу двумя указательными пальцами. Дину казалось, что хрустальный звон от его фэйспалма разнесся по всей взлетной полосе. — Давай эмигрируем на Аляску, — просительно прошептал ему Эйдан прямо в ухо. Мама Эйдана цвела улыбкой. Бретт улыбался, мама Дина тоже. Отец Эйдана, знающий свою жену лучше других, вместо пивной начал высматривать бомбоубежище.***
Перед ужином Дин и Эйдан умудрились сбежать на прогулку с Бэтменом. Его нежный обожатель в лице Бретта временно отвлекся на сервировку стола по маминой просьбе, и Дину оказалось достаточно потрясти поводком, чтобы разом повеселевший пес кривоногой пулей вылетел в заднюю дверь. Они пошли к ближайшей школьной площадке для футбола. Улица плавно спускалась под откос, Эйдан шел перед Дином, закатное солнце целиком раскрасило его спину в чистый и яркий оранжево-красный цвет. Дома по сторонам улицы отбрасывали четко очерченные тени. Когда они пришли на поле, поздний вечер уже распустился в воздухе, пронизал густым прибоем деревья и кусты ежевики, высаженные вдоль дороги. Перспектива словно бы исказилась, поле как будто увеличилось вдвое, звуки стали глуше и одновременно раскатистей. Счастливый Бэтмен носился за палкой и неудержимо, по-щенячьи лаял высоким срывающимся голосом. Дин просил его быть потише и после каждого броска трепал по голове. Эйдана Бэтмен обходил по широкому кругу, тревожно прижимая уши. А к Дину ластился. — Ну ты чего? — бормотал ему Дин, начесывая шею. Бэтмен смотрел на него взглядом, полным бесконечной любви и преданности. Эйдан торчал посреди поля, засунув руки в карманы, и криво улыбался. Глаза его были недобрые и совершенно черные — точь-в-точь спелые сладкие сливы нового урожая. Ужин получился ужасным. Бретт искрометно шутил, после каждого очередного перла Дин мужественно давил в себе желание прилюдно от него отречься, жаркое между мамами едва не покрылось льдом. Папы с чисто мужской солидарностью безостановочно дегустировали пиво, Эйдан молчал и ел. Бэтмен тоскливо вздыхал Дину в колени. Собаке было не место на семейном ужине, но Дин активно нуждался в поддержке. Трапеза походила на празднование грядущего конца света или вечер накануне объявления войны. Милое мамино общение касалось исключительно кулинарии. — Передайте, пожалуйста, соль, — сказала мама Эйдана. Мама Дина выполнила просьбу. — Вы подружились! — обрадовался отец Эйдана. Выразительным взглядам мам оказалось не победить две солидные кружки отличнейшего пива. Оно было как некоторые открытки — с сюрпризом. Сюрприз добулькивал под столом отец Дина. Пиво тут же становилось веселей и крепче. Как и джентльмены, его потреблявшие. На этом ужин и закончился ко всеобщему облегчению. К счастью, дом у Дина был большой. Четыре ванные и ловко расположенные гостевые комнаты позволили всем разбрестись на ночлег, ни разу не встретившись. Дин лежал в своей старой-новой комнате и играл в Angry Birds на телефоне, исключительно ради успокоения потревоженного духа, когда дверь даже не скрипнула — едва слышно вздохнула, и почти тут же Эйдан ужом заполз к нему под одеяло. — Эй! — шепотом возмутился Дин. — Криво целишься, — ответил ему Эйдан и ткнул в экран. — Фиг два так победишь. Дин купился как маленький. Когда он пришел в себя минут через десять после победы, Эйдан уже почти лежал на нем, уложив тяжелый подбородок на плечо. Коварная его рука тепло и вкрадчиво наглаживала Дину поясницу. Для Дина весь Эйдан был сродни какому-то магическому явлению, словно жил он себе жил, как и все — к чему-то там стремился, чего-то хотел, — а потом к нему явился волшебный выключатель в виде Эйдана. И что бы Дин себе не думал, Эйдана оказалось достаточно для того, чтобы у него отключилось все на свете — в том числе чувство опасности и инстинкт самосохранения. Они целовались, Дин жадно ворошил горячие кудри Эйдана, умудряясь какой-то мелкой частью своего сознания возмущаться его новой короткой стрижкой, как вдруг дверь снова скрипнула — на этот раз куда громче. Скудный луч коридорной лампы обрисовал на пороге фигуру в позе Супермена. — Я к вам ночевать, — мрачно сказала фигура, оказавшаяся Бреттом. К одному бедру он прижимал спальник, к другому — Бэтмена. Он прошел в спальню, громко шлепая тапочками, и поднял руки. Плюхнувшийся на пол Бэтмен тут же заполз под одеяло и начал немилосердно топтаться по ногам что Дину, что Эйдану. — Твои родители, — угрюмо сказал Бретт, разворачивая спальник, — слишком уж радуются жизни. Дин не понимал, о чьих родителях идет речь, пока Эйдан не застонал, уткнувшись лицом в ладони. Мысль о родителях Эйдана, «радующихся жизни», оказалась ужасно смущающей — Дин понял, что не хочет ее думать. — Слушай, — сказал он примирительно, — ну не будут же они, эмммм… «радоваться» всю ночь напролет. — Я не был бы так уверен, — невнятно предупредил его Эйдан. Он так и не отнял ладоней от лица, взгляд его поверх пальцев был на редкость тосклив. Дин вспомнил, как мама Эйдана всю дорогу верховодила его папой. — Наверное, им надо было предложить подвал, — сказал он задумчиво, ему мерещился звон цепей и сладострастные похоронные стоны. — Они любят друг друга, — тут же вскинулся Эйдан. — Если что, — отозвался снизу Бретт, — я включаю плеер, так что и вы не стесняйтесь, только потише, и если в туалет, то учтите — откушу любую наступившую на меня ногу. — А если Бэтмен? — невольно заинтересовавшись, спросил Дин. — Ему всегда добро пожаловать, — Бретт нежным взглядом окинул успокоившийся холмик на коленях у брата. — Он лежит попой у меня на ногах, — возмущенно прошипел Эйдан. — А чем ему еще лежать? — таким же шепотом ответил Дин. — Пусть мордой. Бэтмен пренебрежительно фыркнул Дину в колени. Бретт, осознав, что компания ему не светит, тоскливо и долго вздохнул и врубил Methods of Mayhem в наушниках на такую громкость, что у Дина даже зубы клацнули. Эйдан грустно засопел ему в плечо — Бэтмен ехидно елозил попой по его ногам. Дин уснул практически немедленно: на коленях у него дышал Бэтмен, Эйдан рядом был жаркий и какой-то ужасно длинный, Дину в полусне казалось, что выше него и ниже Эйдан продолжается бесконечно, на полу валялся Бретт. Мозг Дина получил сигнал о полном довольстве жизнью и в целях самосохранения немедленно вырубился. Он проснулся посреди ночи, было ужасно жарко, несмотря на включенный кондиционер. Ноги под Бэтменом немилосердно вспотели и онемели, Эйдан был почти болезненно горячий. В съехавших наушниках Бретта оглушительно лязгало. Все трое, заливаясь, храпели. Из-за Бэтмена одеяло превратилось в сплошное полотно храпа. Эйдан излучал жару, будто свежеуложенный асфальт. У Дина было чувство, словно горячий воздух укрыл его плотным слоем, ему даже дышалось с трудом, спасительное дуновение кондиционера не могло пробиться за тяжкое излучение Эйдана. Тот даже во сне словно всем своим существом заявлял права на Дина. Общая обстановка в комнате навевала воспоминания детства — летний лагерь, светлая пора командной работы, купаний и кромешного отчаяния. Дин понял, что чашу этого счастья ему придется испить до дна. Он попробовал осторожно пошевелить ногой. Бэтмен всхрапнул, беспокойно заворочался и словно бы запустил цепную реакцию — Эйдан плавно повернулся и обнял Дина, уложив тяжеленную руку ему поперек груди. Странным образом его такие горячие объятия не были невыносимы, Дина заключило в жаркий полукруг — почти точка кипения, но только почти, мягкое тепло, идеальный и хрупкий баланс. Эйдан словно не рукой пытался его обнять, но всем телом. Дин уснул успокоенным и согретым.***
— Доброе утро, мальчики, — сказал Динов сон голосом его кошмара. На пороге стояла мама Эйдана и невыразительно смотрела на Дина, который как никогда остро чувствовал утренний стояк ее сына, уткнувшийся ему куда-то в поясницу. Проклятая разница в росте. Мозг Дина стремительно проснулся, выдав ему утреннюю горячительную порцию стрессообразующих гормонов. Мысли его закрутились, подобные спецэффектам в боевиках, призванных быстренько показать историю того, как главный герой упал в неприятность, из которой смотрит в глаза зрителю щенячьим взором. Мама Эйдана была не из тех дам, которые будут шарить по карманам у сыновей или врываться к ним без спроса, однако, без сомнения, она не стала бы игнорировать малейшую возможность проделать все то же самое легально. Значит — открытая дверь. Но… откуда? Мама Эйдана прошлась взглядом по кровати, ее застывшая улыбка неуловимо наполнилась презрением. Дин, похолодев, осторожно пошевелил стопой. Под ногой у него было влажно и глинисто. После вечерней прогулки Дин всегда запирал собачью дверь во двор. Бреттово стремление завоевать симпатии Бэтмена не знало границ. Дин, по ощущениям, валялся словно бы посреди свежевскопанной клумбы. Или могилки — смотря с какой точки зрения смотреть. Если с точки зрения мамы Эйдана — наверняка последнее. Дин лежал тихо-тихо и мечтал, чтобы в это, без сомнения, прекрасное утро Бэтмен забыл бы принести ему подарок в виде какой-нибудь с полгода как удачно зарытой косточки. Бэтмен любил его. Бэтмен мог. — Идите завтракать, — натянуто пропела мама Эйдана и ушла. Дин еще какое-то время молча таращился в опустевший дверной проем. На мечтательно улыбавшемся Бретте чернели отпечатки лап. Бэтмен сидел у изголовья кровати и, радостно вывалив язык, дружелюбно помахивал хвостом, ожидая пробуждения хозяина. Похоже, он решил пощадить Дина. Косточками даже не пахло. Дину стало не намного легче.***
Завтрак походил на ужин, как хорошенькая двойняшка. Дин ощупывал взглядом настоящую английскую овсянку в своей тарелке. Ему не хотелось решаться с ней ни на что большее. — Как спалось, золотце? — спросила мама Эйдана, нещадно лязгнув голосом на обращении. Хмурое небритое золотце посмотрело на маму чернющими невыспавшимися глазами и буркнуло: — Бэтмен все ноги оттоптал. Дин краем глаза наблюдал за солнечным лучом, неудачно заблудившимся в путанице эйдановых кудрей и теперь лихорадочно искавшим выход сквозь крутые темные завитушки. — Да и вы, я слышал, не скучали, — добавил Эйдан, сосредоточенно возя ложкой в каше. — Могу подтвердить, — прочавкал Бретт с набитым ртом. У Дина было чувство, словно над его макушкой начался морской бой из взглядов. Он схватился за тост, как за последнее годное плавсредство. — Как обычно, пожалуйста, — попросил Эйдан моментально согревшимся, «домашним» голосом. «Как обычно» был тост со сливочным сыром и джемом — ужасное наследие американских традиций. У них так повелось за завтраком — Эйдан заваривал что попить, Дин намазывал что поесть. — Опять эта твоя гадость, — заворчал Дин, привычно зачарованный правильными интонациями, будто змея факиром. Эйдан, развалившись на стуле, с бесстыдной улыбкой ожидал подношения. Родительская половина звонко молчала. — Вообще не пойму, — Дин, отведя руку с тостом, чтобы не испачкаться, положил нож на тарелку. Над ухом у него звонко хрустнуло. — И ф шамом деле гадошть, — прочавкал Бретт, не выпуская тост изо рта. Дин дернул на себя тост, чтобы стряхнуть Бретта, однако тот учился хватке у лучшего — у Бэтмена. — Мой. Бутерброд, — тихо процедил Эйдан. — Окей, — сказал Бретт, выпуская тост изо рта. — Бутерброд — твой, брат — мой. Невыспавшийся, замороченный Дин, измазавшийся в джеме по локоть, рефлекторно проворчал: — Вот еще, из-за такой пакости спорить. — Родственников не выбирают, — с притворным сожалением вздохнул Бретт, с чудовищным скрипом пододвигая к нему стул. Эйдан с другой стороны проделал тот же маневр. Дина зажало между ними, как в дверях застопорившегося лифта. — Не погулять ли нам? — спросил папа Эйдана, нервно прочистив горло.***
Они погуляли. Отец Дина показал свою студию, потом Дин показал свою. Мама Эйдана была равнодушно улыбчива и вежлива. Порой у Дина возникало ощущение, словно он находится на каком-то собеседовании, в котором противная сторона решительно настроена не давать ему никакой обратной связи. Эйдан облазил всю его студию, везде запихнул свой любопытный нос и посветил любопытными глазами. Когда на следующий день возник вопрос, куда пойти, мама Дина предложила посетить исторические места. — Оклендский зоопарк? — ласково спросила мама Эйдана, жительница славного Дублина. Ее взгляд красноречиво говорил, что, побывав в доме семьи О`Горманов, в зоопарке она не увидит ничего нового. Мама Дина вздохнула, и с этого дня для мужской части обеих семей дружелюбно распахнуло свой зев Чистилище, ловко притворившееся торговым центром. Внезапно оказалось, что таких Чистилищ в Окленде — завались, и во многих из них у мамы Дина водились знакомые грешники. Все быстро отработали порядок действий: сразу после врат мамы шли по магазинам, папы сворачивали в бар, Бретт сбегал в непонятном направлении, Эйдан вел Дина в ближайшее кафе. И вот там начинался конкретный ад. Нет, их не узнавали — ни Эйдана в очках и бороде, ни такого же Дина. В обычных джинсах и потертых футболках они выглядели как парочка аккуратных, благообразных бомжей. Они садились в самом дальнем, желательно огороженном углу, и Эйдан начинал свои пыточные поползновения. Над столом висело его невозмутимое, даже усталое какое-то лицо, его руки блуждали по диновым коленям. Иногда не только руки. Иногда не только по коленям. Эйдан вел себя так, будто ничего не происходит, на просьбы не реагировал, а сбежать Дину, в общем-то, было некуда. Так Эйдан Тернер приступил к очередному раунду галантных ухаживаний. Когда они только начали встречаться… Признаться, Дин не мог вспомнить, ни когда, ни как это началось. Удивительным образом Эйдан Тернер просто свалился в его жизнь и так пророс в ней, что обоим начало казаться, будто так было всегда. Иногда Дину мерещилось, что даже в далеком детстве Эйдан был где-то рядом, каким-то смутным ощущением присутствия, предвестием, которое он в свое время не сумел ни понять, ни отследить. А потом, собственно, в один прекрасный момент все стало Эйдан и никак иначе. Дин сделался бессовестным богачом. Стоило ему мысленно потянуться, и на него выкатывалась лавина воспоминаний с Эйданом, как вкатывается весна в протухшую зимнюю комнату, стоит только открыть заевшее окно. Дин жил как все, нанизанным на временную ось, он привык считать время, распределять его, следить за ним. Рядом с Эйданом он обретал свободу от вечного внутреннего тиканья. Например, он помнил, как Эйдан сидел рядом с раковиной и пил кофе. Дин мог поклясться, что процесс этот был почти бесконечен. Для него, по крайней мере. Воспоминания об Эйдане покрывали его память, как слои перламутра — жемчужину. В нем Эйдан постоянно пил кофе, постоянно улыбался: его брови поднимались, уголки рта растягивались — и так снова и снова. В это же время он шел рядом с Дином, в шарфе и футболке, потому что на улице было жарко, а он умудрился простыть. И все это одновременно. Дин был доверху наполнен изнутри этим сладостным и жарким, постоянной яркой круговертью. Время его утрачивало значение и смысл, он переставал считать его, как ребенок, словно вся жизнь была у него впереди. Из-за этого Дин стал вести себя по отношению к Эйдану как мудак. С окончанием съемок они разъехались. Быстренько отдрочили друг другу в укромном уголке стоянки, поставив машину подальше от камер, обнялись перед стойкой регистрации. Дин видел, как Эйдан медлит, как не хочет улетать, как ему плохо. Он долго махал ему вслед и улыбался, и знал, что улыбка его легка и свободна. Он не чувствовал ничего кроме ровной радости. Она теперь всегда была с ним. Его жизнь обрела некую яркую глубину, у Дина в голове словно поселился талантливый оператор, преобразивший его привычную реальность в постоянный визуальный восторг. Он чувствовал покой и счастье. Он бегал по утрам, играл с Бэтменом, выгуливал Бретта, дружил с Сарой. Та словно смогла приобщиться к этой его радости, стала раскованней и улыбчивей. Они пару раз сходили на какие-то танцы вместо ночного клуба. Они танцевали, и Сара шутила, что у Дина самый удобный рост для познания ее лучших сторон, и сама же смеялась, далеко откидывая голову. С Эйданом Дин связывался по скайпу. Тот был нервным и потухшим, его Сара следила за ним, всегда ненавязчиво оказываясь неподалеку, стоило им созвониться. Дин всегда был ей рад — улыбался, здоровался, она тоже словно оттаивала, отодвигала Эйдана, и они болтали под его тяжелое усталое молчание. Сара отвлеченно нравилась Дину — маленькая, бойкая, с вишневыми глазами. Он ничего не чувствовал к ней, кроме ровной далекой симпатии — она была ему никто, персонаж третьего плана в одном из эпизодов его жизни. Однако она была важна Эйдану, а Дин совершенно упустил это из виду. Они с Эйданом снова встретились вживую на финальных летних досъемках, на которые их вызвали практически внезапно. Эйдан вышел к Дину почти мертвецом — человеком, изъеденным мукой, словно деревянная статуэтка, пожранная изнутри древоточцами. Дин смотрел на него и не испытывал ничего, кроме спокойного торжества. У них оставалось время до начала съемок, Дин привез Эйдана домой, они трахнулись почти на пороге, на любимом коврике Бэтмена в прихожей. Эйдан лежал на полу, солнечные лучи пятнали его грудь, Дин смотрел на него, внутренне истекая от болезненной счастливой жалости. Все эти несколько свободных дней перед съемками Эйдан был как больной, пошедший на поправку — спал, ел, молчал и неистово трахался. Дин ходил за ним по пятам, обнимал его, трогал, разговаривал с ним. Его нежно пестуемая радость оказалась лишь тенью, воспоминанием в полном смысле этого слова, точно зов моря в ракушке, приложенной к уху. Присутствие Эйдана все изменило. За несколько дней он отъелся, отоспался и успел поссориться с Бэтменом. Жизнь потихоньку налаживалась. Дин не интересовался, что произошло с Эйданом, ему даже не пришло такое в голову, их разговоры были короткими и односторонними, часто переходящими в стоны. Дин принимал все происходящее как должное — то, что Эйдан не упоминает Сару, то, что не звонит родителям, то, что они, похоже, теперь вместе — вот просто так, без объявления войны. На досъемках все решили, что Эйдан нехорошо себя чувствует, его старались развеселить и подбодрить, об их изменившихся отношениях с Дином никто не знал: между ними пролегла обыденность, то, что так сложно отследить. Они все так же общались, с поправкой на мрачность Эйдана, шутили, вместе пили пиво и в гостинице ходили друг к другу в гости. То, что в этих «гостях» они трахаются как кролики, оба не упоминали и не афишировали. В определенный момент все как-то… устаканилось. Эйдан оттаял, стал почти как прежде. Дин чувствовал себя виноватым, причем сам бы он ни до чего не додумался бы, если б не Грэм, вздумавший завести с ним откровенный разговор на тему того, что случилось и не поссорился ли Эйдан с Сарой, ведь Дину как другу виднее. Дина тогда словно стукнуло. Рядом с Эйданом весь мир начинал казаться ему правильным, все по умолчанию было в порядке, и то, что Эйдан как раз может быть не в порядке, даже не приходило ему в голову — в определенном смысле Дин словно оглох. Однако момент был непоправимо упущен. Когда он попробовал поговорить с Эйданом, тот посмотрел на него таким пустым взглядом смирившейся обиды, что Дин понял: Эйдан никогда ему не простит. Будет с ним, но простить не сможет. Дин тогда где стоял, там и сел, несколько оглушенный этим пониманием. Эйдан подошел к нему, Дин посмотрел на него снизу вверх: Эйдан улыбался ему улыбкой, полной жестокого знания, глаза его были холодные, взгляд удивительно чистый. — Учти, — тихо сказал он, — я буду мстить. И нежно-нежно погладил Дина по щеке. Того слегка попустило — он считал, что шанс на прощение стоит почти чего угодно. Он решил, что будет начеку. После этого все стало устроенно и чудесно. Они все делали вместе — работали, ели, шутили, трахались. Каст вздохнул с облегчением: все стало как прежде — дурацкие шутки, заунывные крики на всю площадку: «Где же ты, мой брат?». Однажды на съемки приехал Бретт, и к Дину на зов вышли целых два брата. Бретт мог быть каким угодно мудаком (Дин всегда подозревал, что это наследственное, вроде болезни, передающейся через поколение, и неизвестно, когда и у кого вылезут симптомы: то, что его накрыло в достаточно позднем возрасте, в Бретте расцвело, кажется, еще в младенчестве), но дураком он не был. Камин-аут вышел принудительный и неловкий. Два диновых брата тут же друг друга слегка невзлюбили. Дину было все равно. У него в жизни царил прогресс — он наконец-то научился прочесывать Эйдану отросшую гриву, не рискуя при этом снять с него скальп. И все было хорошо, пока у освоившегося Эйдана не пробудились брачные инстинкты. Эйдан начал первый тур ухаживаний. Они сходили на романтическую комедию. Весь сеанс отсидели, обнявшись, будто на ужастике. Пошлость комедии оказалась куда страшней сплошной кровищи на экране. Потом сидели на железных ступеньках запасной лестницы кинотеатра и молча пили пиво, потихоньку отходя от ужасов комедии. Эйдан подарил Дину дюжину клетчатых платков с вышитыми вручную инициалами. Это было бесполезно, но трогательно. Дин начал подозревать надвигающуюся обещанную месть. За платками последовала дюжина белых плавок. Дин недоверчиво вертел пакет то в одну сторону, то в другую под непроницаемым взглядом Эйдана. В конце концов ему удалось убедить себя, что это просто забота, такой полуневинный пустячок. Первая же белая пара пала смертью храбрых, столкнувшись со спонтанным приступом страсти Эйдана. Тогда-то Дина и осенило: — Ты ухаживаешь за мной, — сказал он, слепо пялясь в потолок. Эйдан завозился у него под боком, пропихнул руку ему под голову и буднично спросил: — Какие цветы тебе нравятся? Дин никогда, кажется, так не хохотал. Тогда он просто не понимал масштабов проблемы. В своих ухаживаниях Эйдан был на редкость консервативен, Дин подозревал в этом что-то инстинктивное, вроде с детства усвоенных понятий о приличиях. Ухаживания включали в себя сладости, цветы, походы в кино, долгие элегические прогулки и прочие такие же набившие оскомину пошлости. Дин, предпочитающий пиво, здоровый секс и игры с Бэтменом на свежем воздухе, как оказалось, ничего не смог поделать с вбитой в подкорку программой ухаживания от Эйдана. У того, как у самого Дина рядом с ним, словно что-то где-то отключалось. Так Дин получил в подарок массивный брелок для ключей с сутенерскими какими-то брюликами, ужин на двоих под скрипку при полном параде, концертную бабочку с силуэтами собачек и столько сладостей, что всерьез начал опасаться за здоровье собственного стоматолога — тот был мужчина немолодой, ему вполне мог грозить инфаркт при виде изрядно увеличившегося банковского счета. Эйдан был неостановим. Дин предпочитал черный эспрессо с душистой пенкой, Эйдан заказывал ему чудовищные порции латте со всеми прелестями вроде шоколадной крошки и карамельного сиропа. Вот и теперь к их столику в кафе подошла официантка, нагруженная подносом с щедрым куском даже на первый взгляд приторного торта, всего в кремовых розочках, и огромного бокала с красноречивой шапкой взбитых сливок. — Американо без сахара, — девушка любезно поставила перед Эйданом скромную чашку. — Торт и венский кофе… Официантка тщетно искала взглядом счастливицу, которой предназначалась эта роскошь. И не нашла никого, кроме Дина. — Это мне, — мрачно сказал он. Взгляд Эйдана даже сквозь темные очки словно бы излучал сытое довольство. Дин мрачно вздохнул в торт. Мамы не торопились, ему казалось, что еще чуть-чуть, и кофе польется у него из смешных отверстий, для этого не предназначенных — например, из ушей. Мам не было видно, пап не было видно, зато на горизонте замаячил нагруженный пакетами Бретт. Он несся напролом сквозь столики с грациозностью юного носорога. Чашки за ним звенели, «Простите!» — яростно извинялся Бретт и, неудержимый, несся дальше. Он плюхнулся за столик так, что даже стулья закачались, и тут же отхлебнул у Дина из стакана. — Ого, — сказал он, удивленно скривившись, — вижу, у тебя переменились вкусы. Эйдан, до этого сплошная удовлетворенность жизнью, выпрямился и посмурнел. Дин почти видел, как до него вдруг дошло. — Да ничего, — Дин попытался сказать что-то еще, но осекся под укоризненным взглядом Эйдана. — Девушка, — похоронным тоном попросил тот, — эспрессо и клубный сэндвич. — Вот это правильно, — одобрил Бретт, подгребая к себе торт и латте. Дин решил не сопротивляться. — Чего хоть купил? — он осторожно ткнул носком ботинка в один из шуршащих пакетов. — О! — тут же оживился Бретт. — Как думаешь, что понравится Бэтмену? И достал из пакета связку ошейников. Дин недоуменно заморгал: — Откуда мне знать, что понравится Бэтмену. — От тебя — ничего, — сказал Эйдан, скривив губы. Бретт, замерев, рассматривал Дина, наклонив голову, а потом его словно осенило: — Слууушай, хозяева ведь похожи на своих питомцев. Дин недоуменно нахмурился. Бретт, расплывшись в хищной улыбке, покачал у Эйдана перед носом черным ошейником в серебристых заклепках. Дину очень не понравился его заинтересованный вид, и не зря — через несколько секунд он мрачно сидел с шеей, стиснутой кожаным ошейником. — А ничего… — протянул Бретт, осматривая его взглядом художника, углядевшего шедевр. — Если бы не публичное место, — процедил Дин, — получили бы оба. Довольный Эйдан, лыбясь, наглаживал его куда выше колена. Дин с усилием сглотнул, прикрыв глаза — ошейник слишком туго сдавливал ему горло. — Ну вот чего ты? — миролюбиво спросил его Бретт. — Ты же актер, должен быть привычен к любым примеркам. — Ты тоже актер! — зашипел на него покрасневший Дин сквозь встрепанную бороду. — Ну да, — согласился Бретт, — так я их еще в магазине примерил. Продавщицы сказали, мне больше всего пошел вот этот. Он приложил к шее зеленый ошейник с кокетливой подвеской в виде металлической косточки. — А как ты думаешь, какой выберет Бэтмен? — спросил он с нежным беспокойством в голосе. Дин как раз решился сделать что-нибудь судьбоносное: то ли кончить, то ли навешать обоим подзатыльников, — как Бретт вдруг сделал круглые глаза и начал срывать с него ошейник, едва не макая лицом в торт — вдалеке показались мамы. — Дин, — спросила мама Эйдана, поднимая брови точь-в-точь как ее сын, у Дина от этого движения по ощущениям каждый раз что-то внутри куда-то обваливалось. — У вас ничего нигде не слипнется? — Рот с носом, что ли? — спросил Бретт, коварно пряча содранный ошейник под столом. Нос Дина украшали взбитые сливки. Мама Эйдана брезгливо подобрала нижнюю губу и шляпные картонки, папы, дружно дыша перегаром, ухватились друг за друга, Дин с Эдайном расплатились, и забег продолжился. Вечером, когда дело дошло до ошейников, между черным и зеленым с косточкой Бэтмен выбрал спрятаться под кроватью и не выходить, пока Бретт не покинет помещение. Тот расстроился, но демонстративно не потерял надежды. Дин, ненадолго оставленный наедине с собой, брякнулся на кровать. Он не знал, сколько планируют пробыть у них в гостях родители Эйдана, а спрашивать откровенно побаивался: из-за собственной основополагающей какой-то слепоты он не мог теперь отделаться от гадкого страха, что постоянно что-то упускает. Он постарался максимально разгрузить свой график, прекрасно зная, что, например, работа отца страдает, что мама начала курить в два раза больше. Если Дин, благодаря собственному умению планировать и толковому агенту, грамотно распределил время и, в общем-то, везде успевал, насчет Эйдана он не был так уверен. В отличие от Дина, у того в связи с молодостью было куда больше возможностей и шире горизонты. Ему нужно было вцепиться в свою популярность и по горячим следам строить карьеру, а он праздно сидел в Новой Зеландии, вдалеке от всех возможных собеседований, и тратил свое время на кафе и дурацкие семейные недоразборки. Время шло и шло, а легче не становилось, они все должны были притерпеться друг к другу, однако ничуть не бывало: мамы все так же почти не разговаривали друг с другом, отцы еще не ушли в запой, но были к этому близки, Бретт свил на полу гнездо два на три метра, чтобы быть поближе к Бэтмену. Улучшений не предвещалось. Дин потянулся и встал, чтобы направить свои стопы на ставшее уже традиционным вечернее мучение.***
Это ужасно, когда про ужин с гостями уже можно сказать «как обычно». С каждым вечером холода было все больше, в Дине копилось раздражение. Помимо всех перечисленных причин у него еще и нормального секса не было ровно столько, сколько у них гостили родители Эйдана. Стремительные обжимания в ванной по утрам в расчет не шли. А Эйдан не упускал ни малейшего шанса его полапать. Дин отвечал совершеннейшей взаимностью. Все было сладостно и плохо. Он, на самом деле, ждал, что мама Эйдана вызовет его на откровенный разговор, строил планы и репетировал речи, но мама, явно опытный мастер осады, молчала и… молчала. Это оказалось хуже всего. Зато с мамой Дина они начали изредка разговаривать не только про соль, но и общаться на другие, посторонние темы. «Лучше бы молчали», — мрачно мечтал Дин. Общение мам было похоже на схватку двух туров по весне. Выжить не должен был никто. — … Мой сын хороший мальчик! — услышал Дин возмущенный голос своей мамы. Признаться, начало фразы он пропустил. — Единственный хороший мальчик из ваших — Бэтмен, — ядовито отозвалась мама Эйдана, — это если не вспоминать про приличия. Дин вдруг понял, что с него хватит. Вилка у него в руках заскрипела, идеально совпав с возникшей в разговоре паузой. — Я должен сказать вам, — начал Дин. Он был невыносимо зол, ему хотелось вскочить на стол и лично перекусать всех присутствующих. Эйдан стремительно и неловко обнял его — Дин неудобно уткнулся ему в подмышку — и быстро продолжил: — Мы уезжаем. — Как? — поперхнувшись, спросила мама Эйдана, от удивления утратив изрядную долю воинственности. — Куда? — вопросил Дин подмышку Эйдана. — В Лос-Анджелес, — ответил ему Эйдан и светло улыбнулся. — Но… почему так внезапно? — Что случилось? — вопросы сыпались со всех сторон. — Дайте угадаю, — насмешливо сказал Бретт, — там узаконены однополые браки? — Там Голливуд, Бретт, — терпеливо ответил Эйдан. Над столом повисла тишина. Голливуд — Голливудом, но однополые браки… — Какого хрена? — шепотом жаловался Дин подмышке. — Что происходит вообще? — Моя ужасная, ужасная месть, — сказал Эйдан, наклонившись. И тот вдруг понял — это действительно была она. За освобождение его от прошлого Эйдан мстил будущим — Голливуд, новые возможности. Территория с разрешенными однополыми браками. Месть была точно впору обиде. Дин перестал трепыхаться. — А что? — Бретт пожал плечами, — Бэтмена оставьте и валите на все четыре стороны. — Да я скорей тебя с собой возьму, чем Бэтмена оставлю, — невнятно просипел Дин, пытаясь выпутаться из хватки Эйдана. Эйдан метнул в Бретта убийственный взгляд, Бретт в ответ кротко моргнул, намекая, что такие взгляды ему — по колено, как и любимые шорты. — Ну хорошо, — мученически согласился Эйдан. — Возьмем обоих, только от дежурств по дому тебе не отвертеться. — Ага, а домработниц в Америке еще не придумали? — возмутился Бретт. Эйдан наконец-то выпустил покрасневшего, взъерошенного Дина — препирательства с Бреттом всегда требовали внимания, полной сосредоточенности и беспринципности. — Ладно, — вдруг мрачно сказала мама Эйдана. Спорящие Бретт и Эйдан тут же замолчали. — Ладно что? — осторожно спросил Эйдан. — Вы, — мама брезгливо помешала воздух над столом и скорбно вздохнула. — Идет. Оба придурки, чудесная пара, чтобы наезжали в гости не реже раза в квартал. Дин растерянно моргал — оттаявшая мама оказалась по характеру вылитый Эйдан. — Раз в год, — сын принялся безжалостно с ней торговаться. — В полгода! Они смотрели друг на друга с абсолютно одинаковым напряженным выражением лиц. — Идет, — наконец нехотя согласилась мама. — Там и встретимся, — лениво добавила мама Дина, тоже женщина не последних боевых качеств, строго выбравшая время для реплики. — Покажете нам Дублин… Она мило улыбнулась маме Эйдана. После секундного молчания начался второй раунд яростных торгов. — Эйдан, — холодно спросил Дин, пока на них перестали обращать внимание, — что это вообще такое? Эйдан, сардонически усмехнувшись, вкрадчиво погладил его по щеке. — Видишь ли, твой агент самоотверженно считает тебя достоянием Новой Зеландии, хотя и у большого мира есть для тебя предложения, — Эйдан вздохнул, словно набираясь смелости, — для нас. Дин задумчиво почесал подбородок. Напротив него его приданое выясняло отношения с приданым Эйдана. — Британские актеры нынче в цене, — добавил Эйдан. Дин не мог ему сопротивляться. Не умел. И уже знал, что никогда не научится. Эйдан смотрел на него согретыми глазами и улыбался — развратно и тонко. — Я — новозеландец, — мрачно напомнил Дин. — А я — ирландец, — легко ответил Эйдан. — Как-нибудь устроимся.***
На улице царила непереносимая влажная жара. Все были злые и недружелюбные. С таким трудом достигнутое взаимопонимание трещало по всем швам. Основой грядущего хаоса служило то, что Бэтмен все еще не любил Бретта. Все было Новая Зеландия — конец света. — Ну вот что за бля? — тяжело вздохнув, спросил Дин у Эйдана, еле стащив по ступеням тяжеленный чемодан. Крыльцо на задний двор было пониже, и отволочь чемодан в обход дома оказалось проще, чем выносить его через парадную дверь. — Если хочешь, сейчас все поправим, — предложил Эйдан, пожав плечами. — Так давай, — Дин не понимал, чего он ждет. Эйдан мерзейше усмехнулся, притиснул Дина к стене и начал целовать. Он почти пригвоздил Дина за плечи, тот стоял на цыпочках и в перерывах между головокружительными чмоками опасался, что вот сейчас перестанет чувствовать под ногами землю. — Какой ты … твою мать… высокий, — шипел Дин между поцелуями. Эйдан в ответ скользяще рассмеялся: — На колени, что ли, перед тобой вставать? Дин даже забыл ответить на очередной развратный чмок. — А интересная идея. Пошли в спальню. Осуществим? Бэтмен гавкнул. Одна мама хмыкнула, другая закурила. Отцы хором закашляли, Бретт пронзительно засвистел. Хотя бы в осуждении семьи оказались на редкость единодушны. Дин и Эйдан улыбнулись друг другу. И пошли.