***
— Что? Россия заперся в доме с Пруссией? Почему с Пруссией? Он что, совсем свихнулся? Причем здесь мой брат?! — негодовал Германия. — Вот и я о том же! Только что узнал! Почему он с ним сотрудничает?! — вторил ему Америка. — Две сверхдержавы должны держаться вместе! — Срочно набери номер России! Я должен услышать, что с Гилбертом все в порядке! — метался по комнате Людвиг, пока Венециано старательно набирал номер России. — Нет связи, — расстроился Италия, словно это он виноват. — С чего ты взял, что с Гилбертом что-то случится? Скорее уж твой братец достанет Россию и Брагинский вышвырнет его из дома, — рассмеялся Альфред, представив себе раздраженного Ивана, пинком выкидывающего из дома Пруссию. — Россия опасен. А Гилберт ни в чем не знает меры. Даже в пиве, — покачал головой Германия. Он оперся руками на стол, нахмурившись и размышляя, как вызволить Пруссию, не став при этом врагом России. То, что для России вся Европа была врагом, он догадывался, но быть персональным и самым ненавистным все же не хотелось. — Не волнуйся. Я спасу Пруссию! Ха-ха! Россия познает все мое возмущение его поступком! — пообещал Америка. — Только бы дел не наворотил. Россия тогда ему устроит Третью Мировую Атомно-Ядерную, — пробормотал Людвиг, глядя на убегающего на ратные подвиги Америку. — Бедный Пруссия, — печально вздохнул Италия, но мгновенно взбодрился. — Я хочу пиццы! — У нас нет пиццы, — отрезал немец, все еще взбудораженный переживаниями за брата. Италия сразу же впал в депрессию, и кабинет Германии превратился в мрачный угол страданий.***
Гилберт вышагивал в гигантской гостиной по ворсистому темно-красному ковру. — Безвкусица. И я, Великий и Непревзойденный Пруссия, должен торчать здесь несколько лет?! Он сошел с ума. Точно. Нужно провести трепанацию черепа этому безмозглому тупому неотесанному мужику. У него мозги от водки окончательно растворились! — прусс нарезал круги вокруг стола, кресел и дивана. Ему попросту было нечего делать. Россия пропал, запасов спиртного и табака в его доме не было вообще. Прошло уже три месяца, а Гилберт видел его дома от силы раз семь. Пруссия изводился, не зная, чем себя занять. Целыми днями он ходил по дому, разглядывая притаскиваемую Брагинским новую мебель и украшения. Вещи с каждым разом были все более красивые, но Байльшмидт из вредности и злости на Россию старался найти изъян и откритиковать. Иван пожимал плечами и приносил что-нибудь еще более красивое. Его дом наполнили картины, статуи из дерева. В кранах текла уже не грязноватая вода с металлическим запахом, а чистая и свежая, как из родника. Видимо, Брагинский решил устроить ремонт. Рядом с особняком он построил еще один небольшой домик. Изредка из трубы домика шел дым, из маленького окошка виднелась часть печки и слышалось пение Ивана. Пение душевное, а самое главное, песни никогда не повторялись и были только на русском языке. Чаще всего о войне и о любви. И всегда в песнях была любовь к некой Родине. Что такое Родина Гилберт не знал. Судя по всему, это была любимая Мать Брагинского, за которую он и сражался. Иногда прусс садился рядом с окном и слушал. Слушал о бескрайних землях, где русский человек дышал вольно и свободно. Где были лучшие девы, храбрые мужчины и мудрые старики. И о том, как весь этот народ любил свою единую Мать. От слов этих песен у Пруссии что-то екало в груди, и весь мир замирал, потому что перед глазами рожденного для войны Гилберта появлялись новые картинки. Война, где люди воевали не за территорию, не просто за свою жизнь или жизнь близких. Они берегли Родину. И когда в горле вставал сухой ком, Гилберт поднимался и уходил в дом, отчего-то злясь на Россию. Он просто завидовал, что у России было то, чего так не хватало всем остальным странам. У него была любящая мать. Как у Греции. Или как дедушка у Италий. Но эта мать была с ним всегда и никуда не ушла, не покинула, оставив наследство. Она всегда была рядом, и Брагинский ее любил. Гилберту больше всего на свете во время этих песен хотелось увидеть Родину России. Что это? Кто она? Кто эта Родина, ради которой солдаты бесстрашно шли в бой и никогда не сдавались? Какой нужно быть, чтобы Брагинский сражался с несколькими странами сразу и выигрывал? Вспомнилась фраза, сказанная Иваном перед тем, как он закрыл двери своего дома перед носом у Гилберта. «Моя Родина умирает. Я должен ее возродить». Что означали эти слова, и почему умирала Родина, Пруссия не знал. Также, он не мог понять, почему Иван отказался от водки. Водка ведь его культурная ценность! Без водки он не русский! Это все равно, что Германия откажется от пива, а Япония от морепродуктов. Или Италия от пиццы. Увидев, как Россия выливает всю водку в раковину, Гилберт был уверен, что тот спрятал где-то запасы. Перерыв весь дом, прусс ничего не нашел. Ни одного намека на спиртное. «Неужели он всерьез взялся за сухой закон? Даже самогонки нет» — на мгновение восхитился Пруссия, понимая, что едва ли сам сможет когда-нибудь отказаться от пива. Но тут же спохватился. «Чертов Россия, запер меня в своем гребаном доме. Даже пива мне не дает… » — прусс прослезился, вспоминая насыщенный цвет и приятный пьянящий вкус этого прекрасного напитка с белоснежной пенкой.***
Прошло пять лет, а отношение Гилберта к России лишь ухудшилось его присутствием в доме. Брагинский все чаще сидел в гигантской библиотеке и перечитывал классиков. Порой он занимался живописью, украшая дом картинами. На картинах часто были пейзажи и люди, которые работали или веселились, а также множество прекрасных праздников. Иван вспоминал свою молодость. Люди на картинах танцевали, колядовали и радовались на ярмарках. На большинстве картин был снег. Белоснежный, яркий и чистый. Люди скатывались с горок на санках, катались на каруселях и пили что-то, похожее на темное пиво. Иван сказал, что это квас. Гилберт фыркнул в ответ и ничего не ответил, но уже тогда он начал понимать. Иван возвращал свою культуру. Отрицал все западноевропейское, возвращался к истокам своего прошлого. Далеко в детство. Когда он был в самом расцвете сил. Уже после нашествия монголо-татаров. Вот для чего нужны эти картины. Для напоминания. Вот почему водка больше не нужна. Ее попросту не было. Иван решил вернуться в прошлое. Но причем здесь Родина, Гилберт не понимал. Россия ему ничего не объяснял, самостоятельно убирая дом и попросту забив на Пруссию. Тот делал вид, что игнорирует Брагинского, хотя понимал, что все было строго наоборот. Когда Гилберту становилось скучно, он начинал бить посуду, рушить и сжигать в камине мебель. Он надеялся на скандал. Скандалов не было. Иван выбрасывал осколки, закрывал серванты на замок, а также комнаты, где были бьющиеся предметы. В скором времени все комнаты, кроме туалета и спальни самого Пруссии были под замком. А разговоров не было. За все пять лет. Ни одного. Короткие фразы «иди, ешь», «доброе утро» и «спокойной ночи» Пруссия не считал разговором. Сам он начинать не хотел. Ему не позволяла гордость завести с Россией первым беседу. Слишком гордый, чтобы признать — он чувствует себя одиноким и ему хочется человеческого общения. Даже с Россией. Пусть даже с ним. Только бы коснуться, почувствовать, что он не иллюзия, что Пруссия не одинок. Прошло еще время. Иван был в благодушном настроении, наряжая особняк на Новый Год. Шампанского не было. Зато еды столько, что глаза разбегались. Видимо, Брагинский постарался и решил порадовать своими кулинарными талантами. Праздник прошел в молчании. Только часы тикали, отмеряя секунды до прихода Нового Года. Гилберт ел всего понемногу, желая попробовать каждое блюдо и найти там изъян типа «перца много», «соли маловато» и так далее. Но, словно издеваясь над ним, Иван приготовил еду идеально. Вот бьют полночь гигантские часы в гостиной. Наступил Новый Год. Очередной год молчания и изоляции. — Заебал… — не выдержал Пруссия, поднимаясь из-за стола. — Ты меня попросту заебал. Сколько можно молчать на протяжении стольких лет?! Ты решил, что свихнуться одному скучно, поэтому и меня взял с собой?! Тварь! Ты меня бесишь! Правильно вся Европа говорит — ты псих! На всю голову больной! Пруссия сдернул скатерть вместе с едой на пол. — Мне надоело молчать! Выпусти меня немедленно! Гилберт смолк, напряженно наблюдая за действиями Ивана. От психопата можно всего ожидать. Главное, чтобы рядом не было трубы. Убьет и не заметит. Брагинский наконец отвел взгляд от заляпавших ковер и скатерть блюд и посмотрел на Пруссию. Гилберт сел вновь за стол, осознав, что Россия улыбается. В который раз на все выбрыки пленника. — О чем ты хочешь поговорить? — мягко спросил Россия, чем вывел прусса из себя. Как… Как он может так реагировать?! Так спокойно и при этом улыбаться? Он явно издевается. Понимает, чего хочет добиться Байльшмидт, поэтому втайне смеется над ним и издевается! Но эту войну проиграть нельзя. Пусть она без крови сейчас, однако это политика. И проиграть в ней нельзя. — Я хочу поговорить о той гребаной херне, что ты сотворил! Мне надоело уже шестой год сидеть взаперти с тобой! Я хочу к брату! Я хочу на свободу! Хочу быть независимым! Отпусти меня, достал своим идиотизмом, алкоголик безводочный! Да я тебе мозг через трубочку высосу, если ты меня не отпустишь немед… — А ты красивый… — улыбаясь, ответил Иван. -.ленно! Что? — не понял Гилберт. — А? — Что ты сказал? — А что я сказал? — Что ты только сказал, блять, не беси меня! — Я ничего не говорил. — Нет, ты сказал, что я красивый! — взъярился Пруссия. — С чего ты взял, что я мог такое сказать? — удивился Россия. — Я слышал это! — Если ты слышал, зачем спросил не то, что следовало бы? — Ты издеваешься? Нет, ты действительно издеваешься! — Если ты знаешь и понимаешь это, зачем задаешь тупые вопросы? — Сам тупой! — огрызнулся Гилберт. — Меня задрало уже все вокруг! Я свихнусь, если уже не свихнулся! Меня бесит, что я не могу ни с кем общаться, даже по телефону! Блять, ты тварь! Ты ебанутая тварь! — Ты очень красивый. — Хватит уже! Я знаю это! — Очень-очень красивый. — И что? — Пруссия не отрываясь смотрел на Брагинского. — Ничего. Я это заметил еще тогда, на озере, когда ты выбрался из него и переодевался в сухую одежду, — Иван смотрел в стол, произнося эти слова глухо, словно удаляясь в воспоминания. — Ты… Ты подглядывал за мной?! — возмущению прусса, казалось, не было конца. — Мне было интересно. Я думал, что ты вновь нападешь на меня. Я лишь хотел защититься вовремя. От тебя и Швеции. На тебя никогда не нападали, стремясь уничтожить? Ты ведь сам всегда хотел всех поработить. Особенно меня. — Ты слишком много о себе мнишь, — скривил губы Пруссия, не желая признавать, что для Европы территории России были лакомым кусочком. Очень лакомым и желанным. — Кому ты сдался? Да никому ты не нужен! — А ты? — с интересом спросил Россия. — Если я сейчас убью Германию. Кому ты будешь нужен? — У… Убьешь? — потрясенно повторил Пруссия, поднимаясь из-за стола. — Ты что вообще за чушь несешь, а?! Кто ты такой, чтобы сметь угрожать моему брату?! Да Запад тебя в клочья порвет! — Почему же он, если настолько сильный, — Россия усмехнулся, — не порвал меня в клочья, когда ты оказался у меня в плену? — Потому что… — Гилберт стиснул зубы на мгновение, отчего на его скулах заиграли желваки. Он вновь сел на место, в упор глядя на ненавистного ему русского. — Потому что если бы он напал на тебя в это время, Англия, Франция и Америка не позволили бы ему что-либо сделать. Но если ты первый нападешь на него, они не посмеют пойти против. Наоборот, даже помогут ему. Они тебя ненавидят! Как и я! — Ты думаешь, что я стану нападать первым? — склонил голову Брагинский. — Твой брат сделает все, что я захочу, стоит мне только начать угрожать тебе. Ты моя территория. Что хочу, то и делаю. А ему ведь не все равно. Захочу, оторву тебе руку. Или ногу. А Людвиг взбесится. И вот, немецкие войска вместе с итальянскими и японскими преодолевают территорию Европы и Азии, чтобы подобраться ко мне. Однако, уж простите, один звонок и Англия, Франция и Америка вновь его урезонят. — Ты что, уже план придумал? — Нет, что ты. Мне нет смысла убивать Людвига. Пока что. Знаешь… Если еще лет тридцать я не буду снимать Железный Занавес… Возможно, снизится уровень преступности, мы вернемся к нашим корням, вспомним то, что забыли. И улучшим медицину. А то надоело все это… Ты мне тоже надоел. — Тогда отпусти меня. — Не могу. Могу только убить, — зловеще сообщил Иван, вставая из-за стола. — А сейчас ты уберешь все, что натворил и вычистишь ковер. Мне плевать, как ты сделаешь это. Иначе… Ты можешь попрощаться с жизнью, — с этими словами он вышел из гостиной. — Счастливого Нового Года! — послышался его крик и смешок из коридора. — Тварь… Ненавижу… — разозлился Гилберт, пиная тарелку с салатом. С ругательствами он поднялся со стула, начиная убирать все с пола. Пришлось завернуть все в скатерть, убрать на стол и вздохнуть с облегчением. Ковер остался чистым. Видимо, так удачно все упало, что еда на него не попала. Что же. Теперь выбросить остатки, закинуть скатерть в стирку. — Скотина… — было обидно до слез, однако прусс был слишком горд, чтобы позволить себе ныть от таких условий. Когда сходишь с ума от одиночества, скуки, тоски и ужасного обращения. Гилберту стало казаться, что Россия мстит ему так. За всю войну, за Ледовое Побоище, за фашизм, за те издевательства. Мстит медленно, с особым удовольствием… Садист. Мразь. Вот кто фашист! Гилберт стал отмачивать в ванной скатерть, очищая ее от остатков еды, чтобы потом бросить в стиральную машинку. — Ненавижу… Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу… — Я знаю… — тихо произнесли рядом. Пруссия обернулся, наткнувшись на полный грусти взгляд России. Гилберт ничего не ответил и вернулся к замачиванию скатерти. — Твой брат прислал пива. Точнее, он часто просил, чтобы я его взял для тебя… Но, я решил, что в Новый Год, спустя пять лет уже можно. Хочешь? Гилберт сглотнул. Воспоминания о пиве были самыми радужными после воспоминаний о брате. Но гордость… — Нет. — Я знаю, что хочешь. Считай, что это подарок брата на Новый Год. Оно стоит на столе. Ммм… Два ящика, — тон у Ивана был извиняющийся. Видимо, он считал себя виноватым в том, что наговорил Пруссии о Людвиге. Не стоило угрожать. Поэтому Брагинский решил, что можно побаловать прусса. Так проще, чем просить прощения. Гилберт это понял. И все же смирился со своей гордостью, решив принять подарок. В одном из ящиков было письмо от брата. Знакомые аккуратные буквы. Он написал это письмо пару дней назад. Видимо, Брагинский не такая тварь, как казалось. Может, он сообщил Людвигу, что примет посылку для Пруссии. Гилберт усмехнулся и открыл одну бутылку пива. Ох… Божественно… Как эта жидкость, о которой грезишь вот уже пять лет, разливается по глотке. Как ее смакуешь во рту. Не передать словами. Глоток чистой воды в жаркой пустыне для жаждущего. За одной бутылкой пошла вторая, затем третья. Гилберт наслаждался. Четвертая, пятая. Это здорово, ощущать, как голова пустеет от всех мыслей. Ммм, потрясающий вкус. Брат знает толк в пиве. Можно смаковать все за пару часов, а можно растянуть это. Да, лучше растянуть. Черт… Ноги Пруссии подкашиваются, пустота в голове и ощущение, словно комната плывет. — Эх… Гилберт, ты явно разучился пить, — голос России звучит словно издалека, сильные руки придерживают Гилберта за плечи. — Не думал, что тебя так легко унесет с пары бутылок пива. Хотя, может твой брат сделал его слишком крепким. Никогда не пойму, что у вас, немцев, в голове, Калининград. Гилберт не отреагировал на ненавистное ему имя. — В туалет… — пробормотал он, вцепившись пальцами в бежевый свитер Ивана. Брагинский без лишних вопросов повел его в туалет, все также придерживая за плечи и не давая упасть. — Почему я так сразу опьянел… — Потому что был в завязке пять лет. А теперь раз! И столько алкоголя. Может твой брат решил, что тебе нужно побольше алкоголя, дабы скрасить отвратительную жизнь пленника? — Иван улыбнулся пруссу. — И он чертовски прав. Брагинский промолчал и толкнул дверь ванной, подводя парня к унитазу. — С остальным сам справишься, — Россия вышел из туалета и направился в гостиную, чтобы выкинуть пустые бутылки из-под пива. На столе, рядом с двумя ящиками немецкого напитка лежало письмо от Людвига. Россия сложил письмо, положил его в ящики и отнес их по одному в подвал, где было холодно, как в холодильнике. Вернувшись, он обнаружил за столом Пруссию, уже, видимо, успевшего избавиться от неудобного недостатка пива. — Скажи, зачем тебе я? — задумчиво спросил Гилберт. — Ты моя территория, — Иван сел напротив. — Я не твоя собственность! — попытка Гилберта разговаривать с Иваном нормально провалилась, и он сорвался на крик. — Ты не имеешь права так со мной поступать! — Ты эгоист. Ты считаешь, что я имею право так поступать с кем угодно, кроме тебя, если продолжить твою мысль. Когда я держал у себя в доме Латвию, Литву и Эстонию — никто не говорил мне ничего. Даже они. Как только я посмел отобрать тебя у брата, так сразу же мне претензии. Я не могу поступать так, я не имею права поступать эдак. Я на все имею право. Ты моя собственность. Понимаешь? Не подчиненный. Не слуга. Собственность, — голос Брагинского не изменился, но вокруг словно сгустился воздух. — Я могу сделать с тобой ВСЕ! Ты вещь в этом доме. Не домашнее животное, не раб. Ты просто вещь. И твой брат это понимает. Поэтому и думает, что я обращаюсь с тобой из рук вон плохо. Ты завоеванная территория. Тебя не существует официально. Я могу лишить тебя частей тела — никто не посмеет мне перечить. Я могу убить тебя. Никто против и слова не скажет. Я могу сделать все. Даже использовать тебя, как подстилку. Ты всего лишь вещь, Гилберт. Пруссия рассмеялся. — Так вот почему ты со мной обращался, как с пустым местом. Ты ведь считал меня все это время именно пустым местом. На меня даже кричать не нужно. Я же вещь, — Гилберт захохотал, чувствуя, что еще немного и у него начнется истерика. Обыкновенная истерика, когда нервы не выдерживают, когда мозг не ведает, что происходит и не может ничего контролировать. И когда голос повышается так, словно готов перейти на ультразвук. Хотелось убить Брагинского. — Ты тварь, Россия! Тварь! — Я? — Иван мягко улыбнулся, темная аура развеялась, словно ее и не было. Внутри Гилберта перестал хозяйничать животный страх, который скрашивало опьянение. — Я ведь никогда тебе ничего плохого не делал, Гилберт, по крайней мере, пока ты находился у меня дома. И успокойся. Ненавижу психозы. — Сам псих, — буркнул прусс недовольно. — Я не хочу, чтобы со мной так обращались. — Веди себя хорошо и тогда, может быть, я стану более мягок к тебе. — Ты и так тряпка, — алкоголь накатывал волной все сильнее. Хотелось спать. А еще хотелось ему врезать. И чужих прикосновений, даже если они будут принадлежать русскому. За столько лет он успел одичать и забыть, каково это, когда кто-то касается кожи. Гилберт поднялся, покачиваясь, отчего пришлось упереться ладонями в стол. — Хочешь, я помогу? — Иван улыбнулся, прищурившись. Отчего-то лицо у него становилось хитрым и в то же время милым. Пруссия фыркнул от таких мыслей. — Не хочу. Не смей ко мне прикасаться, — сотканный из противоречий, Гилберт гордо вздернул нос и покачивающейся походкой направился к лестнице. Брагинский шел за ним по пятам, чтобы довести его до комнаты без происшествий. Гилберта хватило лишь на то, чтобы упасть на свою кровать, когда он добрался до комнаты. — Будешь спать в одежде? — в голосе Ивана послышалась насмешка. — Пфффф… Раздень меня, раб, — нагло откликнулся Гилберт, раскинув руки в стороны. Россия рассмеялся, наклоняясь к нему и расстегивая пуговицы на белой рубашке, которую он заставил надеть прусса в честь Нового Года. — Ты словно маленький вредный ребенок. — А ты большой тупой взрослый. — Ты не умнее меня. — Нет, ты тупее. — Замолчи, — фыркнул Иван, не воспринимая всерьез эти оскорбления. Расстегнув пуговицы, он приподнял Гилберта за шею, стягивая с него рубашку. Та легко скользнула вниз, обнажая торс Пруссии. — С тобой тепло… — хрипло пробормотал Гилберт, прижатый к телу исполина России. Наконец спустя столько времени он прочувствовал чужое присутствие так близко, но из-за опьянения так и не сумел по достоинству оценить происходящее и уж тем более ярко отреагировать. — А говорят, ты холодный и жестокий. — Разве это не так? — Брагинский погладил парня по спине своей широкой горячей ладонью. Тот изогнулся, чувствуя приятную щекотку и наслаждаясь этим от макушки до кончиков пальцев на ногах. — Не так… — Пруссия уткнулся лбом в его плечо. — Ну зачем ты такой, а? — А ты такой зачем? — Таким родился. — И я. — Идиот, — прошептал прусс, засыпая. Россия подтянул его по кровати к подушке, стащил с альбиноса штаны и накрыл одеялом. Удостоверившись, что делать ему здесь больше нечего, Иван сложил вещи в шкаф и ушел достирывать скатерть. То, что Гилберт бывает не таким вредным болваном-европейцем, который верит в мифы, России понравилось. *** — Черт… — протянул Гилберт. В голове отзывалась дикая боль, в глаза словно песком плеснули. Хотелось пить и мыться. Вчерашний праздник отдавался теперь в мозгу наказанием за подарок от Людвига. — Пить хочу… Пруссия поднялся, откинув от себя одеяло, и прошлепал босыми ногами к личной ванной, чтобы умыться. Холодная вода заставила его немного проснуться и прояснить сознание. Эх… Этот Новый Год был лучше, чем другие. Гораздо лучше. Хотя бы потому, что было пиво. Хотя с Брагинским он и ругался. Точно, Брагинский. Он же вчера за ним весь вечер ходил, пока сам Гилберт шатался пьяным. И… Даже раздел его. О, черт… Гилберт сразу же вспомнил, как скользила по спине горячая ладонь, что от России веяло жаром, а не холодом. Он горячий на самом деле. Но никто этого не знает, ведь он не позволит прикоснуться к себе, почувствовать тепло своего тела. Хотя пальцы у него порой холодные. Поэтому Латвия всем и рассказывал ужасы холодных рук Брагинского. Он что, лично меняет градусы своего тела? Или еще в чем-то причина… — Черт, это же Брагинский! Надо перестать о нем ду… Что за херня?! — комната Пруссии, до вчерашнего дня захламленная ненужными вещами или грязной одеждой, теперь фактически сияла чистотой. Даже на шкафу не было пыли. Когда только успел? Гилберт посмотрел на настенные часы. Уже три часа дня. Кошмар… Он проспал завтрак и обед! Не хватало еще ужина лишиться. Надо будет потребовать хотя бы закусить что-нибудь. Быстро одевшись в чистую одежду, которую он нашел в шкафу, Гилберт вышел из своей комнаты и спустился вниз, пытаясь унюхать запах того, что было на ужин. В доме пахло лишь моющими средствами. Где-то в дальних комнатах работал пылесос. О нет, генеральная… Это значит, никаких вкусностей на ужин. Только перекусы… Байльшмидт побрел на кухню, доставая необходимые продукты для бутербродов. Начало дня не очень веселое. Но все равно, можно все исправить, ведь есть еще пиво. Как же о нем можно было забыть! Гилберт стал разыскивать по дому ящики с вкуснейшим божественным напитком. Пропажа быстро нашлась, поэтому теперь было не так грустно есть бутерброды вместо нормального и плотного ужина. Прекрасное пиво… Просто чудо. Первое января удалось! — О… — произнес Россия, проходя на кухню. — Как не стыдно. Еще даже шести нет, а ты вдрызг пьян, Калининград. — Я не Калининград! — взъярился Пруссия, стукнув полупустой бутылкой по столу. — А кто ты? — ехидно спросил Россия. — Официально Пруссии не существует. Есть только поделенные территории. И ты теперь Калининград, Гилберт. И ничего с этим не поделаешь. — Я не согласен! Я… ик… Уйду к брату… — Гилберт допил неизвестно какую бутылку по счету. — Черт… Шестой год в завязке… Я же не выдержу… А Людвиг, зараза, у себя в Берлине напивается каждый фестиваль до… этого… как ты говоришь, поросячьего визга, — Гилберт расчувствовался, закрыв лицо ладонями. — Я так скучаю по Западу… Сволочь! Россия сел рядом, с интересом наблюдая за пьяным пруссом. — Ты тварь! Я тебя ненавижу! Духу твоего не выношу! Лучше уж к Франциску в сексуальное рабство попасть, чем к тебе в плен! Или… ик… Сожрать всю еду у Артура! — Ну, Франциск твой давний друг, он был бы нежен. А Артур не так уж и плохо готовит. Чай же у него отменный. Значит, вкус у Артура все же есть. Да и если много приправы положить, вкус еды почти не чувствуешь, — Иван поморщился, словно вспомнил о чем-то неприятном. — Заткнись! У меня желудок вместе с кишками через рот выйдет, если ты ко мне хотя бы раз прикоснешься! — Гилберт подскочил, опрокидывая табуретку. Брагинский находился в опасной близости от него, и это неприятно будоражило парня. В ответ на это высказывание Россия расхохотался и, протянув к Гилберту руку, схватил его за запястье. — Какого черта?! — закричал немец, пытаясь освободиться. — А где обещанное шоу с выворотом наизнанку? — спросил Иван. — Я к тебе прикасаюсь, — он притянул Пруссию ближе к себе и схватил за вторую руку, лишая того возможности освободиться. — И еще раз коснулся! Брагинский дернул за руки прусса на себя, отчего тот пошатнулся и упал на Россию. Иван поймал Гилберта в объятия, силой заставляя сесть к себе на колени. — Попался, — прошептал он, обнимая ошарашенного и ошалевшего от страха Пруссию. Тот смотрел в стену испуганным взглядом, не в силах пошевелиться. — Только на спину мне не смей выплескивать свои внутренности. Свитер только что из стирки. — Урод! — заверещал Гилберт, успев прийти в себя. Теперь он упирался руками в широкие плечи русского и дергал ногами, стараясь выбраться, но тот его не отпускал. — Я тебе сейчас нос отгрызу! — Рискни, — рассмеялся Россия. — Ты ведь сам ко мне и прикоснуться боишься. — Я Великий! Я ничего не боюсь! — заорал Пруссия. В его воспаленном от алкоголя мозгу сейчас был полный бардак. Отдельные фразы России, собственные реплики и неконтролируемый поток ярости, злости и обиды. Обиды за то, что его не воспринимают всерьез, что брат про него забыл, что он должен отдуваться за всех тех, кто воевал против Брагинского. Но почему… Почему он настолько силен? Ему помогали. Помогали Англия, Франция, Америка и Китай. Но он на своей территории сражался, словно зверь. Берсерк. Настоящий берсерк. Гилберт постепенно успокоился, но его все же начали душить слезы обиды, которые он старался спрятать. Он был безнадежно пьян. Вся эта ситуация была словно в тумане. Все поступки были чрезмерно эмоциональны, никакого анализа ситуации. И даже то, что он на коленях у русского уже не пугало. — Теплый, — пробормотал он наконец, вынырнув из тяжелых раздумий обиды. Как оказалось, Иван прижимал его к своему плечу и гладил по спине, словно успокаивая. — Ненавижу тебя… — Знал бы ты, как я вас, европейцев, ненавижу. До дрожи в пальцах и скрипа зубов. Разодрать бы вам всем ваши горластые глотки. Способны лишь языком молоть, да орать, что я деревенщина, отсталый. У других в глазу соринку разглядят, а у себя бревно не видят. Тупые гниды… — мрачно отозвался Иван. От него мгновенно повеяло могильным холодом. Шестым чувством Гилберт понял, что довел его. И ведь не убежать, не скрыться, пока русский все еще крепко его держит. — Ты и так отсталый, — ляпнул прусс, надеясь, что Брагинский разозлится и подскочит на месте от ярости, а свободный Байльшмидт успеет слинять. — Ты вообще права голоса не имеешь. У проигравших нет крови, чтобы писать историю. И нет голоса, чтобы высказывать мнение, — ледяным тоном ответил русский. — Я еще жив! А значит, способен говорить и мыслить! — Ты уже пьян. Ты не способен мыслить, а скоро и не станешь говорить, исчезнув навсегда, если вновь уйдешь к Германии жить. Скажи мне, Гилберт. Если бы я проиграл, чтобы бы вы сделали? Ты, Людвиг, Италия и Япония. — Хах! Разделили бы твои земли! А тебя, ничтожество, я бы на мясо лично пустил! — Гилберт попытался вывернуться из объятий. — Ты животное. Глупое, нелепое, жалкое, — презрительно скривил губы Россия. — Ты пустое место. Тебя давно пора бы уничтожить, только я не такой, как вы. Он выпустил вырывающегося прусса и поднялся с табуретки, уходя из кухни. — Сам! Животное! — крикнул ему в след Байльшмидт, поднимаясь на ноги и держась за стол. Его откровенно мутило. — Отличные, чувствую, праздники будут… — пробормотал он, направляясь в ванную, но не в личную, а в общую, которая находилась на первом этаже. *** Пока Гилберт пытался привести себя в порядок в ванной, Иван использовал давний метод успокоения нервов без вредных привычек. А именно — убирался. Он ходил с пылесосом, новым, русским, который смастерили после закрытия. Его не могло не радовать, что все в этом доме было русским, кроме ящиков пива от Германии. Паркет, обои, мебель — все это было сделано прекрасного качества. В его стране фирмы теперь конкурировали за право быть оптимальными, делать более совершенные товары. Образование улучшилось, неграмотность спала, дети больше не курили по подъездам, наркотиков почти не стало. Россия отправил домой даже мигрантов из Грузии и прочих южных стран. Преступность снизилась, особенно на крупном уровне. Теперь нельзя было сбежать за границу. Брагинский вздохнул. Теперь ему было гораздо легче. Хоть какой-то порядок. А то раньше у себя в стране мусорили и уезжали в другие страны. А теперь хоть аккуратнее стало. Реки да озера начали очищать. Черное море, которое давно превратилось в большую помойку для туристов, каждый день от мусора избавляют бригады на кораблях, проплывая вдоль берега. Купаться там пока что запрещено. Рядом с каждым водным ареалом дежурят сторожа, штрафуя особо наглую молодежь, оставляющую после себя мусор. Восстанавливают памятники, строят новые дома, более модернизированные. А старые ремонтируют и расселяют бездомных. Жить стало проще и лучше. Но одиноко. Раньше к нему приходил Китай, Белоруссия, звонила Украина. Теперь одиноко, а сердце щемит от обиды. Ну что он такого сделал Гилберту. Никогда не оступался. Разве можно обижаться на то, что он не хочет проигрывать? Крестовые походы, потом был мирный договор с ним, потом Вторая Мировая. Все время что-то связано с войной. Либо борьба, либо перемирие. Теперь прусс ему принадлежит. Но все равно, на душе грустно. Брагинский знает, что его все боятся. Знает, что из-за россказней европейцев он теперь чудовище мирового уровня. Его даже сестры боятся. Ну, кроме Белоруссии. Та не может бояться того, кто боится ее саму. Также он знает, что Гилберт тоже его боится. Хоть никогда в этом не признается. Будет биться до последнего, лишь бы не показать слабину. В этом они даже похожи. Но Гилберт глупец, если считает, что Брагинский способен причинить ему боль сильнее, чем тот же Англия или Америка. За пять лет Иван ни разу на него не накричал. Никогда не поднимал на него руку. Не причинил боли. Так за что же ненавидеть… Россия вздохнул, опускаясь вдоль стены на пол. Он вытянул ноги и запрокинул голову, чувствуя, как в горле стоит сухой ком. Ему было больно от чужой ненависти. И почему-то больнее от ненависти прусса. Впрочем, если задуматься, было за что ненавидеть-то. Забрал у брата, поделил земли, давал понять, что Пруссия, некогда великая страна, известная военная держава, теперь пустое место. Никто в доме бывшего врага. Изолировать его не только от Людвига, но и от других стран, лишить общения. Дать еще раз понять, что он никто и его душевные переживания по поводу дикого одиночества — это ерунда. Иван скривил губы, наконец, осознав свою ошибку. На ум пришла даже ассоциация сказки. Кажется, называлась она «Красавица и Чудовище». Когда по глупости отца, в данном случае Людвига, девушка по имени Красавица, то есть, по сути, Гилберт, была отдана в лапы чудовища, самого Брагинского, в качестве платы за ошибку. Россия усмехнулся. Даже по сюжету сказки он чудовище. Чертова Европа. Но в сказке есть прок. И теперь Россия знал, что нужно сделать, чтобы Гилберт хотя бы задумался над тем, как Брагинский к нему на самом деле относится. Ну, зато можно побыть в тишине и самим собой. Хотя бы на время. Дело осталось за малым. Иван поднялся с пола и направился в кабинет. Сев на удобное кожаное кресло с высокой спинкой, он поднял трубку телефона, поднес ее к уху и задумался, услышав длинный гудок. А что, если ему откажут? Вдруг в Европе сейчас какие-то проблемы или еще что. Он ведь не в курсе. И что насчет переправы? Отправить Гилберта одного? Тогда он будет думать лишь о самом подарке, а не о том, что именно Иван сделал этот подарок. Значит, придется лететь с ним. Да уж, это будет невероятный подарок для Пруссии. Он должен оценить. Россия набрал нужный номер на телефоне. — Алло, Людвиг? Это Россия, приветствую тебя. Да, я тоже рад тебя слышать. Кхм… О нем как раз и речь. Слушай, Италия все еще у тебя гостит? Ты не против еще одного спиногрыза? Ну, где-то на год, я полагаю. Ага, я точно не шучу. Именно это я и предлагаю. Я его привезу тогда. Надеюсь, ты не против, если я останусь на день, а то два перелета не каждый выдержит. Спасибо, — Россия нажал на кнопку и сбросил вызов. После чего набрал еще один номер и заказал самолет до дома Германии. — Что ж, пора обрадовать Гилберта. Хотя нет, сделаем иначе, — с этими словами Иван направился в комнату Пруссии и стал собирать его вещи в чемодан, складывая их аккуратно, чтобы поместилось как можно больше. Когда даже ванные принадлежности были заботливо уложены, Брагинский поправил шарф и сел на кровать, дожидаясь, пока Гилберт соизволит вернуться в комнату. Он понятия не имел, где тот шляется, но все же терпеливо ждал. Когда появился Байльшмидт в длинном банном халате со встрепанными мокрыми волосами, Иван не удержался от улыбки, поскольку воинственный прусс сейчас выглядел откровенно по-домашнему. — Какого хрена?! — вскрикнул тот от неожиданности, увидев улыбающегося русского. Для Гилберта улыбка России была подобна оскалу демона. И неважно, что русский не демонстрировал зубы, как это делает Альфред, то есть, не скалился, а именно улыбался. Это были ненужные подробности, которые прусса не интересовали. — У меня подарок, — мягко ответил Брагинский на грубость. Сам он не понимал, но именно такое его непредсказуемое поведение пугало Европу до дрожи. То ужасен, как сам Дьявол, то улыбается, подобно ангелу. И все это сменяется так быстро. Никто в Европе понять не может его мыслей, его тактику, его манеры. Вот и боятся на всякий случай, для профилактики. — Убить меня решил и избавить от мучений? — с подозрением глядя на чемодан, спросил Гилберт. — Э… Возможно, — ответил Иван, придумывая, как заманить Гилберта в самолет и не рассказать до поры до времени, в чем суть подарка. — Тц. Отлично, так и думал, что долго не выдержишь мое величие, — Пруссия распахнул халат. — Давай, целься в самое сердце, бесчувственная скотина! — Я подумаю над вопросом твоего расстрела, — задумчиво разглядывая тело Байльшмидта, произнес Россия. — Но сейчас мы сделаем иначе. Ты… Оденешься, приведешь себя в порядок и наденешь повязку на глаза. Прусс скривился. — Будешь стрелять в спину? В лесу решил пристрелить, как шавку? — разозлился Гилберт. — Ага, — Россия протянул ему одежду, которую подобрал из той, что висела в шкафу. Светлая рубашка, брюки и галстук висели на вешалке, которую русский держал в руках. Пруссия с подозрением уставился на него и недобро прищурился, выхватив из рук Брагинского вешалку. — Скотина, — произнес он. — Выйди из моей комнаты. — Эта комната в моем доме. Не выйду. А то вдруг ты повесишься на галстуке. Одевайся. Гилберт, раздраженный и недовольный, стал одеваться, найдя на вешалке даже нижнее белье. Вскоре, он стоял одетый, чувствуя себя клоуном из-за парадной одежды. — И к чему этот цирк? — спросил он Россию. Тот лишь вновь улыбнулся, на этот раз загадочно, после чего протянул черную ленту. — Надевай, — приказал он. — У тебя день рождения? — строил догадки Пруссия, надевая повязку на глаза. — В жмурки поиграть хочешь? — Узнаешь, — пообещали ему в ответ. Гилберт вздохнул, стараясь успокоиться. Если бы Россия хотел убить, он наверняка был бы другим. Не стал бы устраивать этот балаган, ведь он, в отличие от стран Европы, не любит долгие прелюдии перед ужасными вещами. К тому же, Иван был достаточно честен, чтобы сказать все прямо. Что-что, но хотя бы такие качества в нем Гилберт мог признать. Пруссия ахнул, когда его подняли на руки. От неожиданности он вцепился в плечи русского, стиснув пальцами его черный свитер, который недавно прислала Белоруссия. — Что ты делаешь?! — возмущенно заголосил Гилберт. — О Боже, ты можешь быть менее громким? — пропыхтел голос России. Бедром Байльшмидт почувствовал не только руку Ивана, но и прикосновение чемодана. Видимо, Россия взял его с собой. В прихожей прусса отпустили и стали одевать пальто. — Эй, а обувь? — возмутился Байльшмидт. — Да помню я, — вместо теплых валенок, которые Иван заставлял его носить в холодную зиму, Пруссия почувствовал на себе осенние ботинки со шнуровкой и на толстой подошве. — Там же холодно! — возмутился он, боясь замерзнуть. Чувство холода парень ненавидел. — Там, куда мы направляемся — не настолько холодно. — Ай, — Пруссия фыркнул, держась за плечи России, пока тот завязывал шнурки у него на ботинках. — Что за детский сад. Говори, куда мы пойдем! Или тебе валенки жалко вместе со мной хоронить? — Именно так. Очень даже жалко, — ехидно ответил Иван, выпрямляясь. Сам он оделся довольно-таки быстро, вновь взял Гилберта на руки и прихватил тяжеленный чемодан. Пруссия вновь вцепился в его плечи, решив не задавать больше вопросов, и будь, что будет. Одиночество слишком надоело. Через минуты две Гилберт оказался в машине, услышав, как Брагинский приказал ехать в аэропорт. В машине было тепло, гул работающего двигателя и колес, мчащих автомобиль по заснеженной дороге далеко от дома, — это убаюкивало. Хоть на часах и было не так уж и поздно, всего шесть часов вечера, но на улице было уже темно. Звезды зажглись на почти черном небе. Фонари и фары освещали дорогу. Россия смотрел в окно, обдумывая, стоит ли по возвращению заскочить еще и к сестрам. А может еще и к Китаю слетать. Просто, погостить. Столько всего можно было сделать… Хотя едва ли стоит растравлять душу, разгоняя одиночество. Ведь тогда начнется сожаление. Пруссия уснул, мирно посапывая и положив голову на плечо России. Того это сначала удивило, но после Иван решил поддаться своей идее и устроить прусса с комфортом. Он сначала отстранил от себя спящего Гилберта, потом осторожно снял куртку с себя и сложил ее на манер подушки, укладывая ее на свои колени. После чего наклонил Пруссию набок, заставив лечь головой на подушку, чтобы было удобнее спать. Ведь до самолета еще очень долго ехать. Вскоре и сам Брагинский уснул, уткнувшись лбом в холодное стекло окошка. Через два часа они уже были в аэропорту. Сонный Байльшмидт зевал и потягивался, пока Россия натягивал куртку. Водитель достал из багажника чемодан и отдал его Ивану. Тот лишь молча кивнул, принимая сумку с вещами. — Ну, а теперь можно снять эту чертову ленту? — спросил немец у России. — Нет, — тот вновь подхватил его на руки и понес по трапу в самолет. Гул, который услышал Гилберт, показался ему знакомым. — Мы что, куда-то летим? — удивился он, оказавшись на полу и держась теперь за спинку кресла. — Угадал. Несколько часов и мы на месте, — ответил ему Иван, снимая куртку и присаживаясь в кресло возле иллюминатора. — О нет, мы на Урал летим? — заныл Гилберт. — Там же сейчас такая холодрыга! Я новости слушал. — Ты не угадал. Снимай ленту и садись, — ответил Россия. Он откровенно наслаждался. За пять лет они не разговаривали столько, сколько за эти несколько дней. Пруссия стянул надоевшую ленту и плюхнулся в кресло напротив Брагинского. Когда загорелась лампочка пристегнуть ремни, оба послушно выполнили указание. — Нам пожрать принесут? — спросил Гилберт. — Или я голодать должен? — Вина хочешь? — ответил вопросом на вопрос Иван и протянул пустой бокал пруссу. — Ого, надо же! Ты решил отказаться от сухого закона? — удивленно поднял брови тот, принимая бокал. Россия лишь мягко улыбнулся, наливая в его бокал вина. — А… Ты не будешь пить. Надо же, — альбинос пригубил вино, стараясь его распробовать. — Мммм… Прекрасный вкус. У Франциска выкупил, наверное. Еще до Железного Занавеса, — уверенно разглагольствовал парень, осушив бокал. — Еще! — Не могу еще. Иначе ты своим пьяным видом испортишь сюрприз. Потерпи, Гилберт, — Брагинский убрал вино и позвал стюардессу нажатием кнопки вызова. — Принесите нам ужин, пожалуйста, — вежливо попросил Россия. В ответ девушка кивнула, одарив обоих красивой улыбкой, и ушла за ужином. Вскоре она вернулась с тележкой. Расставив на столике между ними столовые приборы, стюардесса поставила перед каждым тарелку с блюдом. И напитки. — Пиво… — расчувствовался Пруссия, увидев, что находится в его стакане. На его тарелке лежал сочный свиной рулет, салат из овощей и картофельное пюре с зеленью. С краю примостился свежеиспеченный хлеб. — Венгерский, — с наслаждением вдохнув запах хлеба и откусив кусочек, безошибочно угадал Пруссия. Он с аппетитом принялся за идеальный ужин. Смена обстановки благоприятно на него подействовала, поэтому где-то в глубине души Пруссия решил, что Россия намного лучше, чем кажется. Но это лишь где-то в самой глубине души. Там, где находится признание Родериха талантливым музыкантом, а Венгрию — весьма симпатичной девушкой, которая нравится Байльшмидту. В общем, очень и очень глубоко. Куда и сам Пруссия не заглядывает. Но главное, что понимание великодушия России уже зародилось. И как всякий росток его нужно холить и лелеять, что Россия неосознанно и делал впоследствии. — В общем, у меня для тебя новости. Обе хорошие, — когда они оба поели, Россия все-таки решил рассказать ему про подарок. — Для кого хорошие? — настороженно спросил Пруссия. — Для обоих, мне кажется, — протянул Иван, задумавшись. — Первая новость. Я решил подарить тебе на Новый Год настоящий праздник. Мой подарок заключается в том, что ты сейчас летишь в Берлин к Людвигу. Визг восторга на мгновение оглушил Брагинского и дезориентировал в пространстве, заставив заткнуть уши. Гилберт подскакивал на месте с сияющим от радости лицом и хлопал в ладоши, предвкушая встречу с Западом. — Так, тихо! Угомонись! — прикрикнул на него Брагинский. — А вторая новость… Ну, я тут подумал, — Иван специально сделал вставку про то, что это было его личное решение, — что фестиваль будет проходить, кажется, осенью, насколько я помню. А сейчас зима. Поэтому, я договорился с Людвигом на то, что ты останешься у него на целый год. — Да! — закричал Гилберт, вновь оглушая собеседника воплем. — Да, Дева Мария, да! Наконец-то! Как же я счастлив… Ураааааа! Он все кричал и кричал, радуясь предстоящей встрече с братом. А Брагинский лишь наблюдал за этим, довольно прищурившись и едва заметно улыбаясь. Значит и Гилберту может быть приятно в его присутствии. Хотя… Это лишь от предстоящей встречи с братом. Ведь сейчас Пруссия мысленно уже в самом Берлине, обнимает Людвига, звонит Венгрии, донимает Австрию. Россия вздохнул, мгновенно опечалившись. Его терзало чувство неудовлетворения таким подарком. Что-то не так. Ведь если он год проведет вдали от Гилберта, а потом приедет разлучить его с братом вновь… Пруссия снова его возненавидит. А с этим крестом так тяжело жить. Почему-то… — Знаешь, ты классный, — произнес, наконец, что-то не чрезмерно восторженное прусс. — А? — очнулся от раздумий Россия. — Классный? — Ага. Я всегда думал, что ты жестокий и тупой. А ты умеешь делать приятное, — Гилберт улыбнулся ему открыто и дружелюбно. Впервые за все время их знакомства. За столько столетий, впервые открытая и счастливая улыбка прусса. Что-то в груди у Брагинского защемило от тоски. Ведь через пару дней Пруссия о нем забудет. А через год возненавидит вновь. — Эй, ну ты чего… — обеспокоено спросил Байльшмидт, наблюдая, как уныло смотрит в пространство Иван. — Ну не нравится слово классный, будешь добряком. В чем дело-то? — Гилберт, ты все еще меня ненавидишь? — спросил все-таки Россия. Пруссия задумался. — Хм… Э… Ну, не так, чтобы очень. Да и раньше не слишком ненавидел. Иначе бы попытался убить, — протянул Байльшмидт. — Тебя именно это беспокоит? — Да, есть немного, — русский взял стакан с вишневым соком и допил его, после чего откинулся на спинку кресла. — Понимаешь, ведь тут такая загвоздка. Ты приедешь к брату, я улечу домой. Ты будешь с ним год жить. Вполне счастливый, на свободе. Общаться со всеми, с кем не общался долгое время. Ты осознаешь, что через год я тебя заберу? И вновь ты будешь одинок. Будешь снова жить со мной в одном доме, вспоминая, как тебе было хорошо там и как тебе плохо здесь. В этом вся проблема. Это меня беспокоит. В тот день, когда я вернусь за тобой — ты меня возненавидишь сильнее, чем ненавидел до этого. — Да нет, едва ли, — прервал Россию Гилберт. — Я бы тебя ненавидел, если бы ты со мной обращался хреново или сделал больно моему брату. А так — я же сказал, ты классный. Ты отпускаешь меня, своего пленника, официально принадлежащего тебе, на целый год к родственнику. Да ты понимаешь, что ты мне мировоззрение перевернул?! Ну, точнее, его часть. Ты же пока еще не весь мир занимаешь. Идиот ты, Брагинский, — Гилберт рассмеялся. Счастье буквально переполняло его. Даже захотелось обнять этого бестолкового русского и сказать ему что-то приятное. Отпустил к брату! На целый год! Он увидит фестиваль! Вновь будет заниматься любимыми вещами, гулять до посинения, пока ноги не отвалятся! Вновь теплый климат, аккуратные улицы Берлина, чистота во всем и везде! Вот же оно, счастье-то! И как же сейчас можно ненавидеть Брагинского, который своим унылым видом лишь еще больше веселит? — Скорее бы, скорее! — минуты растянулись в целые часы ожидания. Чем скорее приближался Берлин, тем сильнее грустил Иван и подскакивал от нетерпения Пруссия. Когда самолет начал снижаться, Гилберт закричал от радости. Плюс ко всему, парню доставляло удовольствие ощущения в животе, когда они стали опускаться. В аэропорт Пруссия шел уже сам, а не на руках России. За ручку он вез чемодан на колесиках. Его прыгающая походка даже стала раздражать идущего позади Россию. — Ты словно попрыгунчик, — произнес он, расстегивая куртку. Для него в Берлине было слишком тепло. — А ты не завидуй мне, не завидуй, — Пруссия обернулся и показал ему язык, на что Брагинский рассмеялся. — Ты словно маленький ребенок, — улыбаясь, сказал Россия. — А ты все равно не завидуй мне, старичок! — Гилберт завертел головой в поисках брата. — Запад! — Восток! — послышалось из толпы, и к Пруссии навстречу кинулся Людвиг, толкая всех на своем пути и обнимая брата. Он улыбался и в то же время плакал, сжимая Пруссию в своих объятиях. — Задушишь… — просипел Байльшмидт и похлопал брата по спине, то ли ободряюще, то ли намекая, что пора бы уже и дать воздухом подышать. — Как же я скучал… — вытер скупую слезу Людвиг и отобрал ручку чемодана у прусса. — Привет, Россия. -Да, и тебе привет, Германия, — улыбнулся ему Иван. Людвиг взял брата под руку и повел того на выход из аэропорта. Ивану ничего не оставалось, кроме как последовать за ними. — Я приготовил тебе комнату, — произнес наконец-то немец, судорожно сжимая руку Пруссии и не веря, что тот все-таки рядом. — И отремонтировал ее. И для Брагинского тоже. Рядом с твоей, правда. Так получилось. Он виновато посмотрел на Гилберта, словно ожидая возмущений, мол, и так были рядом слишком долго. Но тот выглядел так, словно и не слышал. Как будто готов был сейчас замурлыкать от удовольствия. Возле выхода их ждал фольцваген, за руль которого сел Людвиг. В багажник был уложен чемодан Гилберта, сам Пруссия сел почему-то на заднее сидение, рядом с русским. И Германия, и сам Россия были удивлены этим. Более того, когда Пруссия прикоснулся к его руке, Иван был словно громом поражен. — Эй, — прошептал Гилберт, наклонившись в его сторону. — Спасибо… За все это. Я… Действительно счастлив. Эти слова заставили сердце биться чаще, по всему тело пробежали мурашки и щеки порозовели от смущения. Ему никто никогда не говорил таких проникновенных вещей. Ни когда он спас Осетию от Грузии, ни когда помогал бескорыстно другим странам. Никто не благодарил его так, как сделал это сейчас Гилберт. А дело-то, пустяковое, если подумать. Просто отпустить… Но как сложно это сделать на самом деле. И почему-то больно. Но ради таких слов и счастливой улыбки Гилберта, Брагинский сейчас был готов на все. Может, даже, подарить ему свободу, вернуть статус страны… Пруссия проникновенно смотрел ему в глаза, завораживая этим взглядом. Почему-то в голове стали мелькать мысли, что вблизи Гил еще красивее. Кожа абсолютно безупречная. Ресницы пушистые и светлые, отчего глаза прусса кажутся особенными. Но когда Пруссия случайно облизнул пересохшие от кондиционера в машине губы, Иван отвернулся, убрав свою руку и глядя в окно. Прусс мгновенно потерял к нему интерес, даже не задумываясь такой резкой потере интимности между ними, поэтому стал приставать к брату, расспрашивая Людвига о новых событиях в мире, пока Брагинский почти сгорал от смущения. До того, как Байльшмидт поблагодарил его таким образом и облизал губы, и после этого — это словно два разных мира. Первый — это мир, где Гилберт надоедливый вредный мальчишка, которого хочется порой прибить. Несносный поганец и хулиган. А второй… Мир, который будоражит сознание. В нем тянет прикоснуться губами к губам прусса, обнять его, прижать к себе. И уже не просто по-дружески, как Иван умудрялся делать до этого момента. Ну почему, почему все так усложнилось за секунду? Разве можно перевернуть сознание одним лишь взглядом, движением губ, всего лишь проведя по ним языком? Это же невозможно… Просто невозможно… Но именно после этого Брагинский стал задумываться, что он действительно чувствует к Гилберту. Никогда он не пытался охарактеризовать, почему хочет, чтобы именно он находился рядом. Почему он не хочет, чтобы Гил его ненавидел. Ведь ради этого пришлось даже отпустить его домой. В настоящий и родной дом. В голове перебиралась сотня слов, чтобы подобрать нужное. Слов так много, но ни одно не может охарактеризовать то, что сейчас чувствовал в своем смятении Брагинский. Стало грустно от ощущения безысходности. Ведь если признать, что чувства есть, будет еще хуже, чем если не признать. Ведь тогда нужно будет что-то делать для него каждую секунду, лишь бы заслужить одобрение прусса. А если не признавать, все будет, как обычно. Гил находится рядом, а большего и не нужно. Когда машина Людвига подъехала по идеально ровной дороге к его особняку, Брагинский все-таки решил вернуться в реальный мир. Все трое вышли из машины, проходя в дом, полностью заснеженные в эту зимнюю ночь. На пороге стояла Венгрия и улыбалась, держа в руках метлу. Видимо, она помогала прибрать дом к приезду Пруссии и России. — Привет, Гилберт, здравствуй, Россия, — Хедервари открыла дверь сильнее, пропуская в дом гостей. Когда все вошли в дом, она закрыла дверь, убрала метлу в угол и взяла швабру, которую приготовила, чтобы вымыть пол от подтаявшего снега. — А где очкастый? — спросил прусс, скинув ботинки, некогда заботливо зашнурованные Россией, и куртку, после чего помчался разглядывать дом, в котором давно не был. Дом брата был недавно отремонтирован, хорошо обустроен, но… Ему чего-то не хватало. Мебель была современной, никакого резного дерева, покрытого лаком, ковры застилали полностью весь дом, все было слишком иным. Картины были, но рисовал их Венециано. Как-то все непривычно, словно из другого мира. Хотя и это устраивало сейчас Пруссию. Он носился по дому, цокая языком от восторга. А потом наткнулся на фотографии с пивного фестиваля. И мгновенно загорелся идеей устроить себе самый лучший фестиваль, который все еще долго запомнят. В голове пронеслись слова Брагинского: «фестиваль будет проходить, кажется, осенью, насколько я помню. А сейчас зима. Поэтому, я договорился с Людвигом на то, что ты останешься у него на целый год». Он отпустил его на целый год из-за фестиваля. То есть, не на сам фестиваль осенью, а именно сейчас, первого января, на целый год… Чтобы Пруссия мог наслаждаться каждым днем. Наверняка ему было очень сложно, очень трудно сделать этот шаг. Гилберт задумался. Выходит, что Брагинский далеко не чудовище, как представлялось. И он не думает о нем на самом деле, как о вещи. Считает способным чувствовать, более того, считается с его чувствами. А что, если все пять лет молчания — это не игнорирование? Что, если Россия считал, что так делает легче самому Пруссии, который сам вечно орал, что ненавидит Брагинского. Ведь, по сути, сам Гилберт демонстрировал, что не хочет ничего общего иметь с Иваном. Пруссию откровенно осенило. Получается ведь, все эти годы Брагинский о нем заботился, потакая, как он сам думал, желаниям Байльшмидта. Такие мысли парня слегка огорчили. Ведь он вел себя, как скотина. Все пять лет. — Гилберт! — к нему подошла Хедервари. — Чего встал, как вкопанный, а? — Девушка не знала, как себя вести со вновь появившимся в ее жизни Байльшмидтом, но все-таки не хотела этого показывать. — Все уже ждут тебя. Стол накрыт, — она положила руку на плечо прусса. Тот очнулся от раздумий и повернулся к ней, улыбаясь широкой улыбкой. — Что, без Великого уже и есть начать не можете, нэ? — он довольно захохотал, но заткнулся, когда во входную дверь забарабанили. — О Господи, кто это еще может быть? — спросил Родерих, поправив очки и направляясь к двери. Его появление для Гилберта было сюрпризом, но все-таки он промолчал, злорадно размышляя, как бы над австрийцем поиздеваться. А в дверь все барабанили и барабанили. — Кто там? — Открывай, свои! — раздался голос Америки. — Идиот, зачем нужно было отвечать? Теперь они точно не откроют! — возмутился за дверью Англия. — Mon ami, ты слишком сильно переживаешь по поводу и без, — насмешливо ответил ему Франциск. — Заткнись, виносос! — А вы оба вискисосы! — не остался в долгу Франция. — А я-то причем здесь?! — возмутился Америка, высасывая через трубочку остатки кока-колы. — Я не употребляю алкоголь так сильно, как вы! — Так, клоуны, заткнитесь! — зашипел Артур. — И ты бухаешь не хуже нас, Америка! — Я так понимаю, вы к России, — Родерих уже давно открыл дверь и наблюдал за тем, как троица ссорится. — Э… Это секретная миссия! Герои не раскрывают свои карты! — ответил ему Альфред. — Ну ладно. Но все равно, Россия ушел спать, — Австрия посторонился, пропуская внутрь посетителей. Те, толкаясь и ругаясь на чем свет стоит, пропихнулись наконец-то в дом и стали разуваться, пиная друг друга и ударяя под дых локтями. Австрия лишь вздохнул и закатил глаза, чувствуя, что ночка будет веселой. Ужин пришлось делать вновь, потому что на всех не хватило. Теперь уже к Венгрии и Австрии с Германией присоединился Франциск. Артур вызвался готовить чай, а Америка мыть посуду, потому что герои не боятся грязи и любой другой грязной работы. — Танки грязи не боятся, — пробормотал Людвиг, очищая картошку. — Чего? — переспросил Америка, с педантичностью драя посуду. — В России есть выражение, что танки грязи на боятся, — ответил ему Пруссия, проходя на кухню и откусывая от яблока, которое достал из корзины с фруктами, огромный кусок. — Понятия не имею, к чему они это говорят. О, есть похожее выражение. Говно в воде не тонет. Тоже непонятно, что к чему. — Как он там? — сгорая от любопытства, спросил Франция, опередив своих товарищей. — Кто там? — переспросил Гилберт, ковыряясь ногтем между зубами, чтобы убрать кожуру от яблока. — Россия! — пояснил Англия, наливая в сервиз кипятка. — Чай готов. — Вот зачем так рано начал? Теперь будем пить чай без еды, — накинулся на него Франциск. — Я его сделал, чтобы было не скучно сидеть за столом, дожидаясь твоего отвратного ужина! — парировал Артур. — Ну, так что там с Брагинским? Он истощал без нас? — Наверняка ослабел, бедолага, — Альфред поднял руку и поцеловал свой бицепс. — Хм… — задумался Гилберт. В нем сейчас боролась нелюбовь к Америке вместе с благодарностью к России против природной вредности. В итоге, победитель был все-таки выявлен. — Да нормально живет. Как всегда, — разочаровал американца Пруссия. Он решил, что если начнет нахваливать Брагинского, Европа всполошится, а если наоборот, то вполне может напасть. — Что значит, как всегда? — возмутился Англия. — Что, и никаких новых разработок военных? Или еще что-нибудь? — Да нет. Он за культуру взялся, дороги там восстанавливает, — ответил как ни в чем ни бывало Байльшмидт, зная, что Брагинский заставил своих ученых, вернувшихся из-за границы, военные машины строить, да улучшать старые разработки. — Классиков читает. — Что, все пять лет?! — не поверил Франциск. — Ну, а ты думал. У него население теперь большое. За рождаемость взялся, да за обучение. Вот, учит теперь народ, как жить надо. Дороги строит, за ценами следит. В общем, время, которое он до этого на вас тратил, да с вами договаривался, он теперь тратит на самого себя, на свой народ. — А что с военными разработками? — спросил Альфред, который паниковал все пять лет, что не сможет угнаться за Россией и доводил до исступления всю команду ученых, специализировавшихся на бомбах и прочих атрибутах войны. Гилберт хоть и был далек от психологии, но политику понимал прекрасно, поэтому сразу понял, почему Америка переживает. — Ну, первый год он что-то пытался делать. Вроде как сделал какие-то усовершенствования. Но потом забросил, сказав, что раз он один, то и плевать он хотел на весь окружающий мир. Как-то так. — То есть, у него есть новое оружие, — подвел итог Англия. Все это время Австрия, Венгрия и Германия молча продолжали готовить ужин, под тихие указания Франции, который поубавил свой интерес к происходящему. — Насчет нового не скажу. Но, насколько я помню, он работал… — Над прочностью танков, дальностью полета ракет и прочей мелочью, — произнесли за спиной Пруссии. Гилберт обернулся и увидел Брагинского в халате, который ему одолжил Германия. Халат едва доходил до колен, на груди не сходился, да и рукава трещали по швам. Поэтому Россия просто накинул его себе на плечи, а снизу натянул свои брюки, чтобы не смущать Хедервари. Хотя та едва ли бы смутилась, но Иван решил соблюдать правила приличия. — Ого, кого я вижу! — радостно возвестил Альфред. — А ты изменился даже! Теперь Англия и Америка придирчиво оглядывали Россию, видя, что Брагинский выглядит гораздо лучше. Абсолютно трезвый, подтянутый, кожа и цвет лица улучшились, волосы стали мягкие и густые. Оба поняли, что Брагинский также поработал и над экологией у себя в стране. А то он все время жаловался, что из-за жесткой воды в кране у него волосы, как мочалка, а кожа сухая и шелушится. Хотя пожаловался он как-то раз Франциску, но феи-разведчицы все доложили Англии, а Америка виртуозно стащил у него информацию, используя все хитрости штаба ЦРУ. Впрочем, он все еще не догадывался, что Англия специально ему позволяет красть информацию, чтобы впоследствии подкидывать ложную, как, например, с террористами в Ираке. — Возможно, — ответил Иван. — Только не понимаю, что вы здесь делаете. Я завтра утром улетаю, — он улыбнулся, проходя на кухню. Ему было жарковато в доме Германии, поэтому пришлось принять душ, чтобы охладиться. А заодно и поразмышлять о том, что делать дальше. — Да мы просто к Германии заглянули, — ответил Франциск, протянув России круассан на тарелке и свежий чай, приготовленный Артуром. — Да, мы уж никак не могли знать, что ты здесь будешь! — подтвердил его слова Англия. Альфред лишь закивал. — Германия! Я слышал, что у тебя здесь вечеринка по случаю прилета Пруссии! — прокричал Венециано, вбегая в дом. — Я пришел, как только смог! Романо тоже со мной! — Не думай, картошка, что я здесь по доброй воле, — весьма доброжелательно сказал Романо, проходя следом за Испанией, который тоже пришел. — Гилберт! — Антонио! — счастливо воскликнул Байльшмидт, подбегая к другу и крепко его обнимая. Пока Америка с Англией разглядывали Россию, Гилберт успел нарадоваться приходу Франции, а теперь пришел и второй его закадычный друг. Вечер откровенно удался. — Венециано, что ты тут делаешь? — спросил Людвиг, помогая тому разуться. — О Господи, Кику, и ты здесь! — Прошу прощение за то, что не предупредил, — Япония поклонился, проявляя вежливость. — Здравствуйте, — он решил поздороваться сразу со всеми. — С приездом, Пруссия-сан. — Э, да-да, привет и тебе, — Гилберт важно кивнул, придерживая Антонио за плечи. Тот тоже был счастлив, ведь так давно он не общался со своим товарищем. — Я вовремя, ару? — спросил Китай, проходя следом за Японией. — Россия, ты наконец-то выбрался из дома, ару! — Какого черта?! — разозлился Германия. В этом он был похож на Пруссию, возмущался абсолютно также, подумал Россия. — Что вы здесь все забыли?! — Ну… Праздник же, — пожала плечами Украина и затискала брата, который ошалело стоял на пороге, продуваемый ветром с улицы. — Брат! — воскликнул Белоруссия, накинувшись на Россию и стискивая его в объятиях. — З-з-здравствуйте, — дрожащим голосом произнес Латвия, проталкиваемый в коридор Литвой. Самого Ториса толкал внутрь Эстония. — Да кто мне объяснит, какого черта вы здесь? — негодовал Германия. — Ну, лично меня позвал Романо, — сказал Испания. — А я узнал от Венгрии, — сказал Венециано. — И позвал брата. — А меня тоже Италия позвал, — извиняющимся тоном оповестил Япония. — И я взял на себя смелость позвать на праздник брата. — Китай сказал Украине, а та мне, а я Торису. А Торис сказал Эстонии и Латвии, — пояснила Белоруссия, не отпуская Брагинского. — И мне! — пропыхтел Польша, который очень спешил прийти. — А я Тино. А Тино сказал Швеции. Они тоже… Сейчас… Будут… У них машина сломалась. Сказали, пешком дойдут, типа. — А зачем?! Зачем вы все приперлись? — не понял Германия. — Посмотреть на Великого, — пояснил Пруссия. — Увидеть брата, — ответила Украина. — Дать пинка Англии, — пожал плечами Испания, на что Керкленд презрительно фыркнул. — Ты мне тут не фыркай! — разгорячился испанец, выхватывая саблю из ножен, которые висели на стене гостиной. — Да вы озверели, что ли? — закрыл лицо руками от испуга Латвия. — Ух ты, типа круто! Драка-драка! — поддержал Испанию Польша. — Ну вот, а ты боялся, что будет скучный ужин, — Франция пихнул локтем в бок Артура, пока тот думал, как угомонить неугомонного. — Прошу всех за стол, — положение спасла Венгрия, упирая руки в бока и держа при этом сковородку. — Еда! — возрадовался Польша. — Халявная еда! В гостиной пришлось ставить еще один стол, доставать дополнительную посуду и рассаживать всех так, чтобы никто никого не убил. Англию посадили между Венгрией и Россией, что слегка поубивало в спеси англичанина, поскольку он боялся непредсказуемости русского и сковородки Хедервари. Остальных можно было садить куда угодно, лишь бы подальше от Артура в порядке усиления эффекта возможного убийства. То есть, Антонио сидел рядом с Франциском на другом конце второго стола. К ним присоединились также Финляндия со Швецией, позже приехал даже Швейцария, чтобы напомнить России о деньгах, которые тяжелым грузом лежат в швейцарских банках. То есть, сам Швейцария не против денег, но собирается ли Брагинский их забирать. Остальные поначалу прислушивались к их тихому разговору, но Венгрия хлопнула ладонью по столу и заставила прекратить хотя бы на время ужина все эти политические и денежные проблемы. — Но о чем же тогда разговаривать, женщина?! — негодовал Пруссия, который как раз вспоминал с Антонио и Франциском их прежние походы, что косвенно относилось к политике. — Не умеешь придумывать светские беседы, молчи, солдафон! — парировала Хедервари. — Россия, может быть, расскажешь, как у тебя дела? — она мгновенно сменила вежливый тон на ледяной, проводя острым, как скальпель хирурга, взглядом сидящих за столами, — но не в военном плане! — Дела? — перепросил Иван, отпивая чай. Все окружающие замолчали. — Да неплохо весьма, — он пожал плечами и продолжил есть, словно на этом его ответ и закончился. — Неплохо?! — возмутился Америка. — Ты уходишь на пять лет, живешь особняком ото всех, строишь заново свой дом, возрождаешь культуру и все всего лишь неплохо?! — Пока далеко до совершенства. Но все… Лучше, чем было, — пояснил Россия. — Кстати, Франциск, вкусные пироженки. Спасибо, — он улыбнулся Франции, отчего тот слегка порозовел. После изоляции первый комплимент от России услышал именно он, а не кто-то другой. Чертовски приятно. — Кстати, чай тоже превосходный, благодарю, — тут же испортил момент Россия, похвалив и Англию. Артур горделиво посмотрел на Франциска, мол, я тоже угодил, я все еще лучше всех делаю чай. Тот лишь ответил ему высокомерным взглядом. — Попробуй мой бифштекс! — потребовал Америка. — А я борщик могу сварить, Ванечка! — воскликнула Белоруссия. — Я к ним тогда пампушки чесночные испеку, как ты любишь, — добавила Украина. — Ой, забыла, молочка свежего принесла, — она подскочила и понеслась в коридор, к своей сумке, в которой осталась банка молока. — Ты сама как пампушечка, — пробормотал в кулак пунцовеющий Польша, к счастью, его услышал только Торис, но не обратил внимания, любуясь сидящей напротив Натальей. — Эй, народ! Вообще-то я тоже тут! — возмутился Пруссия, которому не уделили должного внимания. — Да, но ты тут будешь еще целый год, а я братика еще неизвестно сколько не увижу! — прошипела Наталья, пронзая Гилберта колючим взглядом. — Ведьма! — подскочил Байльшмидт. — Нечего шипеть на меня, кошка драная! — Ах ты, гад! — Белоруссия выхватила длинный нож, тоже вскочив с места. — Прикончу… — А я борщ хочу, — сказал Россия, мгновенно остужая пыл Арловской. — Ой, я сейчас! — Наташа убежала на кухню, прихватив пакет с продуктами и бормоча при этом «я знала, знала». Видимо, она взяла с собой все необходимые ингредиенты. — А ты — на место, — бросив на Пруссию мрачный взгляд, Иван тоже скрылся на кухне. — Кажется, он не в духе, — сказал Тино, уплетая французский суп. Швеция кивнул, сумрачно глядя перед собой. К несчастию, перед ним сидел Латвия, который дрожал от этого взгляда так, что разлил на белоснежную скатерть виноградный сок. — Моя скатерть! — воскликнул Германия. — Я ее теперь как должен отстирывать?! — Не дрейфь, ару! Я недавно разработал суперский порошок, ару! — мгновенно отозвался Китай, доставая откуда-то большую пачку порошка. — Эй! Это же дизайн моего недавно появившегося порошка-отбеливателя! — закричал Америка. — Вовсе нет, они просто похожи! Видишь, тут на китайском все написано! — защищался Яо. — Да ты вечно все передираешь у меня! — завопил еще громче Альфред. — А где Ваня? — спросила Украина, нашедшая сумку под горой одежды, а в ней и банку молока. — Идем, он на кухне, — вызвался проводить ее Польша. — Хватит устраивать в моем доме психушку! Выясняйте отношения в другом месте! — стукнул по столу кулаком Людвиг, отчего Венециано рядом подскочил, но потом продолжил пить вино. — Пасту хочу, — грустно сказал он. — Поддерживаю! — закричал с другого конца стола Романо, дергая Испанию за рукав рубашки. — Эй, я пасты хочу! — Так сделай себе, — огрызнулся Испания. Артур захихикал, опьяневший от вина, которое притащил Италия. — Чего смеешься?! — мгновенно рассвирепел Антонио. Англия не отреагировал, продолжая хихикать. В его воображении маленькие гоблины сидели у Испании на плечах и делали ему рожки. — Ооооо… Я узнаю этот взгляд, — протянул Франциск. — Он сейчас не в нашем мире. Так что, забудьте. — Дурдом, — констатировал Австрия. — Друзья, меня это все достало, — из кухни вышел Россия. — Я улетаю домой. Можете доедать и расходиться, а я пошел собирать вещи! — Как так? — возмутился Америка. — Ты ведь еще толком здесь не побыл! Ты же опять уйдешь в свой не цивилизованный мир! — Мой мир в сотню раз более цивилизованный, чем этот абсурд, — спокойно ответил Брагинский и пошел наверх. — Значит, вечеринки не будет? — загрустил Венециано. — Завтра я устраиваю вечеринку по поводу своего приезда! — объявил Пруссия. Окружающие мгновенно перестали грустить по поводу быстро законченного вечера. В скором времени все разошлись. Ольга вместе с плачущей Наташей, расстроенной из-за отъезда брата, помогали Венгрии прибираться. В скором времени и они ушли. — Эх, завтра вечеринка будет, — радостно потягивался Гилберт, лежа на диване. Он удовлетворенно осмотрел зал, подумывая, кого еще можно пригласить. Из тех, кого давно не видел. Ничего пока не надумав, Пруссия встал с дивана и пошел наверх, где в комнате сидел Брагинский, дожидаясь, пока все уйдут. Он был одет полностью, оставалось лишь обуться и накинуть куртку. — Все ушли, — произнес Пруссия, не зная, что еще сказать. За все годы совместного проживания, он так и не смог научиться, как общаться с Россией. — Я слышал, — кивнул Брагинский, поднимаясь. — Слушай, я хотел сказать спасибо еще раз, — начал Пруссия, но Иван прервал его, резко притянув за руку к себе и поцеловав губы, зажмурившись. Поцелуй вышел непонятным, словно самый первый в их жизни. В России он вызвал гамму эмоций, а в Гилберте лишь страх, непонимание и удивление. — Прости и прощай, — прошептал Ваня, выходя из комнаты и быстро сбегая по лестнице, оставив Гилберта в полнейшем одиночестве и смятении. Прусс ошарашено смотрел в стену, прижимая к своим губам пальцы. Он вздрогнул, когда услышал хлопок входной дверью. Россия ушел.