После жизни

ПОСЛЕ ЖИЗНИ Время не течет, оно почти стоит - движется медленно-медленно, как будто превращенное кем-то в тягучую, застывающую жидкость. Смолу. И он в этой смоле, как один из его жуков, под прозрачным слоем. Он знает, что для мира, от которого он отделен невидимой, непреодолимой преградой, он выглядит мертвым. Впрочем, в этом нет ничего нового. По сути, так было всегда. Он всегда был никем. Не имел значения. Не мог ничего изменить. Его последнее поражение – всего лишь закономерный итог прочих ошибок и неудач. И все-таки он жив. Даже если для всех остальных он не существует – потому что его давно списали со счетов или просто забыли о нем – он жив. Кария сознает это с каждым ударом сердца, с горечью в каждом глотке воздуха. С каждой каплей бледно-розового раствора, падающей в резервуар инфузионной системы. Медленно-медленно. Кария не знает, что именно ему вводят. Капельницы для него не новость, но коктейли, которые готовит священник, должно быть, более мощные, чем просто глюкоза. Должно быть – раз их хватает на то, чтобы тело Карии продолжало функционировать. Лекарства и исцеляющая магия. Священник прикладывает много сил, чтобы удержать его на этом свете. Гораздо больше, чем Кария заслуживает. Его жизнь. Жестокий подарок, сделанный ему Киреем. Единственный подарок, который Кария когда-либо от кого-то получал. Этот факт почти забавен, если смотреть на него с определенной долей цинизма, но правда в том, что Карии страшно. Страх - самая яркая эмоция, которую он испытывает. Ему не страшно было умирать, но жить… Жить по милости Кирея. Или по прихоти Кирея. Впрочем, у Карии нет выбора. Возможно, не было с того момента, как их пути со святым отцом пересеклись. Очередная капля, медленно падающая из пластиковой упаковки. Два удара сердца на одну каплю. Боли почти нет. После всего, что было с ним во время Войны – до того, как он проиграл – Кария совсем отвык от того, как это. Когда не больно. Странная награда за поражение. Даже когда он думает о том, что не спас Сакуру… это просто тяжелое, ноющее чувство. Вина. Обида – на себя, на свою слабость. Не боль. От этого еще хуже. Страдать было бы правильнее - чтобы хоть так заплатить за это. Наверное, он платит иначе. Его веки опускаются, на одно мгновение, а когда Кария открывает глаза, все вокруг немного по-другому. Свет в комнате стал ярче. И он – он здесь. Кирей сидит на краю кровати – недалеко, еще не касаясь Карии. Но его присутствие уже меняет все. Застывшее время начинает течь снова, горячее как расплавленное золото. Кария чувствует, как воздух обжигает ему горло, невозможно дышать и невозможно не стремиться вдохнуть еще и еще. - Ну, как ты сегодня себя чувствуешь? Голос Кирея – профессиональный голос священника - или врача – размеренный, успокаивающий, доверительный. Кария пытается справиться с беспорядочно трепещущими легкими, но как он ни старается, его ответ звучит прерывисто и едва слышно. - Хорошо. Хорошо, наверное. Он надеется, что это верные слова – те, которые Кирей и хочет услышать. Потому что если Кария все сделает так, как надо, то, может быть… может быть… Может быть, сегодня все на этом и закончится. Вот так просто. Может быть… Темные глаза священника прищуриваются в улыбке. - Замечательно. Сильная красивая рука поправляет капельницу, чуть усиливая скорость вливания. И так же спокойно, почти по-деловому – эта рука ложится на лицо Карии. Горячая, чуть жесткая ладонь касается левой стороны его лица, выступающих под кожей вен. Кария знает, что должен был подготовиться к этому. Но почему-то он никогда не готов. - Подумать только, – этот голос уже не мог бы принадлежать святому отцу; слишком много в нем удовлетворения, – ты так вздрагиваешь каждый раз - как будто я делаю тебе больно. Нет, это не так. Он не делает больно. Никогда, никогда. Все, что Кирей делает – спасает его. И именно поэтому… Просто время, время, которое оживает в присутствии Кирея, начинает нестись безумным потоком, хлещет через край, и Карии кажется, что его сердце сейчас взорвется, не выдержит этой бешеной скорости. Каждый раз. Каждый раз. Кирей… Кирей, это он, он здесь, он везде, он еще почти ничего не сделал, но Кария дрожит всем телом, трясется, как в приступе малярии – дрожь такая сильная, что если бы катетер не был закреплен, игла выскочила бы из вены. Цепь наручника, приковывающая его запястье, жалобно звенит. Вообще-то, Кирею нет нужды держать его на цепи. Цепь нужна тому, кто может попытаться сбежать – тому, кому есть куда бежать. Карии, который облажался в своей жизни во всем, в чем только можно, бежать некуда. К Сакуре, которую он предал, не сумев спасти? К Рин, которая осталась в одиночестве по его вине? К... еще одно имя, которое Кария не может произнести даже мысленно. Впрочем, Кирей говорит, что это как раз для того, чтобы Кария не причинил себе вреда. Как будто он полагает, что Кария может покончить с собой. Но это совсем смешно. Тому, кто хочет умереть, не помешает один наручник. На самом деле, Кария знает. Дело вот в таких моментах. Кирею нравится слышать, как звенит цепь, когда Кария, который давно уже забыл, что такое сопротивление, не может контролировать инстинктивные реакции своего тела - пытается отстраниться, вжаться в кровать поглубже, словно это может его спасти. Кирей придвигается ближе, садится вплотную, наклоняется – и его жар, его тяжесть, которые еще даже не касаются Карии, становятся невыносимыми. Из его улыбки, с которой он глядит вниз, на Карию, смотрит ад. Кария судорожно ловит воздух открытым ртом, ему кажется, что его тело отказывает окончательно, его сердце не бьется, а дергается, болезненно мельтешит. - О, - говорит Кирей. – Ты чем-то расстроен? Его большой палец прижимается к губам Карии, словно говорит, что ответа не нужно, и Кария и не пытается ответить. Вздох – всхлип – который вырывается из его груди – достаточно красноречивый ответ. Ему кажется, что он больше не выдержит – но каким-то образом он продолжает чувствовать, обостренно ясно – как вторая рука Кирея ложится на его грудь – на голую кожу, туда, где сердце. Все просто. Его сердце бьется, потому что Кирей так пожелал. Кирей вернул ему жизнь – вернул его в жизнь – и теперь Кирей владеет им, всем, полностью. Все, что Кария есть сейчас – это лишь то, что создал Кирей. И так правильно, что сердце Карии практически лежит в его ладони, отделенное только хрупкой преградой грудной клетки. - Не надо… Это почти святотатство, отказывать тому, кому принадлежишь, и в голосе Карии нет и проблеска силы, но его левая рука – тяжелая, неловкая – поднимается и пытается оттолкнуть руку Кирея. Напрасно. И ведь он знал это. Словно отмахнувшись от назойливого насекомого, Кирей отбивает его руку. Кирей может переломать ему кости, даже не приложив усилий. Но Кирей не делает ничего подобного, никогда не делал. Он просто продолжает. Его рука следует по груди Карии – ребра-ветки и чудовищный рисунок вен, уродующий всю левую половину его тела. Нет, не так – в Карии нет вообще ничего, что не было бы уродливым – и рука Кирея, следующая от солнечного сплетения вниз, к впалому животу, напоминает об этом. Кария чувствует, как будто его сейчас стошнит; желудок свивается в тугой комок. Хотя по логике, тошноту следовало бы испытывать Кирею, от того зрелища, что находится перед ним. "Ну и калечную шавку ты себе подобрал. Прикончить было бы милосердием," сказал однажды золотой Слуга, заглянув в комнату. В его глазах было отвращение. Но Кирей никогда не смотрел на Карию с отвращением. Вот только... пожалуй, от этого еще хуже. Пальцы Кирея проходят по ребрам Карии как по клавишам, легко и почти игриво касаются соска, словно это предварительные ласки перед сексом. Кария закусывает губу, сильно, до крови. Кирей смотрит на него – а потом вдруг наклоняется и быстро касается языком его губ, слизывая кровь. Это как взрыв, как молния, судорога проходит через тело Карии. Он смотрит на Кирея умоляюще – знает, что жалок, знает, что это бесполезно – но что ему еще остается? - Пожалуйста… нет. Как Кирей может касаться ртом его рта? Он ведь видел – видел, как Кария выплевывал клубки полуразложившихся червей этим ртом… Кирей видел все – все самое гадкое и тошнотворное, что только может продемонстрировать тело на последней стадии разрушения. Когда даже тени пристойности не осталось, когда лишь смерть может освободить от унижения. Только вот Кария не умер. Потому что Кирей остановил его. Тогда, лежа в подсобке, в агонии, Кария бредил о том, что ему удалось добраться до поместья Мато и увести Сакуру. О том, что он все-таки спас ее, и Рин, и Аой… Аой простила его… где-то в глубине души он знал, что это слишком чудесно, чтобы быть правдой, но если бы у него оставались еще силы молить хоть о чем-то, он молился бы, чтобы этот прекрасный сон не заканчивался. А потом пришел святой отец. И была темнота, и холод, и стыд, и сознание Карри было яснее, чем когда бы то ни было. Он знал, что никого не спас - знал, что потерпел поражение во всем и своими руками уничтожил то, что было ему дороже всего на свете. Смерть была его единственной надеждой на освобождение. Но Кирей сидел рядом с ним - часами, днями, закачивая в его тело волшебство потоками, чтобы заставить гниющих червей выйти из него - а потом еще больше волшебства, чтобы хоть как-то восстановить изъеденные органы, от которых почти ничего не осталось. Любого нормального человека все происходящее заставило бы отшатнуться, сбежать в омерзении как можно дальше. Однако Кирей... Кирей все, что угодно - но не любой. То, что он вылечил Карию – и продолжает возиться с ним – и вглядывается в него так пристально – ловит каждый вздох, каждый всхлип, каждый спазм, проходящий сквозь его тело – это не доброта. Кария понимает это. Кирей делает только то, что ему нравится. Ему нравится, что Кария пропитан смертью насквозь - не просто подошел к смерти, а вошел в нее, она стала им, а он стал ею. И ему нравится видеть, что он сделал с Карией - самое худшее, что с ним можно было сделать - дав ему жизнь. Кирей… его рот невыносимо горяч, когда накрывает губы Карии, его руки сжимаются вокруг ребер Карии, и Кария не знает, как у него хватает сил противостоять этим прикосновениям, попытаться отвернуться. Руки Кирея стискивают его плечи – встряхивают его как непослушного щенка. Он смотрит вниз на Карию, и Карии одинаково сложно встретить его взгляд или отвести глаза, поэтому он моргает беспомощно. - Какой же ты лжец, Кария, - голос Кирея звучит терпеливо и почти ласково. – Ты так ведешь себя, как будто совсем этого не хочешь. Это как пощечина, и лучше бы Кирей ударил его. Кария чувствует, как мучительно краснеет, кровь колотится в висках. Кирей видит его насквозь, и это даже хуже, чем унижение, которое он испытывает, когда Кирей смотрит на его жалкое обнаженное тело. - Нет. - Да, Кария, да. - Нет... Да. И движение Кирея стремительно, одеяло откинуто, он стоит на кровати на коленях, между ног Карии, закидывая его лодыжку себе на плечо. Когда он успел расстегнуть ширинку… но Кирей всегда управлял временем, да это и не имеет значения, потому что всего лишь миг – и вот он входит, врубается, одним толчком, обжигающе острым, внутрь, насквозь, в тело Карии – наполняя его, меняя его, делая его своим. Это не боль – это только огонь – от Кирея, накрывающего его, от его рук – одна сжата на бедре Карии, другая подтягивает его ближе за плечо – но этот жар почти ничто по сравнению с точкой соприкосновения их тел. И все-таки даже сейчас - когда Кирей берет его, Кирей хочет его, у Кирея стоит на него - Кария не может не бояться. Потому что думает о том, что будет, когда этого окажется недостаточно. Этот страх смешон: после всех неудач и поражений, которые составляют цепь его жизни, все, что волнует Карию – как долго он будет забавлять Кирея? Странные приоритеты для того, кто уже шагнул в смерть. Но правда в том – и признать это страшнее всего – что Кария хочет жить. Жить ради заинтересованного взгляда, ради насмешливой улыбки, ради бессердечных рук, одинаково уверенно трогающих капельницу и его тело – ради Кирея. Знает ли это Кирей? И не это ли было его целью? Стать для кого-то всем. Чтобы потом это все отнять. Наверное, в этом Кирей и находит истинное удовольствие – в этом, а не в том, что ему может дать ничтожное, тронутое смертью тело Карии, в которое он входит, врывается в мерном ритме. Думать об этом так тяжело, что Кария невольно поднимает свободную, левую руку, прикрывает лицо – словно ребенок, который полагает, что спрятался от мира, закрыв глаза. Он кусает ладонь, чтобы не застонать. Не от боли – Кария достаточно растянут, чтобы не испытывать ничего, кроме некоторого дискомфорта от вторжения – и не от удовольствия, потому что некоторые его части повреждены настолько непоправимо, что никакая магия, никакие лекарства не изменят этого. От стыда, страха и одиночества. От того, что он знает, что когда-нибудь – может быть, очень скоро - все закончится, а он даже не может быть готовым к этому. Кирей… А потом на его запястье ложится горячая, сильная рука. В этом прикосновении весь Кирей – властный, не принимающий «нет» в качестве ответа. Он берет руку Карии и отводит от его лица – конечно, он не позволит, чтобы его игрушка пряталась от него, когда он развлекается – даже за хрупкой преградой почти бессильных пальцев. Кария смотрит на него мучительным, обреченным взглядом, смотрит, как Кирей улыбается. - Ты не хочешь видеть меня? – спрашивает Кирей. – Или не хочешь, чтобы я тебя видел? Все, что Кария может ответить – это только качнуть головой, слова превращаются в хриплый, скулящий стон, застревающий в груди. Звук, столь же отвратительный, как все в Карии. Кажется, Кирею нравится это слышать. - Не притворяйся слабее, чем ты есть, - говорит Кирей. – Я знаю, что тебе нужно. Вот так. И, все еще держа руку Карии в своей, он кладет ее себе на грудь. И тогда Кария уже не может сдерживаться. Облегчение, нежданная эйфория накрывают с головой. Его пальцы судорожно сжимаются – на ткани сутаны Кирея – стискивают ее, пытаясь притянуть Кирея ближе, пытаясь удержать. Это его ошибка и его падение, и Кария знает это, и знает, что когда придет время, он заплатит за это. Но пока, пока… Кирей с ним, в нем, над ним… и... он счастлив. …Потом, позже, Кирей все приводит в порядок – сдержанный и отстраненный, как подобает священнику. Кария едва может поверить, что влажное полотенце, которое скользит по его бедрам, стирает следы совокупления с этим человеком, который сейчас выглядит как образец приличия. Пусть так. Пусть ничто в лице, в жестах Кирея не напоминает о том, что только что произошло. Но скосив глаза, Кария может видеть темное полукружье, оставленное зубами Кирея на его правом плече. Лежа один, в полутьме, в остановившемся времени, Кария будет думать об этом моменте - когда Кирей стиснул зубы на его коже, кончая в него. Он будет касаться этого следа пальцами, словно испытывая боль, но на самом деле желая убедиться, что эти отпечатки все еще здесь, не были всего лишь плодом его воображения. Все правильно. Это не рай и не ад. Это его жизнь. Кирей... * * * Кирей входит в комнату, тщательно вытирая руки пушистым полотенцем, и встречает насмешливый взгляд огненных глаз над ободком наполненного яркой жидкостью бокала. - Очередное представление из серии «ебу и плачу»? – говорит Арчер. – Я не предполагал, что один и тот же способ времяпровождения способен так долго доставлять тебе удовольствие. - Совсем не один и тот же, - произносит Кирей безмятежно. - Да, конечно. - Я понимаю твой скептицизм. Но поверь мне, Кария Мато достаточно забавен, чтобы не надоесть мне еще некоторое время. - Мне почти жаль его. А что будет, когда он тебе все-таки надоест? Кирей улыбается, но взгляд его обращен не на Арчера, а куда-то вдаль, в тень. - Тогда, - говорит он, - я отпущу его. КОНЕЦ