Освобождение

ОСВОБОЖДЕНИЕ - Пойдем, - говорю я. - Да, - отвечает Валлевида. Он идет рядом со мной, по заполненной людьми улице, и, когда на мгновение я теряю его из виду, потому что кто-то проталкивается между нами, меня охватывает паника. Что если сейчас он исчезнет, потеряется - мы разминемся, разведенные судьбой - так же случайно, как она только что свела нас. Я хочу взять его за руку - чтобы уж точно быть уверенным, что он никуда не денется. Но тут у меня проблема - руки у меня заняты пакетами с товаром. Кажется, Валлевида замечает мое замешательство. - Я помогу, - говорит он. Тут я впервые обращаю внимание, как он одет. Он выглядит таким нарядным в голубом сюртуке и светло-сером жилете! Волосы у него подвязаны белой шелковой лентой. Я отступаю на шаг, покрепче прижимая к себе пакеты. - Ты шутишь? Чтобы ты перепачкал свою красивую одежку? Он улыбается. Это не та улыбка, что я привык видеть в тюрьме - в той улыбке не было ни веселья, ни жизни, всего лишь маска человека, который притворяется, что с ним все в порядке, чтобы его оставили в покое. От той улыбки теперь осталась только легкая тень грусти, которая, возможно, никогда не исчезнет. - Не испачкаюсь, - говорит он и забирает у меня один из пакетов. Ну хорошо, думаю я; с пакетом он точно не исчезнет. Это странная мысль - как будто где-то в душе я все еще верю, что Валлевида не совсем человек из плоти и крови - и нужна такая материальная вещь, как пакет, чтобы привязать его к этому миру. И я так и не решился взять его за руку. Мы вместе подходим к лавке. - О, - встречает нас хозяин восклицанием, - нашли своего друга? Я удивленно смотрю на Валлевиду, потом хлопаю себя ладонью по лбу. Конечно, он ведь оказался на этой улице вовсе не случайно. Он приехал ко мне - как Эван и обещал. - Да, спасибо. Я вижу, как мягкий голос и хорошие манеры Валлевиды производят впечатление на хозяина. - Ладно, парень, - ворчливо обращается он ко мне, - сейчас все равно делать нечего. Можешь взять час перерыва. - Правда? - ликующий вопль вырывается у меня из груди. Я хватаю Валлевиду за руку и тащу к задней двери. Он только чуть задерживается, чтобы поблагодарить хозяина. Его пальцы в моей руке тонкие и теплые, и я чувствую вспышку радости - оттого, что все же прикасаюсь к нему. В задней части лавки есть подсобка, где мы обедаем или пьем чай - я хочу предложить Валлевиде чаю. По крайней мере, такова идея. Но в полутемном коридоре, который ведет туда, я внезапно останавливаюсь. Не знаю, что на меня находит - хотя нет, знаю. Мне вдруг нужно немедленно, именно сейчас определить, как обстоят дела. Под ложечкой у меня посасывает от страха - но я должен знать. Приехал ли он просто, как Эван сказал - поблагодарить меня или... - Валлевида... Он смотрит на меня с этим своим внимательным и ласковым выражением, чуть склонив голову набок. - Ты приехал... насовсем? Глаза у него расширяются - кажется, он не ждал этого вопроса. А я уже жалею, что спросил. Конечно, нет - у него своя жизнь, у него есть мать, братья и сестры, и эта женщина... вдруг он снова с ней встретился, и она ждала его? Но через мгновение его взгляд начинает сиять - словно вобрав в себя весь свет, пробивающийся с улицы через полуприкрытую дверь. - Если ты хочешь, Гайз, - говорит он. Хочу ли я? Странно, но я не могу произнести этого простого слова, ясно и четко выразить свое желание. Горло у меня перехватывает. И, так и не сказав ничего, я шагаю вперед, утыкаюсь лицом в его плечо - и выдыхаю с облегчением. А через мгновение его легкие руки обнимают мои плечи, касаясь осторожно, словно я слишком хрупкий и могу разбиться. Это мысль заставляет меня засмеяться - и тут же я чувствую, что ресницы у меня мокрые. Ну нет, плакать я не буду, я не девчонка - да и причины нет. Интересно, думаю я, отвлекая себя, когда мы виделись последний раз, в тюрьме, Валлевида казался мне выше. Конечно, когда мы встретились впервые, мне вообще приходилось задирать голову. Но я рос - продолжаю расти, а он-то - больше нет. Хотя, конечно, разница в росте еще есть. Как раз такая, что мне достаточно приподняться на цыпочки, чтобы прижать свои губы к его губам. Я делаю это быстро - чтобы опять не передумать от стеснения. Это не самый лучший поцелуй в мире, я должен признать - с поцелуями у меня вообще не очень большой опыт, по крайней мере, такими, чтобы инициатором был я. К тому же, для него это, наверное, неожиданно, потому что он немного отшатывается, стукнувшись затылком о стену. - Валлевида, - говорю я с упреком. Он улыбается чуть виновато, в этот момент больше чем когда-либо напоминая себя прежнего. Волна жара накатывает на меня. Я снова поднимаюсь на носки и целую его, на этот раз более решительно. Его рот приоткрывается навстречу моему языку... Каким-то образом я прихожу в себя спустя несколько мгновений, за которые, оказывается, я успел стащить ленту с его волос и теперь пытаюсь стянуть шейный платок. Даже в полутьме видно, что лицо у Валлевиды горит - а у меня щеки так просто пылают, кровь стучит в ушах. Мы оба довольно громко дышим, хотя и не в унисон. Губы у Валлевиды влажные от моего поцелуя. Черт, если я не перестану об этом думать... я его просто возьму, здесь и сейчас. И тогда меня уволят... хорошо, если нас обоих не посадят за непристойное поведение. - Скорей бы вечер, - жалобно говорю я. Валлевида аккуратно поправляет галстук... как он ухитряется быть таким уравновешенным? - Я буду ждать тебя после работы, Гайз, - говорит он. Я не спрашиваю, обещание ли это - я и так знаю, что да. Остаток дня проходит как в тумане. Можно было бы подумать, что время будет тянуться - но оно летит. Наверное, потому что голова у меня постоянно занята тысячей мыслей. Нашел ли он свою семью? Откуда у него такая красивая одежка? Где он остановился? Захочет ли он остаться у меня, когда увидит мою комнату - последнее время я пренебрегал уборкой... И у меня только одна кровать, к тому же узкая, но... Наконец, хозяин отпускает меня. Я выбегаю из лавки, оглядываясь по сторонам. Валлевида действительно ждет - на противоположной стороне улицы, вечерний бриз чуть шевелит пряди его волос. Я подбегаю к нему. Каким-то образом мы не обсуждаем, что делать - мы просто идем. Я веду его к себе. К дому, где я снимаю комнату, вверх по лестнице, на пятый этаж. Мы входим, я запираю дверь - и в этот момент мы оба замираем. Внезапно ответственность момента доходит до меня. Я ждал, я хотел этого - настолько, что у меня даже сомнений не было, что это произойдет. Но... это будет первый раз между нами. То есть, не первый – потому что был тот раз, когда я брал его вместо Дюрера - но это было совсем не то, он не видел моего лица, даже не знал, что это я... да и он не был собой. В том-то все и дело. Сколько раз я видел его в сексуальных ситуациях с Дюрером и Болланетом - но всегда это был тот, другой Валлевида, фарфоровая кукла, марионетка, покорно выполняющая приказы и уступающая сексуальным прихотям. Со мной... он будет самим собой. И от этого мне страшно. Вдруг я подведу его? Вдруг я окажусь не таким... Я слышу, как рядом Валлевида еле слышно выдыхает, прислонившись к стене, словно подъем утомил его. Внезапная мысль обжигает меня - если мне страшно, то каково должно быть ему? У меня было мало приятных опытов в тюрьме, но для него - для него секс с мужчиной с самого начала означал только насилие и унижение. И сейчас он должен решиться на это сознательно - без надежды скрыться за своим вторым "я"... Это ради меня, думаю я, он ради меня... Я поворачиваясь к нему и обвиваю его руками. Наверное, он был готов к этому, и все же на мгновение его тело едва заметно напрягается - а потом он отвечает на мои объятия. Я выдыхаю с облегчением и осторожно, словно боюсь спугнуть его, начинаю расстегивать ему рубашку. Он приходит мне на помощь - и к счастью: оказывается, сперва нужно было снять галстук. Он тянется к моей рубашке - почему-то у него справиться с пуговицами получается куда ловчее, чем у меня. Когда я спускаю рубашку с его плеч, то замираю на мгновение. Его грудь, плечи, руки испещрены сеткой шрамов. Среди них нет свежих - но эти уже никуда не уйдут, очевидно, они на всю жизнь. Этот образ отпечатывается у меня в мозгу: то, что я вижу - словно физическое воплощение тех шрамов, что, должно быть, нанесены его душе. Моя комната такая крошечная, что достаточно двух шагов, чтобы мы оказались у кровати. Кровать действительно узкая - но это не имеет значения, когда я оказываюсь сверху Валлевиды. Куда хуже то, что она отчаянно скрипит под нашим двойным весом. Мне смешно и стыдно, что подумают соседи, и я прячу голову на груди у Валлевиды. Он тихонько смеется и гладит меня по волосам. - Эй! - я встряхиваю головой. - Я не котенок! В доказательство этого я решительно избавляюсь от своей рубашки, прижимаюсь грудью к его груди. В моих движениях больше уверенности, чем я на самом деле испытываю. Но мое тело сомнений не знает - я понимаю это, когда ощущаю, что штаны мне стали тесными. Я целую лицо Валлевиды, откидываю его волосы, чтобы поцеловать его в шею, спускаюсь ниже к груди. Его дыхание становится прерывистым. Это - и его напрягшийся член, который я ощущаю там, где наши тела соприкасаются - единственное, что выдает его возбуждение. Но я думаю, пусть так, этого достаточно - сегодня я возьму все на себя - я поведу его, я помогу ему привыкнуть... В этот момент Валлевида приподнимается, прижимается губами к моим губам. В этом поцелуе нет никакого сомнения или неловкости - и, о, сколько умения! Мое тело словно пронзает судорогой от наших соприкоснувшихся ртов. Глаза у меня широко раскрываются в изумлении. Лицо Валлевиды, порозовевшее, с полуопущенными веками, так близко от меня - и внезапно мне кажется, будто выражение исчезло из его глаз - как тогда, когда он уходил в состояние призрака, с Дюрером и Болланетом. Неужели я что-то сделал не так, и это происходит опять? Я отшатываюсь в испуге, тревожно вскрикиваю: - Валлевида! - Что? - его глаза распахиваются. У него такое невинное выражение. Я вздыхаю с облегчением. - Ничего. Я подумал, что ты опять... - А, - он понимает, хотя я и не договариваю. На мгновение я боюсь, что он обиделся, но он добавляет с тихим смешком. - Нет, Гайз. С тобой у меня этого не случится. - Хорошо, - говорю я. Но это происшествие несколько снижает мое возбуждение. Я вытягиваюсь рядом с Валлевидой, кладу голову ему на грудь. Он обнимает меня. Кажется, он совсем не против, чтобы мы вот просто так полежали. - Валлевида? - внезапно что-то приходит мне в голову. - Что, Гайз? - После того, как ты все вспомнил - когда с Дюрером - ты притворялся? - что ты все так же уходишь в состояние призрака, я имею в виду. Я ощущаю, как Валлевида напрягается подо мной. Это был нехороший вопрос, я знаю - зря я его задал. - Дюрер... он не заметил, - наконец, говорит Валлевида. - Он всегда считал, что я просто ломаюсь поначалу. А потом - потом это настоящий я. Я оказывал ему немного сопротивления - чтобы он ничего не заподозрил. Я больше не хотел умирать, - добавляет он, словно признается в чем-то неудобном. - Сначала я хотел убедиться, что тебя оправдали. Потом - Эван сказал мне, что вы это нашли. - Ты должен был сказать мне, - ворчливо заявляю я. - Хоть намекнуть. Я знаю, что для этого не было времени - но мысль о том, что произошло бы, если я случайно не сломал распятие, заставляет меня покрываться холодным потом. Валлевида произносит одну из самых странных вещей, которую только можно сказать: - Я знал, что ты догадаешься, Гайз. - И хотя я хочу закричать на него, что не догадался бы, это была случайность, я не успеваю. - Спасибо, - добавляет он. Именно ради того, чтобы сказать это, по словам Эвана, он и должен был приехать. И странно, насколько это больше и меньше того, что мне нужно. Я прижимаюсь щекой к его груди. Прямо возле моих губ - один из глубоких шрамов, который я не помню. Возможно, он был нанесен после моего освобождения. Хотя... я ведь никогда так уж пристально не разглядывал его без одежды. Под влиянием какой-то странной эмоции я чуть поворачиваю голову и прикасаюсь губами к этому шраму. Я чувствую, как Валлевида чуть вздрагивает, как будто я сделал ему больно. Мне становится трудно дышать. Я целую неровную полоску шрама и слышу, как Валлевида издает едва слышный полувздох-полустон. В этом звуке есть что-то головокружительно эротичное. И в тот же миг мое настроение меняется. Я высовываю кончик языка и провожу им по груди Валлевиды. У него опять вырывается этот короткий звук. Я лижу его грудь по-кошачьи, оставляя мокрый след - к соску, который тут же затвердевает под моим языком. Я улыбаюсь во весь рот. Валлевида ежится под моим прикосновением, и я слышу его тихий смешок. - Ты все-таки котенок, Гайз. - Да? - спрашиваю я. - Да? Я тебе покажу котенка. От возбуждения штаны мне так тесны, что мне с трудом удается от них избавиться - вместе с нижним бельем - а затем я почти грубо дергаю вниз штаны Валлевиды. Он услужливо поднимает бедра, глядя на меня с улыбкой, которая меня одновременно злит и радует. Я не котенок - я не ребенок, как он обозвал меня перед Дюрером - мой член стоит прямо, и капля прозрачной жидкостью падает с него на живот Валлевиды. Впрочем, вид его члена, который тоже стоит в готовности, заставляет меня простить ему ему его снисходительность. И мне нравится, как он дышит - медленно и глубоко, стараясь справиться с возбуждением. Несколько мгновений мы смотрим друг на друга, а потом Валлевида чуть заметным движением раздвигает ноги, словно приглашая меня. И от этого небольшого движения я чувствую себя так, словно сейчас взорвусь. Я прикусываю губу... надо себя контролировать, иначе это закончится слишком быстро. - О, - говорю я, прилагая отчаянные усилия, чтобы мой голос звучал ровно, - сдается мне, ты хочешь меня туда? Лицо Валлевиды меняется – он выглядит так, словно только что выпил вина, взгляд у него хмельной, шальной... Глядя в потолок, он тихо произносит: - Да. В этом ответе не уступка, а почти вызов. Я не заставляю себя долго упрашивать. Быстро облизываю два пальца и нажимаю на его сфинктер. Я помню, каким расширенным выглядело его отверстие, когда я вытащил оттуда игрушку Дюрера. Но прошло несколько месяцев с тех пор, как Дюрера убрали - думаю, что за это время у него никого не было. Так что я должен быть осторожен. Валлевида делает выдох, расслабляясь, и мои пальцы проскальзывают внутрь. Этой цепкой, теплой хватки на моих пальцах почти достаточно, чтобы я перешагнул через край - мое воображение слишком старательно рисует остальное. Я кусаю губу чуть не до крови, осторожно вытягиваю пальцы и проталкиваю их обратно. Валлевида запрокидывает голову. На мгновение я пугаюсь, что это от боли, но он приподнимает бедра навстречу моей руке. Неужели я попал в то самое место? Я еще раз повторяю движение. Тихий стон срывается с губ Валлевиды - едва слышный, но от него я почти готов сойти с ума. - Ты хочешь еще? - говорю я, стараясь звучать игриво - но голос у меня предательски вздрагивает. - Еще? Еще? На каждый мой вопрос, на каждое движение пальцев Валлевида отзывается судорожным вдохом. Я вижу, как движется его кадык. Пальцы комкают простыню, лицо стало влажным от пота. Мне хочется целовать его. Мне хочется заставить его умолять меня. Мне хочется, чтобы он кричал от наслаждения. Хотя это, пожалуй, плохая идея - стены здесь все-таки тонкие. Его голова мотается по подушке в такт моим движениям, волосы намокли и липнут ко лбу. Внезапно он приподнимается, смотрит на меня затуманенным взглядом. - Пожалуйста, Гайз... - Что? - Мне нужен - *ты*. От этой откровенности у меня кружится голова. Я вытаскиваю пальцы. Валлевида инстинктивно пытается сжать ноги, словно чтобы не выпустить их - я думаю, это бесконтрольный жест, но какой же опьяняющий в своей непристойности. Мне едва хватает сил плюнуть на ладонь, провести ею по своему члену. Я устанавливаю его в позицию - и толчком вхожу в тело Валлевиды. Он вскрикивает слишком громко. Справа тут же раздается стук в стену. Это сосед, он очень не любит шума. - Тихо там, здесь не бордель! Мы оба испуганно замираем. Валлевида виновато улыбается. Когда он улыбается вот так, мне хочется слизать эту улыбку с его лица, как кот сметану. - Гайз, - шепчет он. И от того, как он произносит мое имя - словно молитву - вместе с жаром и теснотой его прямой кишки, охватывающей мой член - крышу мне сносит начисто. Я выхожу почти полностью - и снова вонзаюсь, с силой, с влажным, шлепающим звуком, под аккомпанемент своего дыхания и тихих, прерывистых стонов Валлевиды. Это... это действительно непристойно, безумно, безумно грязно, пошло, восхитительно... Грудь Валлевиды блестит от пота, его длинные волосы полузакрывают ему лицо. Он прекрасен. Его самообладание ушло без следа - и осознание, что я добился этого, я заставил его забыть о сдержанности пьянит меня еще больше. Я протягиваю палец и касаюсь головки его члена, из которой сочится прозрачная жидкость. Валлевида вздрагивает, словно этот стимул для него даже слишком силен. - Ты такой... - шепчу я, - ты такой распутный... такой... непристойный... мне так нравится, что тебе нужно больше, нравится, когда ты просишь... - Аах! - с внезапным стоном Валлевида кончает - и меня хватает еще на один, на два толчка - а потом я изливаюсь внутрь него. Оргазм такой сильный и, кажется, длится так долго, что, когда он заканчивается, у меня нет сил ни на что - только бесцеремонно повалиться поверх Валлевиды. Мой обмякший член выскальзывает из него. Он обнимает меня, притягивая к себе. - Прости, - шепчу я в его ключицу. Я наболтал всяких глупостей. Не знаю, почему они пришли мне в голову. И я дразнил его, требовал сказать, что он хочет. - Я не лучше Дюрера. Его пальцы, пробегающие по моим волосам, останавливаются. После паузы он произносит: - Никогда так не говори. Ты не имеешь ничего общего с ним, - и еще через несколько секунд он добавляет. – На самом деле, мне нравится... твой голос - когда ты говоришь вот так. Нравится. Я знаю, что он не врет - в его голосе ясно слышится смущение. - Ну тогда ладно, - говорю я. В тишине мы лежим рядом, пока пленка засыхающего семени не становится совсем некомфортной. Я думаю о том, что надо бы встать и принести мокрое полотенце, но Валлевида обгоняет меня в этом. Он находит полотенце под раковиной и приносит его, сперва вытирает мои бедра - я ежусь и хихикаю от прикосновения холодной воды. Потом он быстро заботится о себе. - А это что? Следующим делом он ставит на кровать бумажный пакет - ах да, он принес его с собой. Я заглядываю туда - там хлеб, сыр и бутылка молока. Вдобавок ко всему мой живот тут же громко урчит. Я краснею от стыда. Целый день сегодня я думал, что надо что-то купить поесть - Валлевида выглядит ни на грамм не толще, чем когда я видел его в последний раз в тюрьме, а тогда по нему можно было изучать анатомию. И вот я забыл! А он вспомнил. - Ешь тоже, - я пихаю ему хлеб и сыр. Он кивает и усаживается на кровать. Мы едим и разговариваем. Он рассказывает мне, как нашел свою семью - им пришлось переехать, как и моим, когда я был арестован - от позора. Надо ли говорить, что они были вне себя от радости, когда он вернулся. Я улыбаюсь, застыв с куском хлеба в руке, думая о моих родителях. Они были огорчены, когда я сказал, что не останусь с ними. Но я сделал это, чтобы дождаться Валлевиду. И вот теперь он приехал. Мои родители знали, что я кого-то жду - они бы, наверное, обрадовались, узнав, что я дождался. Хотя, конечно, вспоминаю я, Валлевида не девушка, чтобы его можно было представить моим родителям. Наверное, мне придется еще долго все скрывать от них. Но сейчас мне не хочется думать об этом. Есть более насущные вещи. - Мы не сможем жить в этой комнате, - говорю я. - Здесь только одна кровать. - Конечно, - говорит Валлевида, и его серьезность почему-то очень радует меня. - Мы найдем квартиру побольше. Мне... заплатили некоторую компенсацию. Я отдал часть своей семье, но у меня еще осталось на первое время. Да и я сразу начну искать работу. Мысль о том, что мы можем вот так жить вместе, приходить каждый вечер с работы в наш дом - где мы будем вдвоем, только нас двое - внезапно заставляет меня застыть, словно этот образ уже стоит перед моими глазами, и я заворожен им. А потом - кажется, веки у меня опускаются сами собой, и я соскальзываю на постель. Уже сквозь сон я чувствую, как пальцы Валлевиды вынимают у меня из руки горбушку. Он тихо смеется. - Чего? - сонно шепчу я. - Ничего. Спи. Тебе завтра на работу. - А ты пойдешь искать нам квартиру. - Да. * * * Утром я едва не просыпаю. Успеваю только торопливо побрызгать в лицо водой и провести пятерней по волосам. Валлевида, услышав мою возню, садится на постели. Его лицо, порозовевшее от сна и в обрамлении растрепанных волос, выглядит невинным, как у девушки, но его тело – это тело человека, побывавшего в мясорубке. Вид его шрамов в ярком солнечном свете заставляет меня поморщиться – но я все же не могу отвести от него глаз. Если я буду продолжать так стоять, я опоздаю. - Запри дверь, ключ положи под коврик, - говорю я, хватая со стола кусок хлеба. – Да! И позавтракай. - Хорошо, - отвечает он. Все утро я бегают по поручениям. А когда к обеду возвращаюсь в лавку, то останавливаюсь в шоке. Рядом с моим хозяином стоит и разговаривает никто иной как Валлевида. Он улыбается, видя меня. - Эй, парень, - окликает меня хозяин, - твой друг сказал, что ищет работу бухгалтера. Он действительно умеет считать? - Не только считать, - с гордостью заявляю я. – Он вообще очень умный. Он все время читает! И очень много знает о... и о... В последний момент я спохватываюсь, что шпионаж и оружие – вряд ли темы, знание которых может послужить рекомендацией. - Он спрашивает, не знаю ли я, нужен ли кому-нибудь бухгалтер, - продолжает хозяин. – У нас по улице лавочки обсчитывает старый Вайнер. Но у него зрение отказывает, он уже цифр не видит. Что если твой друг попробует сделать расчет для меня за этот месяц? Бесплатно, конечно. Если справится, я порекомендую его остальным. Я толком не знаю, что сказать. Я не думал, что Валлевида решит быть бухгалтером. Это так... неромантично. Хотя, наверное, сейчас ему куда больше нужен покой, чем романтика. - Отличное предложение, господин Сора, - говорит Валлевида и протягивает хозяину руку. Мы обедаем на заднем дворе лавочки, подкармливая крошками налетевших воробьев. Валлевида жмурится от солнца, на губах его играет блаженная улыбка, которую он, наверное, даже не сознает. Я его понимаю – даже сейчас, спустя месяцы после выхода из тюрьмы, иногда меня охватывает непередаваемое чувство радости, что я больше не там, что я могу поднять глаза и увидеть над собой небо, а не решетку. - Ты быстро справился, - говорю я. Валлевида перестает жмуриться и поворачивается ко мне. - Я и квартиру уже успел подыскать – если тебе понравится. - Воа! – я подпрыгиваю от радости. – Вечером пойдем смотреть! Комната, которую он нашел, в двадцати минутах ходьбы от моего места работы – подальше, чем я живу сейчас, но что такое двадцать минут! Комната крошечная – две кровати у разных стен и стол между ними, но один из углов в ней занимает высокая пузатая печка в белых изразцах. Мне кажется, Валлевиде больше всего нравится эта печка – а мне нравится смотреть на него, когда ему что-то нравится, и я активно выражаю энтузиазм по поводу комнаты. Мы сможем переехать туда в мой выходной, а пока мы возвращаемся ко мне. Вообще-то, Валлевида остановился в гостинице, оставил там свои вещи, но когда он говорит, что пойдет ночевать туда, что мне надо выспаться, у меня вырывается почти отчаянное "нет!" С того момента, как он пришел ко мне – каким-то образом мне кажется неправильным расставаться с ним, если для этого нет очень веской причины. Полчаса спустя он на четвереньках на моей кровати – что ж, этого стоило ожидать, похоже, я не в состоянии удержать от него руки, когда он рядом. Его длинные волосы полу-закрывают ему лицо, но даже так я вижу, как горят его щеки. Он хватает ртом воздух, когда я касаюсь пальцами его ануса. Не знаю почему, но мысль о том, сколько всяких разных вещей, должно быть, вставлял в него Дюрер, не говоря уже о своем члене, доводит меня до головокружения – возможно, еще более сильного из-за того, что одновременно волны жалости захлестывают меня. Мне хочется стереть из его памяти всю боль, что ему причиняли – и хочется сделать ему больно, словно впечатать мой собственный след в его тело и разум. Я чуть двигаюсь вперед, касаясь его ануса кончиком своего члена, поддразнивая его. Валлевида чуть вздрагивает. Теперь его анус влажно блестит от моей предсеменной жидкости. Это непристойный вид, от которого у меня кружится голова. - Вот я думаю, - тяну я, - продолжать ли мне? Или, может, заняться чем-нибудь другим? Странно, но его вид заставляет меня говорить всякие вещи, которых в другое время я стыжусь. Мускулы на его бедрах подрагивают от напряжения. - Гайз, - шепчет он. Странно, но мое имя кажется мне достаточным ответом. Мягко, словно рука в перчатку, я проскальзываю в него. Ритм моего движения в нем, его вздрагивающие, прерывистые вздохи, шлепающий звук наших соприкасающихся тел уносят меня. В какой-то мере, брать его так, как животное, еще более возбуждающе, чем то, что мы делали вчера. Я сжимаю его бедра, вонзаясь в него с все больше силой, все глубже. Он кусает подушку, чтобы заглушить стоны. Внезапно я обнимаю его за талию и притягиваю к себе, усаживая к себе на колени. Это неожиданно для меня самого, а Валлевида издает тихое "ох". Как ни глубоко я входил в него до этого, сейчас мой член погружен в него до самого корня. Несколько мгновений мы сидим, замерев, пораженные ощущениями. Потом Валлевида слегка приподнимается и снова опускается на мой член. Теперь моя очередь застонать. Он поднимается над моими коленями и снова соскальзывает вниз, и через несколько мгновений я обвиваю руками его грудь, нахожу его напрягшиеся соски и сжимаю их. Он откидывает голову, его влажные волосы задевают мое лицо. - Еще, - шепчет он, - еще. Краска заливает мое лицо, когда я сознаю, что об этом меня просит не Валлевида в состоянии призрака – а настоящий, живой. Я сжимаю его соски, сильнее и сильнее – и его движениям добавляется неистовства. Возможно, я делаю ему больно. Но он хочет этого. И я хочу. Мы кончаем одновременно, замерев в сладкой судороге, которая, кажется, длится вечность. Потом я лежу головой на его плече. Наши пальцы переплетены. Мы разговариваем о том, как будем жить в нашей новой комнате, о том, получится ли у него с работой, о тех вещах, что нам надо будет купить, о том, что мы напишем Луске и Эвану. Я почти засыпаю. Но перед тем, как заснуть, мне надо сделать еще кое-что. - Извини, - шепчу я и прижимаю губы к его шее. Как-то раз я видел красные отметки поцелуев, оставленные на его шее Дюрером. С того самого времени я хотел сделать это. Чтобы он носил мою метку. Ее не будет видно под шейным платком, но мы оба будем знать, что она есть. - Извини, - еще раз говорю я смущенно и целую покрасневшее место. Валлевида ничего не говорит, только чуть сдвигается, чтобы я смог устроиться поудобнее. Его рука не отпускает мою руку. Так я и засыпаю. А ночью он выдергивает свою руку из моей – и от этого я просыпаюсь. В сером свете майской ночи я вижу, как он сидит на кровати, прямой, как доска. Его руки прижаты к груди, пальцы стиснуты в кулаки – кажется, с такой силой, что сейчас его кости треснут. Дурное предчувствие накатывает на меня. - Эй? Валлевида? – он не отзывается, да и правда в том, что от страха, возможно, мой голос звучит слишком тихо. Его глаза широко открыты, и в них стынет выражение такого отчаянного ужаса, что мне становится плохо. Он говорил мне, что со мной он никогда больше не будет уходить в состояние призрака – но, я думаю, во сне он над собой не властен. Прошлое иногда оказывается сильнее. Я не знаю, что именно он видит перед собой – в его жизни было слишком много вещей, которые заставляли его страдать. Я не хочу, чтобы он снова переживал их, даже во сне. Я протягиваю руку, чтобы разбудить его, но он так напряжен – кажется, что его мускулы просто вибрируют, что я боюсь, он просто набросится на меня, если я до него дотронусь. Внезапный странный звук достигает меня: я понимаю, что он до скрипа стискивает зубы. Это выше моих сил. Я хватаю с тумбочки стакан с водой и выплескиваю ее на него. Валлевида вздрагивает и изумленно моргает. Вода течет по его мокрым волосам, капает с ресниц. Вид у него растерянный и виноватый – но выражение ужаса, по счастью, исчезает. - Гайз, - говорит он. Боюсь, что я смотрю на него довольно обиженно: он напугал меня. И мой голос звучит хрипло, когда я говорю: - Ты в порядке? - Да. Да, - он держится за голову руками. – Прости. Вода капает с его волос. Я встаю и приношу ему полотенце. Он рассеянно начинает вытирать волосы. Я не уверен, что хочу знать, что именно вызывало происшедшее. Внезапно он поднимает голову. - Мне лучше уйти, да? Что? Я не понимаю, к чему это. Если он сердится, что я облил его, то он сам виноват, он меня напугал – и я не хотел, чтобы он сломал мне челюсть, приняв меня за кого-то другого. Не глядя на меня, он продолжает: - Я думал, что всего этого больше не будет. Что раз я все вспомнил, теперь я буду нормальным. Но, наверное, я все-таки не могу... тебе это не нужно, Гайз. Ты не заслуживаешь такого. - О чем... о чем это ты говоришь? – я пытаюсь засмеяться, но голос мой звучит как-то шатко. – Подумаешь, кошмары! У всех бывают! У меня их бывают тысячи (ну, тысячи – это я преувеличил, но иногда мне действительно снятся сны, о которых я не хочу вспоминать). Что тут ненормального? Я просто не знал, что делать – ты выглядел так, что тебя было лучше не трогать, вот я и подумал... - Это ты правильно, - говорит он, - но... - Ну, вот и все! Никаких "но". Буду ставить стакан с водой на тумбочку, и если тебе опять что-то приснится... Наша комната, наши планы, наше будущее – он не может иметь в виду, что пойдет на попятный, что хочет отказаться от всего этого! Я... я не позволю ему! - Ты не знаешь, с чем ты имеешь дело, Гайз. - Не знаю? Три года в соседней камере, ты забыл? – бордо говорю я. – Хуже, чем то, каким я тебе видел, уже вряд ли может быть. И ведь днем с тобой все в порядке! И даже вчера все было в порядке – значит, это будет не каждую ночь! Мне кажется, я звучу достаточно убедительно – но я все равно боюсь, что он все решит по-своему. - Ты ведь ко мне приехал навсегда, - говорю я тихо. Раз он приехал – он не может забрать это обратно, не может взять и все сломать. Несколько мгновений он не отвечает. Полотенце застыло в его руках. А когда он все-таки говорит, его голос звучит очень тихо, еще тише, чем мой. - Если ты считаешь, что можешь с этим справиться... - Конечно, могу! Ты же сам сказал, что я сильный! – облегчение накатывает на меня. Внезапно все становится простым и понятным. – Дай же сюда! - я отбираю у него полотенце и начинаю вытирать ему волосы. Его улыбка выглядит бледнее, чем была сегодня днем, но, по крайней мере, он улыбается. Когда мы снова укладываемся на узкой кровати, я перекидываю свою ногу через его и еще и зацепляю его руку в свои. На всякий случай. Он не обманет меня, я знаю, раз он сказал, он не передумает – но мне просто надо быть уверенным. - Спасибо, Гайз - тихо говорит он. * * * Валлевида отлично справляется с работой, и мой хозяин держит свое слово – рекомендует его остальным. Через некоторое время у него в клиентах уже шесть лавочек, для которых он рассчитывает налоги. Есть и еще желающие, но у него просто не хватило бы времени. Для работы он арендует маленькую комнату рядом с местом, где я работаю – и в мой обеденный перерыв я заскакиваю к нему – он сидит за столом в черных нарукавниках и со стянутыми в хвост волосами, склонившись над бумагами. Не знаю почему, но когда я вижу его таким, мне всегда хочется наделать каких-нибудь глупостей – и иногда я даже делаю... Именно таким образом наша связь и перестала быть секретом. Моя вина: один из его клиентов зашел за отчетом, а я слишком увлекся. Бедняга сбежал в ужасе, а через несколько дней трое из шести хозяев лавочек отказались от услуг Валлевиды. К счастью, наш хозяин не был среди них. Впрочем, на их место тут же нашлись желающие – похоже было, что Валлевида действительно умеет считать. Он сказал мне, что это одна из вещей, которыми он занимался в армии – думаю, что именно так он и вышел на бумаги, которые компрометировали Болланета. Больше всего в связи с этими слухами мы боялись, что нам откажут от квартиры. Но наша хозяйка, милая старушка с постоянным вязанием в руках, то ли не слушала сплетни, то ли ей было все равно. Мы действительно привязались к нашей комнате – сколько вечеров мы провели там, я - головой на коленях Валлевиды, он с книгой в руках. Иногда он читает для меня вслух - своим мягким тихим голосом. Изначально идея состояла в том, чтобы таким образом расширить мой кругозор – но я почему-то всегда засыпал во время чтения, и теперь, мне кажется, Валлевида читает мне, чтобы я спал. Мы переживаем зиму во многом благодаря пузатой печке, которая действительно оказывается очень кстати, когда приходят морозы. Валлевида не говорит об этом, но я знаю, что холод на него плохо действует. Его телу было нанесено слишком много повреждений, слишком долго его пробовали на излом – и от холода старые травмы начинают напоминать о себе. Стакан с водой всегда на тумбочке рядом со мной ночью – но я рад, что мне приходится его использовать довольно редко – и мне кажется, что все реже со временем. Я надеюсь, что скоро необходимость в нем совсем отпадет. А недавно Валлевида припер меня к стенке со своими скучными расчетами и заявил, что не собираюсь же я всю жизнь провести мальчиком на побегушках. - А что я, по-твоему, должен делать? – огрызаюсь я. - Господин Менц собирается на пенсию и хочет продать свою лавку. Я посчитал, что если мы используем наши накопления и возьмем кредит, мы сможем... - У него *галантерейная* лавка! - Ну и что? - Я не буду продавать ленточки и кружева! Но под терпеливым взглядом Валлевиды я сдаюсь. - Да у нас никто покупать не будет! Мы же скандальная пара! - Оо... Для тебя это может быть большой сюрприз. Когда он вот так пытается подавить улыбку, я не могу думать ни о чем, только о том, что мне хочется его расцеловать. В итоге он оказывается прав. У нас нет отбоя от покупательниц. Особенно когда за прилавком стоит он, в белой рубашке, с шелковой лентой в волосах... он почти до неприличия красив. Я не ревную, конечно... ну, почти не ревную – я знаю, что как бы любезен он ни был с покупательницами, в его глазах появляется по-настоящему теплое выражение, только когда он смотрит на меня. Впрочем, я тоже популярен – почему-то у дам постарше. Не могу сказать, что меня радует, когда они называют меня "дитя" и щиплют за щеку. Но пару раз я мог поклясться, что видел сердитый блеск в глазах Валлевиды, когда кто-то из них слишком уже настойчиво досаждал мне. А значит, меня это устраивает. * * * Все происходит так, как всегда случается – в момент, когда меньше всего этого ждешь. Когда ты видишь нацеленный тебе в лицо удар, ты все-таки можешь собраться и попытаться уклониться от него – но жизнь никогда не предупреждает об ударе. Это теплый весенний день, такой яркий и солнечный, что в нашей лавке на удивление пусто. Только две женщины рассматривают ряды лент, а еще одна, кажется, занята тем, что кокетничает с Валлевидой под предлогом выбора пуговиц. Я с неудовольствием кошусь на них, расставляя товар по полкам. Колокольчик над дверью звонит. Это еще двое – маленькая женщина в чепчике и широком платье – такой покрой, я знаю, используется для того, чтобы скрывать беременность (я теперь вообще знаю о женских тряпках куда больше, чем когда-либо хотел знать). С ней – редкий гость в нашей лавочке – мужчина в военной форме. Я вполне понимаю выражение неловкости и скуки на его лице. Я снова поворачиваюсь к полкам, слышу звонкий голосок новой покупательницы, обращающейся к Валлевиде: - Покажите мне, пожалуйста, коробку с голубыми нитками. - Сейчас, мадам, - говорит он. А через мгновение раздается грохот. Я оборачиваюсь. - Валлевида! – с упреком вырывается у меня. Ну что он наделал! Вывалил все нитки из коробки прямо на пол – и даже не собирается их поднимать, а так и стоит, с перевернутой коробкой в руке. Потом я перевожу взгляд на его лицо – и чувствую, как мне становится трудно дышать. Таким бледным я его не видел со времен тюрьмы. В его лице ни кровинки, даже губы, кажется, стали белыми. А его застывший взгляд направлен мимо женщины – на стоящего рядом с ним военного. Я тоже смотрю на него. Это высокий, мускулистый мужчина с темными волосами и стрелками усов. Взгляд его черных глаз тоже прикован к Валлевиде – и тоже такой, словно перед ним призрак... Но если Валлевида видит перед собой кошмар, то в глазах этого человека... я не знаю, как описать это выражение – и оно очень мне не нравится – через мгновение вспыхивают удивление, радость и какое-то странное торжество. Я не знаю, каким образом внезапное понимание накатывает на меня. Мне не нужно задавать вопросов, не нужно объяснений – я вдруг просто знаю и все. Я знаю, кто этот человек. Я реагирую инстинктивно. Ничего не планирую, просто действую. Делаю шаг к Валлевиде, забираю у него пустую коробку – и с силой пихаю его в сторону подсобки. - Ну и что ты наделал? – мой голос звучит демонстративно бодро. – Ты нам так всех покупателей распугаешь. Иди лучше опись составляй, понял? Опись! Если он не может позаботиться о себе, я это сделаю. Для этого я здесь. Он двигается, как во сне, не сопротивляясь. Я закрываю за ним дверь и поворачиваюсь к женщине. - Мадам, прошу прощения, мой неуклюжий партнер вывалил все нитки. Хотите посмотреть какой-нибудь другой цвет? Нахмурив лобик, она раздумывает над этой возможностью. - Может быть, не стоит, Мелинда? – произносит мужчина. Кажется, он уже взял себя в руки. Женщина пожимает плечами и идет к двери. Он пропускает ее впереди себя. - Да, не стоит, господин Эллис, - добавляю я вполголоса. Я вижу, как застывает его спина – словно я ударил его хлыстом между лопаток. Потом он выходит, не оглядываясь. Да. Пусть он знает. Что я знаю, кто он. И что он сделал. И если он еще попытается... если попытается приблизиться к Валлевиде... Я не позволю этому человеку снова причинить ему боль. Я пойду на все, чтобы не допустить этого, буду драться грязно, но я сумею защитить того, кто мне дорог. Выпроводив остальных покупательниц, я захожу в подсобку. Честно говоря, я немного боюсь, что могу найти Валлевиду таким, как иногда он был в тюрьме – повторяющим бессвязные слова, с пустым взглядом. Он оборачивается, услышав мои шаги. Его извиняющаяся улыбка заставляет мое сердце сжаться. Волосы у него мокрые – как обычно ночью, когда я обливаю его водой, чтобы избавить от кошмаров. Но этот кошмар водой смыть нельзя. - Гайз, извини, - говорит он. Руки у меня сжаты в кулаки, а на лице, наверное, написан такой гнев, что Валлевида выглядит еще более виноватым. – Я сам не знаю, что на меня нашло... Я знаю. Я все прекрасно знаю. И если этот ублюдок вздумает опять здесь появиться, я... я расскажу его жене, что он сделал, думаю я. Это чудовищная мысль, я знаю, что Валлевида пришел бы в ужас, если бы узнал, о чем я думаю, но сейчас меня охватывает такая ярость, что все средства кажутся хороши. И все-таки... все-таки, как ни стыдно мне это признать, в моем гневе есть и еще что-то. Что-то, делающее его не совсем таким уж чистым и праведным. Я помню, как Валлевида говорил мне, что этот человек любил его – именно поэтому и сделал то, что он сделал. И я не могу не думать, что, может быть, в те ночи, когда он застывает в ужасе, садясь на постели – это происходит именно потому, что он снова и снова ничего не может изменить – а он хотел бы, хотел бы, чтобы он знал об этой любви раньше – чтобы у них все могло быть по-другому... И когда я думаю об этом... я не знаю, кого мне хочется ударить больше – Эллиса, Валлевиду или надавать себе по дурацкой башке. Какой же я все-таки идиот! О чем я только думаю! Со всхлипом выдохнув, я делаю шаг к Валлевиде, обвивая его руками. После мгновенного замешательства он прижимает меня к себе. - Гайз, - шепчет он. Когда он произносит мое имя с такой нежностью, у меня к горлу подкатывает комок. Валлевида гладит меня по волосам, в этой его смешной манере, словно я котенок или маленький ребенок. - Все в порядке? – спрашивает он. Куда там все в порядке! Было в порядке полчаса назад – когда я дулся на скучную работу и думал о приближающемся обеде. Когда... этого призрака из прошлого не было в нашей жизни. Но что-то в голосе Валлевиды подсказывает мне, что он не столько спрашивает, сколько просит. И я отвечаю, еще теснее прижимаясь к нему, словно пытаясь слить наши тела в одно: - Все в порядке. Все будет в порядке. * * * В эту ночь мне снятся пустые деревенские улицы. Ворота в хлев распахнуты, и там никого нет - ни коров, ни лошадей - только белые, дочиста обглоданные кости, валяющиеся там и тут. Мне снятся мужчины и женщины, которые двигаются медленно, словно даже сопротивление воздуха для них почти непреодолимо. В их пустых глазах на обтянутых кожей лицах - ничего человеческого, лишь давний, тоскливый, безнадежный голод, единственным избавлением от которого может стать только смерть. Мне снится Валлевида, совсем мальчишка, не старше меня, с короткими волосами, харкающий кровью на полу. Руки у него связаны за спиной, а когда сапог впивается ему под ребра, он пытается уклониться от удара, как когда-то с Дюрером. Но те, кто его бьет, знают все эти уловки – не позволяют ему уйти. Я вижу, как его вздергивают на колени, когда открывается дверь и раздаются шаги. Один глаз у него заплыл, но я вижу, как второй раскрывается с надеждой, когда он смотрит на вошедшего. - Что здесь происходит? Я знаю этот голос. Только сегодня я слышал его впервые. - Он помог ей сбежать, сэр. Одной из шлюх, сэр. Они винят его за то, что он поставил их под угрозу наказания. Они считают, что он предал их, оценив их благополучие ниже какой-то женщины. - Ах вот как... Лицо, на которое я смотрю – это лицо, что я видел сегодня, только моложе. Глаза у Эллиса красные от недосыпания и, возможно, алкоголя – и я вижу, как внезапно какая-то искра загорается в них. Как будто идея, поначалу напугавшая его, становится все более соблазнительной, такой, что невозможно устоять. - Значит, из-за него мы лишились шлюхи? Что ж... думаю, будет честно, если он нам ее заменит. Этого не может быть. Эллис не может произнести этих слов. Эллис... Эллис его друг... Вокруг смеются. Конечно, ведь это шутка. Всего лишь шутка. И Эллис тоже улыбается, и лицо его похоже на череп. - Пожалуй, даже я не откажусь от такого угощения. Он почти не сопротивляется, когда его поднимают и бросают лицом на стол. Он все еще не может поверить, что это правда. Несколько пар рук ловко стягивают с него штаны и белье. Тогда он пытается вырваться – но слишком поздно. - Эллис... нет... И шепот – над его ухом, шепот, который впечатывается в память лучше, чем боль, чем унижение, чем сознание необратимости происходящего. - Надо было мне сделать это раньше... ты сам виноват... из тебя получилась бы хорошая женщина... если бы ты был женщиной, ничего бы этого не случилось... И громким голосом, отходя: - Можете им заняться. На сегодня он ваш. И дальше – карусель: кровь, смех, боль, "всегда хотел быть чистеньким, считал себя лучше нас", веревка, впивающаяся в запястья, пол под коленями, "открой рот, хуже будет", "чего ты теперь-то ломаешься", "шлюха Эллиса", бумаги, бегство, порт – черная вода, не видеть, не чувствовать, не знать, не быть собой, не быть... * * * В темноте я слышу чей-то пронзительный крик. Я пытаюсь вскочить, бежать куда-то – что-то случилось, кому-то плохо – и натыкаюсь на преграду. Эта преграда теплая, твердая и живая – но от этого еще страшнее, я молочу по ней руками и ногами, пока оба моих запястья не оказываются в стальной хватке. - Гайз. Гайз. Успокойся. Этот голос. Он проникает сквозь черноту, рассеивает ее. Валлевида сидит на моей постели, прижимая меня к себе, стискивая мои руки – а из моего горла все еще вырывается жалобное поскуливание – остаток того крика, что я слышал. - Все хорошо, Гайз, - говорит Валлевида. Нет. Не все хорошо. Нет. Никогда не будет. Потому что я видел это. Если ты тоже видишь это... - Я не хочу... быть тобой... – бормочу я. Валлевида обеспокоенно смотрит на меня, берет с тумбочки стакан и подносит его к моим губам. Обычно эта вода предназначается ему. Я пытаюсь пить, но мои зубы стучат о край, а вода проливается. Все тело у меня болит, как будто меня избили. Я одновременно хочу, чтобы меня никто не трогал – и чтобы Валлевида никогда не отпускал меня. К счастью, он сам принимает решение – ложится рядом со мной и прижимает меня к себе. Его ночная рубашка вся пропитана его запахом, теплым и знакомым, и каким-то успокаивающим. Я вцепляюсь в нее рукой и кладу голову ему на грудь. Мне хочется пожаловаться ему на страшный сон, но я знаю, что не должен этого делать. Пусть он думает, что мне снилось что-то из моей тюремной жизни. - Ты ведь никуда не уйдешь? – бормочу я. Это бессмысленные слова, но я чувствую, как Валлевида приподнимает голову и пристально смотрит на меня. - Гайз, почему ты это спрашиваешь? Потому что. Потому что есть Эллис. Потому что есть черная вода. Я не отвечаю, только крепче вжимаюсь головой в его грудь. - Не уйду, - серьезно говорит Валлевида. – Никуда. * * * На следующий день глаза у меня режет от недосыпания, а еще оттого, что я изо всех сил всматриваюсь сквозь витрину, не приближается ли к нашей лавке Эллис. Что он придет снова – в этом я совершенно уверен – я хорошо помню выражение его глаз. Так смотрят на дорогую вещь, которую потеряли, а потом вновь обрели – и не собираются снова выпускать из рук. - Он тебе не вещь, - бормочу я. Валлевида бросает на меня обеспокоенный взгляд и снова подходит ко мне, чтобы положить мне на лоб ладонь. Он боится, что у меня температура. Рука у него прохладная и легкая, но сейчас его прикосновение раздражает меня. Я сердито отшатываюсь. - Я не болен! И ты это знаешь! Он терпеливо смотрит на меня. За то время, что мы вместе, он хорошо меня изучил: теперь, когда меня прорвало, я уже не остановлюсь, пока не выговорюсь. - Не делай вид, что ничего не случилось! Что тебя ничего не беспокоит! Ты не можешь делать вид, что ничего не происходит, когда этот... этот... Этот. Его прошлое. Причина того, что Валлевида четыре года провел в состоянии призрака, отказавшись от своих воспоминаний и самого себя. Кулаки у меня сжимаются против воли. Как мне хотелось бы ударить в самодовольное лицо со стрелками усов... Я слышу, как мое дыхание тяжело вырывается сквозь стиснутые зубы. - Гайз. Если что-то и способно вывести меня из этого состояния ярости, то это его голос. - Гайз, не нужно. - Что не нужно? Почему ты всегда так делаешь? Почему ты притворяешься, что все в порядке? Что тебя это не беспокоит, что тебе не больно – когда я знаю... Этот сон, я видел... я не хотел бы этого знать. Валлевида улыбается напряженной улыбкой – и мне становится стыдно за мои слова. Я помню горечь, с которой он говорил, что у него никогда и не было друзей. Я помню его мертвый голос, когда он рассказывал, что с ним сделали. Он не притворяется. Он только пытается жить с этим, как умеет. - Ну откуда он здесь взялся, - тяну я жалобно, как капризный ребенок. – Ведь все было так хорошо! - Ты знаешь, - тихо говорит Валлевида, - пожалуй, я даже рад, что так получилось. Я вскидываю голову, не в силах поверить в то, что слышу. Может, он совсем с ума сошел? - До сих пор я не мог быть уверен, что не продолжаю прятаться от правды, - тихо продолжает Валлевида, словно говоря даже не со мной, а с самим собой. – Я не мог быть уверен, что если мне придется посмотреть в глаза прошлому, я справлюсь с этим... а не выберу опять легкий путь. Но теперь я знаю, что могу. Могу смотреть ему в глаза. Могу жить, когда он неподалеку. Я не уверен, что задаю правильный вопрос и, как бы в поисках опоры, нахожу его руку и сжимаю ее. - Ты... его простил? Он издает короткий смешок. - Я должен бы его простить – если уж я верую, правда? Но если бы я его простил, это значило бы, что я снова готов принять его как друга – иначе прощение было бы фальшивым. Нет, - он поднимает голову, а губы его кривятся в нехорошей улыбке. – Я не могу его простить. - Ну и хорошо, - быстро вставляю я. Пусть лучше Валлевида будет плохим христианином, чем простит Эллиса. - Хотя, в конце концов, благодаря ему я встретил Гайза, - добавляет Валлевида задумчиво. Хм... тогда мне, наверное, надо благодарить Гилдиаса. Не знаю почему – но эта мысль кажется мне ужасно забавной. Я смеюсь – и одновременно всхлипываю, и утыкаюсь головой в грудь Валлевиды. * * * Сегодня у нас выходной. Лавка закрыта, а мы выбрались за город. Это замечательный день – не жаркий, но солнечный и теплый, и я растянулся на траве на одеяле, а Валлевида стоит перед мольбертом и рисует черепичные крыши домов в долине под нами. Он очень хорошо рисует, на мой взгляд – все выглядит, как живое, но он считает, что его рисунки ничего не стоят. "Мне просто нравится рисовать," говорит он. Следить за тем, как он наносит контуры на бумагу, очень скучно. Какое-то время меня развлекает то, что он забывает, что пальцы у него в угле, и, поправляя волосы, пачкает себе щеку. Я думаю, что надо будет вытереть ему лицо, когда мы пойдем домой. Потом я засыпаю. Мне не снится никаких кошмаров. Возможно, я даже не сплю, а дремлю, потому что я продолжаю ощущать лучи солнца на моих закрытых веках. И когда голос доносится до меня, я дергаюсь, словно от удара. - Ты все еще рисуешь, я смотрю. Я открываю глаза. В нескольких шагах от меня, рядом с Валлевидой, стоит человек в форме. Я вижу его широкую спину и идеально подстриженный затылок. Тошнота подкатывает у меня к горлу. Мое первое побуждение – вскочить, броситься между ними, не подпускать *этого* ближе. Мне приходится до боли сжать кулаки, чтобы остаться неподвижным. В конечном итоге, все дело в доверии и уважении. Если Валлевида сказал, что может справиться с этим, я должен доверять ему. - Иногда, - отвечает он после паузы. Его голос звучит очень спокойно. Я могу заставить себя не двигаться – но я не могу не смотреть на них и не слушать. Они не обращают на меня внимания – наверное, думают, что я сплю. - Тебе это идет, - говорит Эллис. – Карандаш и длинные волосы. Ты никогда не был похож на солдата. Гнев закипает у меня внутри. Он только пришел – и уже второй фразой пытается оскорбить его! Мне редко удается слышать смех Валлевиды, но, слава Богу, такой горький смех мне приходилось слышать вообще один-два раза в жизни. Он поворачивается к Эллису – я вижу его профиль, тонкий, как у девушки, в обрамлении прядей бледных волос. - Ты хочешь сказать, что я должен быть тебе благодарен, что ты указал мне на мое настоящее предназначение? Когда Валлевида говорил таким тоном с Дюрером, тот в момент терял контроль над собой. Когда-то я сердился на него за то, что он так нарывается. У меня заняло много месяцев, чтобы до меня дошло, что он делал это не случайно – что даже во время нашей первой "сессии" с Дюрером он высказался по поводу его вкуса в обстановке комнаты, чтобы отвлечь внимание от меня... - Тебе это нравилось, - произносит Эллис, и его голос становится низким и хриплым. Это звучит так оскорбительно и интимно, что у меня становятся дыбом волоски на руках. – Не ври, что тебе не нравилось. Не сразу... но потом... Он обещал хорошо с ним обращаться, вспоминаю я. Возможно, он действительно сдержал свое обещание. И от этого мне еще больше хочется его ударить. Голос Валлевиды звучит спокойно, как всегда, но только я могу заметить, как у него побелели губы. - Ты можешь думать все, что хочешь. И от этого спокойного голоса его собеседник, кажется, теряет контроль. Эллис начинает говорить – о том, что четыре года, нет, уже пять лет – он пытался забыть, он женился, скоро станет отцом, он думал, что может быть счастлив – и вот, его перевели сюда, в этот гарнизон – и встретить его здесь, вот так – должно быть, это судьба, разве он, Валлевида, не считает... это их шанс попробовать еще раз, начать все сначала, не делая старых ошибок... Валлевида слушает его, опустив голову. На щеке у него все еще след угля. Странно, что я не испытываю ревности или страха перед тем, что он ответит – а ведь до этого я сходил с ума от разнообразных эмоций. Сейчас у меня такое чувство, что я все еще сплю – и как во сне, у меня нет никакой власти над происходящим. Эллис говорит, что искал его, пытался узнать, что с ним – если бы он тогда не сбежал, не похитил бы эти документы, не пошел против Болланета – он бы помог... он сует руку во внутренний карман и вытаскивает оттуда сложенный пожелтевший листок. - Это ты тогда рисовал, помнишь? Я хранил его все эти годы. Лицо Валлевиды склонено, я вижу только его профиль – и его губы слегка шевелятся, беззвучно повторяя слова. Почему-то мне кажется, что Эллис забыл их, а я узнаю безошибочно. Надо было тебе сделать это раньше... Сердце начинает колотиться в моей груди, как безумное. А потом Валлевида протягивает руку и вынимает листок бумаги из руки Эллиса. Короткая горькая улыбка мелькает на его лице, когда он смотрит на рисунок. - Это ничего не стоит, - говорит он. – Это просто мусор. И разрывает листок на четыре части, выпускает его из пальцев. Ветер уносит кусочки пожелтевшей бумаги. Эллис делает беспомощный жест, как будто пытается поймать их, но тут же берет себя в руки. Его голос теперь звучит громко и искаженно: - Не надо со мной играть! Ты же не хочешь мне сказать, что *это* устраивает тебя больше, чем я?! Он внезапно оборачивается, указывая на меня. От неожиданности я забываю притворяться и усаживаюсь, хлопая глазами. - Тупой уличный мальчишка, который и читать-то не уме... Он не успевает договорить. Его фраза обрывается на полуслове, потому что Валлевида вдруг оказывается рядом с ним, хватает его за грудки, вздергивая на цыпочки. Ох... таким сердитым, мне кажется, я никогда его не видел. Может быть, только когда он принял меня за Болланета. Его голос просто сочится презрением. - Убирайся, Эллис. И не попадайся мне на глаза никогда больше. Это ты не должен быть солдатом, а не я. Через несколько мгновений он отпускает его. Эллис одергивает мундир. Он старается казаться спокойным, но я вижу, что руки у него слегка дрожат. - Мы... мы еще поговорим, - обещает он и уходит. Все то время, пока он спускается с холма - пока его голова и плечи не исчезают из виду - я смотрю ему вслед, а потом перевожу взгляд на Валлевиду. Кажется, он совершенно справился с собой – выражение гнева исчезло, он смотрит на меня с тенью улыбки. Я вскакиваю и бросаюсь к нему – и вовремя, потому что он вдруг оседает на землю. Я держу его в объятиях, когда он приходит в себя. Вид у него виноватый. - Наверное, слишком долго на солнце стоял, - говорит он, касаясь лба рукой, словно у него болит голова. - Ну да, - говорю я. – Пойдем домой? * * * - Хочешь сегодня быть сверху? – спрашиваю я вечером. Это не то чтобы уникальное предложение, за год вместе мы несколько раз пробовали меняться ролями, но обычно предпочитаем, чтобы все было по-старому. Валлевида лежит вниз лицом, и я пересчитываю кончиками пальцев его позвонки, перешагивая через цепочки и плоски шрамов у него на спине. Он поворачивает голову, смотрит на меня одним глазом сквозь спутанные волосы. - О? Ты сегодня ленишься? - Вовсе нет, - обижаюсь я. Я просто хотел... не знаю, что я хотел. Думаю, что Валлевида все прекрасно понимает. - Тогда мой ответ "спасибо, не сегодня". - Ни у ладно, - говорю я. – Мое дело предложить. Мои пальцы следуют ниже, к его пояснице и дальше – неизбежным путем, туда, куда и собирались прийти. Валлевида ежится – сколько бы раз я ни наблюдал его реакцию на мои прикосновения, мне это никогда не надоедает. Я краснею, вспоминая, как несколько дней назад так увлекся игрой с его анусом, что даже начал делать это языком. Может быть... может быть, я как-нибудь снова это сделаю. Но сегодня я хочу по-другому. - Повернись, - говорю я. Он послушно поворачивается на спину. Я целую его в губы, сильно, почти до боли. Сегодня я хочу видеть его лицо, когда буду брать его. И я смотрю на него, вижу легкую судорогу, которая всего лишь на мгновение проходит по его лицу, когда я вхожу в него. Потом его глаза затуманиваются от удовольствия. Он дышит приоткрытым ртом – эти маленькие "аах, аах", которые меня опьяняют – а его тело устремляется навстречу моим толчкам, все сильнее и быстрее. И я отвожу от его уха пряди волос, и шепчу ему смесь глупостей и непристойностей, которые почему-то всегда приходят мне в голову в такие моменты. И он краснеет, и его тихие, похожие на всхлипы вдохи превращаются в: - Еще... еще... Гайз! Он вскрикивает мое имя, когда кончает – и я сцеловываю его с его губ. Пусть так будет всегда, думаю я, пусть он никогда не произнесет никакого другого имени в такие моменты. Я хочу быть с ним всегда. Но одного желания, одного принятого решения мало, я знаю это. За это приходится бороться каждый день – и не всегда будет просто, и еще будут вещи, которые нас огорчат или причинят боль. Но мы дошли до этого момента вместе. Я думаю, мы сможем идти вместе и дальше. КОНЕЦ