Трущобы

Эта часть города всегда была мертвенно-пустой, какой-то нереальной, но, увы, далеко не сказочной, как порой хотелось. Редкие лунные блики, ниспадавшие с затянутого мглой неба, никогда не разгоняли тьму, наоборот, они, как какие-то опасные ночные гонцы, способствовали слабому копошению в потемках. Собаки то были или люди. Блеклый свет далекого диска, который завис над молчаливой Магнолией, путался в длинных волосах, свисавших колтунами, и придавал им какой-то мистический, неестественно металлический блеск. Мальчишка лет пяти-шести от роду тихо крался по родным и привычным трущобам, едва наступая носками своих давным-давно расклеившихся мокасин на раскисшую грязью землю, осторожно обступал застывшие, подобно зеркалу, лужи, что появились после недавнего дождя. В воздухе витала ядреная смесь всевозможных, пусть и не всегда приятных, ароматов. Кровь, пот, слабый запах тлена и разложения, оставшийся от недавних трупов, — в районе пару дней назад закончила буйствовать чума — перемешивались с резкой силой природного озона, что резал непривыкшие к чистому воздуху легкие, подобно острому лезвию. Откуда-то со стороны центральных богатых округов доносился аппетитный аромат свежеиспеченных сладких булочек с ванилью и корицей. Когда ребенок чуточку неуклюже завернул за одну из хлипких пристроек, которая держалась на «одном честном слове», и прижался к холодному камню оголенной, разодранной до крови спиной, из груди невольно вырвался приглушенный хрип. Было адски больно. Редкие куски ткани, которые еще с утра носили гордое название рубахи, больше похожей на пыльный мешок, неприятно прилипли к израненной коже и натирали жутко ноющие раны. Дыхание у него было чересчур громкое, прерывистое, как у больного мокротой или заядлого курильщика, хотя паренек даже не бежал. Из-под потертой тряпки на голове выбивалась густая светлая челка, дырявые на пятках ботинки все же промокли. В маленьких, но уже мозолистых ладошках он крепко сжимал небольшой стеклянный пузырек с подозрительной зеленоватой жидкостью — лекарством для больной матери и небольшой, легко помещающийся в руке золотой ключик для младшей сестренки. Это вещи явно были украдены, причем далеко не у первого встречного. В их жестоких трущобах это считалось верхом профессионализма в воровстве. Эш Хартфилий привел в норму тяжелое сбившееся дыхание только спустя пару долгих минут, а затем как-то нахально улыбнулся уголком губ. Сегодня у него хороший улов, даже слишком, чтобы быть правдой. Конечно, не обошлось без потерь — его все же успели несколько раз наотмашь ударить плетью, но ловкий воришка все же смог ускользнуть из дома «кошелька» через открытое окно. До импровизированного домика мальчика остается совсем ничего. Буквально пару перебежек между недружелюбными переулками, и он сможет увидеть слабо теплящийся свет от жалкого остатка свечи, который боролся за жизнь также яро и отчаянно, как сам ребенок. Территорию гильдии воров, в народе именуемую просто «Хвостом», Эш уже успел благополучно преодолеть, даже ни разу не наткнувшись на знаменитого разбойника и грабителя Роуга Ченни и его младшего брата Райоса. Пусть у них с Хартфилием и было общее дело, серебровласый паренек с уродливым шрамом на пол-лица все же был на целых семь лет его старше, а значит, и сильнее. Теперь, как говорится, осталась самая малость, но расслабляться ни в коем случае нельзя! Некоторое время мальчишка стоял неподвижно, а потом осторожно выглянул из-за укрытия — пусто, хоть шаром покати. Карманник чуть слышно хмыкнул себе под нос и вытер испарину со лба грязным рукавом. Это уже не первая его вылазка за особым препаратом для матери, но гнойные бубоны на ее теле все же брали свое — украденной дозы всегда не хватало, чтобы искоренить «гнилой корень». Тряхнув спутанной гривой, Эш покрепче сжал в руках свои драгоценности и выскочил на середину улицы, которая была преодолена в десять больших прыжков. Таких вот коротких перебежек было ровно четыре, и Хартфилий — единственный мужчина в семье, как любила повторять мама, — оказался возле пункта назначения. Небольшой покосившийся домик из гнилых досок, что пронзительно скрипели от любого слабого дуновения ветерка, вырос перед серьезными карими глазами. Как он и предполагал, отблески пламени слабо играли в зияющей глазнице постройки. «Если бы не было света, я бы легко принял нашу жалкую лачужку за груду мусора», — краем сознания подумал ребенок и смело шагнул навстречу темному дверному проему. Дверь вывалилась, в прямом смысле этого слова, еще неделю назад, а поставить новую некому. Да и где ее теперь найти?.. — Я дома, — негромко оповестил он родственников. Будь сейчас день, Эш бы с огромным удовольствием и несколько злорадным хохотом влетел в домишко и громко закричал, какой он, однако, молодец. Но сейчас была глубокая ночь, и мать уже отдыхала. Мальчишка прекрасно понимал, что лучше не надо ее беспокоить лишний раз, ему же и аукнется. — С возвращением, — Хартфилия встретил тихий, чуточку писклявый девичий голос, пронизанный тоской и печалью. Аккурат напротив двери сидела маленькая девочка — точная копия Эша, и смотрела на старшего братца на редкость тяжелым и обреченным взглядом. В такие моменты вору всегда казалось, что глаза девочки становятся на пару оттенков темнее. — Что случилось, Люси? — с порога спросил ребенок и бесшумно, как кошка, вошел в дом. Скосил опасливый взгляд на лежанку матери, чьи выцветшие волосы разметались по деревянным доскам пола. Тусклое изможденное лицо, каким Эш привык его видеть, сейчас скрывалось за какими-то лохмотьями. Грудь с каждым разом вздымалась все реже и реже. — Понятно. Я опоздал. Хартфилий криво улыбнулся и, подойдя ближе к сестре, растрепал ей повисшие сосульками пыльные волосы, позволив себе мимолетную слабость, пока никто не видел его перекошенной от душевных страданий гримасу. Он должен быть сильным и решительным, хотя бы ради малышки под боком. — Не говори так, — нравоучительно произнесла Люси и шутливо стукнула брата по шаловливой ладошке. — Мама просто спит… Но ей стало гораздо хуже, — честно призналась девочка и испуганно распахнула свои огромные глазенки, когда женщина напротив беспокойно взмахнула костлявой рукой и снова замерла. Кажется, ей снова снился кошмар. — Вот как… — скорее для себя кивнул светловолосый мальчик и придвинул к себе небольшую, потрескавшуюся в нескольких местах сразу чашку. От нее сильно пахло той вонючей жижей, которую Эш каждые три дня воровал у богачей за пределами трущоб, и еще мятой. Паренек ловко откупорил зубами небольшой пузырек и, картинно зажав нос рукой, вылил лекарство в кружку. Далее по привычной схеме он разбавил препарат холодной водой из глиняного кувшина, а потом бросил немного сухих листьев той самой мяты, чтобы хоть как-то перебить невообразимо горький вкус. Люси с рассеянной улыбкой наблюдала за манипуляциями старшего близнеца, устало приваливаясь к холодной стенке. Наверняка, Эш устал не меньше нее самой, ведь его не было с самого раннего утра, а сейчас уже перевалило далеко за полночь. А она терпеливо его ждала, как преданная выдрессированная зверушка. Волнение не покидало ее до тех пор, пока кроха не увидела живого родственника, пусть и немного помятого. Сейчас, когда карманник закончит и напоит матушку, Люси, как обычно, займется его кровавыми рассечениями на худой спине, где легко можно будет сосчитать выпирающие позвонки, а Эш, в свою очередь, неумело и кривовато заплетет ей косичку, а потом привычно извинится за долгое отсутствие. Вот так всегда. — Я принес тебе подарок, — обернувшись через плечо. На тонких губах играла хитрая, но довольная улыбка, а в протянутой руке красиво поблескивал золотой ключик, к которому, наверняка, не было никакого ларца. Просто красивая безделушка на ниточке, но Хартфилии было приятно до слез. В груди клубком свернулось что-то теплое, губы мелко дрожали, а в покрасневших карих очах появился еще и немой восторг. Брат редко баловал сестру, однако иногда у него появлялись неожиданные проблески нежности и любви. Хотя, пожалуй, сам Эш никогда не признается в этом. Люси осторожно, будто боясь уронить или разбить драгоценность, приняла неожиданный подарок. На пару мгновений ее мозолистые руки коснулись таких же грубых ручонок мелкого воришки. Светловолосой девочке не верилось, что такая красивая и ценная вещь теперь принадлежит только ей. Улыбка вышла робкой и какой-то неуверенной, но зато такой согревающе теплой и искренней, что у Эша невольно замерло хулиганское сердце — в последний раз она так счастливо улыбалась, когда отец был еще жив. В карих глазах с разными оттенками рябило от играющих, резко вспыхивающих языков пламени, которые лениво лизали догорающий фитиль, но брат и сестра так и не отрывали взора друг от друга. Люси — радостного, а Эш — пораженного. Он-таки сумел ее хоть чем-то развеселить. Получилось… — Ты такой молодец, братец, — шутливо пригрозив тоненьким пальчиком с обкусанным ногтем. — Будь осторожнее, прошу, — прошептала девочка и подсела поближе к мальчишке. Кровавое месиво, в которое превратилась его спина, теперь уже не вызывало брезгливости, только безграничную боль и некую жалость. Однако последнюю Хартфилий не любил даже сильнее, чем смерть, поэтому Люси старалась держать себя в руках. Критически осмотрев места, где плетка «резала» кожу, подобно острому изогнутому клинку, малышка как-то удрученно покачала головой и огляделась в поисках более менее чистой тряпки. Пока светловолосое чудо было занято активными поисками, чем бы можно было промыть рану и не занести туда заразу, уши ребенка вспыхнули, смехотворное смущение вырвалось наружу. Карманнику пришлось приложить множество усилий, чтобы убрать свою непростительную красноту, пока сестрица не видела, не дай Бог, еще потом и подшучивать будет, а уж если расскажет прохвосту Миражу… Все — пиши пропало. Нет, такого позора ему явно не надо. Наконец Люси разворачивается к преувеличенно серьезному родственнику лицом, тряпка в ее руках уже серовата, но эта, увы, самая чистая. Девочка умело наливает в тарелочку воды и бесшумно пододвигает ее поближе к себе. Строгий взгляд заставляет Эша тихонько прыснуть в кулак, а затем досадливо поморщиться от неосторожного движения. Малышка смывает кровавые разводы очень аккуратно, стараясь не причинять вору лишней боли, ему и так досталось. Когда Хартфилия в очередной раз спросила: «Не больно?», светловолосый паренек с силой сцепил зубы и только кивнул. Он не хотел, чтобы сестра расстраивалась, а больно ему было всегда, причем до алых пятен, причудливо плясавших перед глазами. Мать громко закашлялась на своей лежанке — из ее потрескавшихся от обезвоживания губ сорвался мученический стон. Эш почувствовал, как свободная рука Люси, придерживающая его за угловатое плечо, дрогнула. Тонкие брови недовольно сошлись на переносице — мальчик понимал, чего так боится близняшка. И ничего не мог с этим поделать. Порой от тихого, сводящего с ума бессилия хотелось выть раненным волком или перерезать себе горло. Вот такая она была на самом деле, эта жизнь. Трущобы всегда были их домом, пусть и жилось в них далеко не сладко, как хотелось бы. Этот дом всегда был жестоким и расчетливым. Мир, где люди были вынуждены выживать на этом «поле боя», пытаясь отхватить себе хотя бы кусок хлеба, богачам с элитных районов не понять. Смерть и эпидемии прогуливались по трущобам — это дети знали с самого начала, но явно не думали, что обе вестницы заглянут к ним в семью так скоро. Когда девочка закончила промывать раны, Эш уже изредка клевал носом. Все тело неприятно ныло и нагло требовало отдыха, веки, налитые свинцом, смыкались. Да и Люси чувствовала себя ни капельки бодрее, в конце концов, на дворе глубокая ночь, а им всего по шесть. Мутную воду дети решили вынести уже следующим днем, когда хотя бы немного, но выспятся. Хартфилия еще раз внимательно посмотрела на затихшую женщину, заботливо подоткнула ей под бок лохмотья и убрала с лица отросшие пряди. Смочив еще одну тряпку чистой водой, она осторожно вытерла ей губы и приподняла голову, чтобы дать лекарство. Горькую лабуду, как ни странно, ослабшая выпила с жадностью, будто у нее в горле лежали многолетние залежи песка. Пила она, скорее всего, просто на автомате, все еще не приходя в себя и иногда что-то бессвязно шепча. Температура и бред не покидали Лейлу ни на мгновение еще со вчерашнего вечера. — Иди сюда, не хватало, чтобы ты заразилась, — недовольно пробубнил мальчонка со стороны и нагло придвинул к себе несопротивляющуюся сестру за локоть. В принципе, он был совершенно прав, и Люси прекрасно понимала это, а посему не спорила. — Давай уже спать ляжем, — широко зевая, сказал Эш и осторожно лег на бок, чтобы не дразнить ноющую спину еще больше. — Тебе надо волосы расчесать и колтуны срезать, — нетерпящим возражений голосом проговорила малышка и ловко схватила небольшие ножнички, которые, к слову, Хартфилий тоже стащил у какого-то богатея. — Только не дергайся и не шипи, ради святой Мавис, — предостерегла она и, чинно прошествовав карманнику за спину, уселась на тонкую лежанку. Колтуны были срезаны довольно быстро и умело, в конце концов, Люси это проделывает уже не в первый раз. Когда волосы были обкорнаны до плеч, малышка довольно кивнула, отложила ножницы в сторонку и принялась распутывать небольшие узлы пальчиками — расчески у ребят не было. Эш честно старался не шипеть и не злиться, но с каждым новым подергиванием его терпение заканчивалось. Благо, близняшка быстро почувствовала перемены в настроении родственника и принялась работать быстрее. Примерно через минуту все было готово. Не так, конечно, чтобы очень расчесано, но и так сойдет. — А завтра нельзя было это сделать? — ядовито поинтересовался мальчишка и обиженно глянул на невозмутимую сестру. Девочка картинно хмыкнула и показала опешившему от такой наглости вору язык. Ох уж эта мелкая! — Спать давай, дуреха, — совсем беззлобно бросил Хартфилий и осторожно перевернулся на другой бок. Светловолосая девочка тут же улеглась и крепко прижалась к старшему брату, прикрыв глаза. В руках она любовно теребила золотой ключик, который до этого уже успела повесить на шею. Эш улыбнулся ей в волосы и задул свечку. — Спасибо, — едва слышно обронила Люси и тут же уснула. Ну, или, по крайней мере, правдоподобно сделала вид, что уснула. Наверное, для мальчика она так навсегда и останется невинной, искренней крохой, которую нужно оберегать и защищать всеми силами, как учил его папа. — Не за что, солнышко, — сказал Эш в пустоту, зная, что, в общем-то, девчушка уже не услышит его. А ведь если подумать, она действительно похожа на дневное светило — яркая и открытая, а порой боевая, как он сам, и совершенно серьезная. Забавная. Казалось бы, величественный мрак, единолично воцарившийся в скудном домишке, должен был мгновенно нагнать сон на уставшего ребенка, однако последний, наоборот, помахал Эшу белым платочком на прощанье. Впервые паренек осознал, что его детство закончилось, всего год назад, ровно в пять лет, когда больной все той же чумой отец начал пить. Хартфилий не представлял, как он держится на ногах, как при огромной температуре, при которой люди сгорают заживо, он умудрялся ходить и лакать саке. Воришка не знал, чего же такого могло произойти, что Джудо решил приблизиться к собственной кончине. Хотя… Разлагаться в трезвом уме — это агония. Первый удар он получил, защищая маму от рукоприкладства пьяного дебошира. Он был тяжелым, сильным, с оттяжкой. На щеке тут же красным маком расцвела болючая пощечина, а в груди дал свои первые корни ядовитый цветок церберы. Сначала Эшу почудилось, что голова у него оторвалась от тела и улетела куда-то в сторону, сам он упал на жесткий пол и сильно ушиб левую руку. Через какую-то туманную пелену он услышал, как мать пытается закрыть его собой и стоять прямо, пусть ноги у нее и подкашивались. Карманник не помнил, как схватил громко и отчаянно плачущую Люси за руку и выбежал из дома через зияющую в стене дыру. Он поздно понял, что его единственной ошибкой стало то, что он оставил мать с этим пьяным и больным животным. Идти домой совсем не хотелось. Ночлег Эш проискал очень долго, таская за собой, как непосильную ношу, сестрицу, уставшую и грязную. В конце концов он нашел пустующие подстилки под небольшим навесом от дождя. Тогда ребенку пришлось всю ночь проспать на спине, чтобы Люси лежала сверху и не чувствовала поверхности твердой земли. Глаза жгли злые слезы, а на ту пору еще несмышленый паренек крепко прижимал к себе костлявое тельце девчушки. Сейчас он уже умеет драться и огрызаться, бросать дерзкие взгляды и ядовитые оскалы, хотя прошел всего год. Эш научился воровать и выживать. Всего год назад он был настоящим ребенком. Вернулись близнецы только к вечеру следующего дня и застали мать заплаканной с порезанной щекой и всю в синяках. Пустая бутылка от пойла валялась неподалеку, а отец спал на лежанке и громко храпел. Свинья. В ту минуту Эш узнал, что папа болен. Лейла очень просила старшего отпрыска пока побыть где-нибудь в другом месте, глядя на него с отчаянием и крепко сжимая их двоих в объятиях. Поначалу Хартфилий не понял — зачем? Но когда увидел черный, покрытый коростой бубон на щеке отца и повторное избиение матери, ушел. Вернее, убежал, прихватив сестру снова. Это было страшно. Жить без крыши над головой, откровенно говоря, не просто сложно — мучительно. Даже для детей трущоб. Впервые Эш подрался, защищая сестру, когда уже на ту пору известный молодой воришка — Роуг решил подергать ее за хвостик. Это был высокий для своих двенадцати лет мальчишка со спутанной паутиной серебристых волос до лопаток и странной черной челкой, падающей на пустующую глазницу. Уродливый, продолговатый шрам тянулся от правого ока по переносице и немного цапнул щеку. Второй, здоровый глаз с неестественным рубиновым отливом смотрел злобно и затравлено. Как оказалось потом, Ченни-старший был вовсе не сереброволосым, а седым. На разбойничке, как и на многих детях и подростках бедного района, висели грязные, в некоторых местах дырявые лохмотья. Конечно, получил тогда ребенок сильно, но непростительные слезы сумел сдержать. Наверное, эти двое перегрызли бы друг другу глотки, если вовремя не подоспевший младший брат Роуга и разгневанная поведением мальчишек Люси за уши не оттащили их. Признаться честно, было даже смешно смотреть, как не по годам серьезный и хладнокровный Райос дает старшему братцу затрещину. А ведь этому черноволосому неприветливому мальчишке тоже было пять. Девочка, слава Богу, отсчитывать братца не стала, только синяк на скуле поцеловала совсем по-детски, чтоб не болел, и в следующий раз попросила его непременно выиграть «битву» с участником гильдии воров. Райос тут же извинился перед родственниками и клятвенно заверил, что будет пристальнее следить за своим непутевым старшем братцем. Искривленной недовольной гримасой лицо Роуга на заднем фоне Эш, наверное, никогда не забудет. Когда Люси на удивление вежливо поинтересовалась, зачем Ченни-старший трогал ее за волосы, он совершенно честно ответил, точнее, негромко буркнул: «Хотел прикоснуться к золоту». Опешили все трое, стоило Хартфилии с мягкой улыбкой подойти к подростку и попросить его немножко нагнуться. Странную просьбу Роуг выполнил, пусть и с некоторым колебанием, а когда девочка с тихим смешком дернула его за длинную прядь и пропустила ее через пальцы, вообще на некоторое время выпал из реального мира. «Я хотела прикоснуться к серебру», — важно произнесла малышка и снисходительно разрешила потрогать свои коротенькие волосы цвета солнца. Она была на удивление проницательной девочкой уже тогда. Именно так произошло знакомство этой странной четверки. Вскоре от Роуга Эш узнал о существовании гильдии, но отказываться в нее вступил. Кинутые сгоряча слова о том, что он превзойдет его в воровстве, не забыли оба по сей день. При редких встречах, разумеется, Хартфилий и Ченни постоянно сражались. То на кулаках, то словесно. Именно от этого чудаковатого паренька воришка и понахватался коронных фразочек, сочащихся серной кислотой, и убийственных взглядов в комплекте с «душевными» улыбочками. А потом в их жизнь пришел еще один обитатель трущоб, и наступили более менее светлые дни, если можно так сказать. Им оказался пепельноволосый мальчишка на год старше близнецов с доброй, радушной улыбкой и забавным хвостиком над лбом — эдакий белый зайчик, который, к слову, если его разозлить, сразу же превращался в опасного тигренка. И имя у него было красивое, будто данное ему сказочной феей, — Мираж. Этот хитрый бесенок очень часто выигрывал во всех играх против Эша и даже Роуга, а потом радовался чуточку злорадно. Люси и Райос, всегда наблюдавшие со стороны за троицей горе-петухов, тихонько посмеивались в кулак, чтобы ненароком не выдать себя. Признаться честно, поначалу Хартфилия просто до зубного скрежета раздражал этот мальчишка с ясными голубыми глазищами, но потом он как-то смирился. На такого, как он, просто невозможно было держать обиду, пусть Эш и не славился особой лояльностью. Как оказалось, у Миража не было родителей, а на его хрупких плечах уже сидело двое других родственников — младшие братья. Оба веселые и непоседливые, они старались во всем помогать Штраусу в силу своих ограниченных возможностей. Эш всегда с неким удивлением наблюдал за их небольшой, но очень дружной семьей, которая, как ни странно, была счастлива жить в трущобах. Их детство на ту пору еще не кончилось. Конечно, светловолосый паренек просил Бога, чтобы время взросления этих ребят не пришло как можно дольше, но коварная судьба, как правило, любит зло пошутить. Лиссар — самый младший из братьев — угодил под нож какому-то грязному пьянчужке, что шатался по улице, как побитая голодная собака. Рана под ребрами была слишком глубокой, жутко ныла, прекрасно давая понять, что это — конец. Когда их взбудораженная долгим отсутствием малыша компания нашла его в черной подворотне, мальчонка потерял слишком много крови, на губах застыла алая пена, а на глазах, закатившихся к небу, лениво ползали помойные мухи. Счастье приходило лишь на короткий срок. В тот вечер карманник отправил сестрицу домой, а сам помог мальчишкам выкопать яму за пределами трущоб, а Роуг, как самый сильный и старший, перенес бренное тело на руках. В этих местах были свои традиции похорон — ложили сразу в землю, без гроба, чтобы когда-нибудь, в далеком будущем, человек смог слиться с природой и вернуться в этот мир. Крестов здесь тоже не ставили по тем же причинам. В свои шесть Мираж научился не плакать. После трагического погребения вор вернулся домой весь в земле и слякоти, уставший и голодный. Тогда детство кончилось окончательно. Отец, весь покрытый черными зловонными язвами, без движения и единого намека на дыхание лежал на подстилке мертвый. От вони, стоявшей вокруг, у Эша закружилась голова, глаза заслезились, а к горлу подступил ком тошноты. Люси сидела в совершенно противоположном в углу и с немым ужасом во взгляде таращилась на тело Джудо и сидящую рядом Лейлу, практически не мигая и дрожа всем телом. Девочке было страшно. Первородный животный ужас сковал ее стальными тисками, не давая пошевелиться, заставлял сердце биться в нервном припадке, и дышать через раз. Хартфилий сделал неловкий шаг вперед, а мама, будто почувствовав чужое присутствие за спиной, медленно обернулась. В тот момент ноги ребенка подкосились и он бессильно осел на колени, с такой же немой паникой смотря на плачущую женщину. На ее оголенном плече расцвела целая череда вздувшихся чумных бубонов. Крик застыл в горле, руки судорожно сжимались в кулаки и тут же разжимались. Они были не в силах противостоять проклятой болезни, оставалось лишь находиться на безопасном расстоянии от дрожащей матери, чтобы самим не подхватить заразу. Хартфилия все прекрасно понимала и кривила губы в кислой улыбке — даже перед смертью она не сможет обнять своих дорогих детей. В тот вечер была произнесена одна-единственная фраза: «Простите меня, ребята». Лейла была ни в чем не виновата… С тех пор Эш серьезно ступил на путь грабежа, а Люси выбрала другой путь. Она всегда была этаким солнышком трущоб, а солнце, как правило, никогда не гаснет. Девочка стала время от времени просить в окружных районах милостыню, иногда даже чистила богатым господам ботинки. За день она зарабатывала всего лишь пару медников, но этого хватало на небольшой кусочек хлеба. Мальчишка же считал ниже собственного достоинства прислуживать этим толстым кошелькам. Люси пошевелилась во сне, на ее тонкой шейке негромко звякнула золотая безделушка. Это и вывело Эша из тяжелых мрачных воспоминаний предыдущего года их жизни. Тьма за пределами стен уже успела смениться редкой густой синевой. Кое-где стали проглядываться очертания таких обветшалых домов и костлявых тел, свернувшихся прямо посреди дороги. Медленно наступало утро. Вор тяжко вздохнул и покрепче прижал к себе маленькую сестру — оба мерзли по ночам и ранним утрам. Закрыть глаза сейчас означает наконец предаться сну. Пожалуй, уже давно пора было это сделать, а не ворошить старые раны, небрежно зашитые черными нитками. Стежки на сердце никогда не затянутся полностью, — это Эш знал наверняка. *** Кареглазый паренек не знал, сколько он проспал, но в голове настойчиво звенел церковный колокол. В висках бешено билась кровь, а рука, которую он отлежал во сне, пошла мелкими, больно впивающимися в кожу иголками. «Хорошо хоть не судорога», — как-то отстраненно подумал Хартфилий, а потом медленно сел и едва не потянулся по привычке. Слава Богу, вовремя успел вспомнить о разодранной спине, которой такое дикое обращение явно бы не понравилось. Некоторое время мальчик расфокусировано смотрел вперед, пытаясь понять, что же именно могло его так рано разбудить. Такой хваленой интуиции, как у младшей близняшки, у него не было, да и он особо-то и не верил в предзнаменования. Когда Эша робко и как-то чересчур осторожно взяли за плечо, воришка мгновенно скинул с себя былые остатки сна и резко повернулся к неожиданному посетителю. Детская рука уже на автомате юркнула за пояс и крепко сжала аккуратную рукоять небольшого кинжала с тупым лезвием. Оружие опасно застыло у горла замершего в нерешительности пепельноволосого паренька, который даже не дернулся в сторону. Нет, у Штрауса-старшего была отменная реакция, просто сейчас он был едва ли не на сто процентов уверен, что Хартфилий не причинит ему вреда даже спросонья. Вот что значит железная выдержка. А ведь действительно… Если подумать, то карманник не знает об этом ребенке ничего вплоть до их знакомства. Ни куда пропали их родители, ни как они жили после и до этого. Ни-че-го. Возможно, Эш ошибался, и детство бесенка напротив закончилось куда раньше, чем он предполагал. Светловолосый мальчик как-то неопределенно передернул плечами и злобно зыркнул на друга. Мираж имел вид побитой собаки — глаза совершенно пустые, лишь дне плескалась река горечи, поза напряженная, но и одновременно с этим расслабленная. Губы были сжаты в тонкую полоску. — Дурак? — участливо поинтересовался Эш, убирая от чужого горла кинжал. В конце концов, даже если у него что-то случилось, не надо было поступать так опрометчиво. А если бы он не успел затормозиться, черт подери? — Зачем пришел в такую рань? — довольно-таки грубо спросил мальчишка, стараясь не разбудить своим гневным шипением Люси. — Час дня уже, — с ходу заметили со стороны. Первое высказывание друга было нагло проигнорировано. Сейчас у Штрауса нет ни времени, ни желания пререкаться с карманником. — Я не стал беспокоить тебя вчера и все же решил, что дело подождет. Эльфман умер от чумы, — чересчур отрешенно заметил Мираж. Так, будто он говорил не о собственном брате вовсе, а о каком-то постороннем человеке, с которым они виделись всего пару-тройку раз. Это было жестоко. — Когда? — удрученно выдохнул Эш, прикрыв глаза. Длинная челка упала сверху. Это все, что он мог сейчас спросить. Это все, чем он мог сейчас помочь. Миражу не нужны жалостливые слова и соболезнования. Как, впрочем, и большинству жителей здешних мест. Трущобы умирали быстрее, чем в них успела бы зародиться новая жизнь. В бедном районе старались забыть о тех, кто умер или ушел, пытались жить новым днем, который вполне может стать последним. Здесь старались уходить от могил, не оборачиваясь, старались проститься уже навсегда. Эш смирился с гибелью отца, братья Ченни со смертью старика Скиадрама, который их вырастил, Мираж смирился с погребением Лиссара, но не сразу. Так что изменилось теперь?.. Неужели черствое сердце уже навсегда камнем застыло в груди? — Этой ночью, ближе к полуночи. — А ведь я обещал Люси, что сегодня побуду дома… — одними губами сказал Хартфилий, чтобы товарищ, сидящий совсем рядом, не услышал его. — Ты уже нашел братьев Ченни? — обращаясь уже непосредственно к самому пепельноволосому пареньку. Ребенок только скупо кивнул. — Тогда идем. Карманник тихонько поднялся с нагретого за ночь места и, коря себя за то, что оставил девочку, вопреки своему обещанию, последовал за Штраусом. В конце концов, Хартфилия тоже давно не такая простушка, какой была раньше. Она все поймет и не станет обижаться. Скорее, даже начнет кричать, что пора бы и ей уже помогать старшему братцу в таких делах. Но Эш, как обычно, отмахнется от ее недовольным восклицаний, словно близняшка — назойливая муха. В такие минуты Люси часто чувствовала себя обузой. Хотя это было далеко не так. Парнишка не мог долго сидеть с больной матерью в четырех (ладно, трех с половиной) стенах и ухаживать за ней. Ему всегда делалось дурно и хотелось поскорее отсюда скрыться, лишь бы не видеть страданий, отражавшихся на лице женщины, лишь бы не слышать душераздирающих стонов. Он был не в силах это терпеть. А девчушка, вопреки своей сущности трусихи, никогда не сбегала прочь, как ошалелая. Она молча стоически терпела вонь разлагающегося тела, с каменной маской на детском лице слушала вопли и спокойно меняла холодные компрессы. Что говорить, когда Люси все же решалась вымыть гнилое тело матери. Наверное, Эша бы уже давно вывернуло на изнанку от одного вида черной плоти. Остается удивительным тот факт, что они еще не заразились от Лейлы. Это было настоящих чудом, какое только может быть. Но мальчик старался особо не обольщаться: чудеса долго не длятся. Больше всего Хартфилий боялся, что однажды его любимой младшей сестры тоже не станет. Он знал, что мать скоро покинет этот разваливающийся мир, а посему уже успел хоть как-то морально подготовиться к этой потере. Отпустить Люси он не был готов. …От земли несло прохладой и сыростью, руки всех четверых мальчишек были перепачканы грязью, по лицам струился пот, а глаза уже щипало. Эльфман по меркам трущоб был довольно-таки крупным, поэтому на могильную яму ребята убили едва ли не полдня. На то, чтобы качественно замотать руки тряпками без единого просвета и нацепить на лица «платочки», а потом еще и перенести нелегкое тело Штрауса-младшего, ушло его полтора часа. В конце оборванцы уже привычно прочитали молитву и засыпали труп землей. Мираж скупо поблагодарил всех за помощь, и ребята разошлись по разным сторонам. В итоге Эш вернулся домой только ближе к девяти вечера с низко опущенной головой. Он виноват уже хотя бы за то, что не предупредил сестру, куда ушел. Плюс ко всему, от похорон остался неприятный осадок, осевший на глубине души илом. — Вернулся наконец, — услышал он на удивление хриплый голос. В первые мгновения он даже не понял, кто говорит и как ему удалось пройти в дом незамеченным для Люси. Только спустя пару мгновений он понял, откуда доносился каркающий звук. Говорила его мать, хотя это было больше похоже на звук, когда гвоздем водят по стеклу. Эша аж передернуло. Мальчик наконец смог разглядеть Люси, сидящую в отдалении и старающуюся что-то шепотом сказать брату. «Умирает», — наконец разобрал паренек. Женщина лежала, откинув все лохмотья в сторону, и хрипло дышала. Грудь редко и очень тяжело вздымалась, легкие с трудом захватывали последние частички кислорода. Карие глаза, затуманенные отблеском боли, казалось, смотрели в самую душу. Хартфилий шумно сглотнул и осторожно присел неподалеку от головы матери. — Эш, прошу лишь об одном — береги себя и храни сестру. Пожалуйста, живите мои милые, живите. Скоро я встречусь лицом к лицу с вашим отцом. Простите меня, простите, что оставляю здесь. На этот монолог, вероятно, ушли все ее силы. Она обессиленно приподняла растрепанную голову от пола, только чтобы взглянуть на сына в последний раз. Тело женщины подозрительно обмякло, а грудь больше не вздымалась. Пустые глаза уставились в потолок. Эш громко заскрипел зубами и в отчаянии ударил кулаком о стену, содрав костяшки в кровь. Люси подползла к старшему близнецу ближе, и в животе мальчишки что-то скрутило от увиденной боли в глазах малышки. Девочка безмолвно плакала, и вору хотелось рыдать вместе с ней. Но вместо этого он легко поднялся и потянул за собой сестру. Нужно было проветриться. Уже на улице Хартфилий крепко обнял дрожащую Люси, не желая отпускать и вообще двигаться с места. Ему казалось, что если он разомкнет свои объятия, то мир за спиной рухнет. Сегодня из жизни ушло двое замечательных людей, а карманник как-то дико усмехнулся. С одних похорон в другие. Как жестока порой судьба. А еще паренек отлично понимал, что оставаться в одном помещении с трупом до прихода помощников придется ему. Пусть лучше уж Люси сходит за мальчишками, ей не надо видеть этого черного смердящего тела сейчас. Пусть уж лучше в ее памяти мама останется больной, но зато живой. Хартфилия старалась дышать глубже и размазывала слезы по грязному лицу тыльной стороной ладони. Злорадный червяк отчаяния с силой вгрызался в маленькое трепещущее сердечко, стараясь проточить в нем одну большую сквозную дыру. Детям трущоб не нужны чувства — вот какой знак пыталась подать эта гнетущая боль. Промозглый ветер трепал короткие волосы, бил жгучим кнутом по лицу и голым ножкам, из-за чего Люси еще сильнее прижалась к старшему брату — единственному источнику тепла в этом проклятом месте. Она прекрасно понимала для своего малого возраста — они остались одни, теперь им просто напросто некому помочь. Сироты и беспризорники. Слава Богу, если он все-таки есть и видит их страдания, рядом есть Эш. В одиночку девочка наверняка умерла бы в первой попавшейся канаве. Детство Люси закончилось ровно минуту назад. Коварная взрослая жизнь, скаля острые желтые зубы, уже с предвкушением махала рукой из-за ближайшего поворота, а в их пародии на дом погасла последняя свечка. Наступила кромешная чернота, которую разгонял лишь блеклый печальный свет луны, которая монетой зависла над трущобами. Малышка видела даже сквозь туманную пелену, что брат не плакал. Воришка крепко прижимал ее к себе и горькой усмешкой поглядывал туда, где осталось лежать поглощенное чумой тело. Но это было куда красноречивее любых слез в его случае. Сегодня Хартфилий не успел рассказать Люси, почему его не было весь день дома, но она и сама уже успела догадаться. Эш занимался кражами вчера, а, значит, в мусорной свалке, громко именуемой родиной, кто-то еще расстался с жизнью. Все это было лишком печально и тяжело для восприятия, но им ли привыкать, верно? В такие моменты обоим детишкам хотелось быстрее умереть. «Сдохнуть и не мучиться отягощающим бременем жизни», — как любил повторять время от времени старший из братьев Ченни. Наверное, именно сейчас брат и сестра полностью поняли, о чем говорил вор из гильдии. Все оборванцы хоть немного, но знали религиозные поверья и устои. И для каждого из них лучшая жизнь представлялась уже в другом мире, там, на светлом и безмятежном небе. Небе, которое, увы, остается безучастным и равнодушным ко всему. Эш был убежденным атеистом, как и большинство его товарищей по несчастью, но он все же хранил где-то глубоко в израненной душе мечту, что Рай действительно есть. Так нужно было думать хотя бы ради Люси, ну, или ушедших родителей. Им там будет лучше. Здесь надежда умирает долго, но Шанс никогда не появляется. Он обходит грязное вонючее место стороной, брезгливо морща нос, удача делает так же. Родственники еще некоторое время стояли молча, чувствуя, что нити тишины неспешно окутывают всю их улицу вместе с обитателями. Появлялось новое загадочное царство, но наслаждаться в нем, увы, было нечем. — Люси, сходи за Роугом и Райосом, а я побуду пока здесь, — на последнем слове маленький разбойник неприятно скривился, будто съел дольку лимона, и отстранил девочку от себя одним мягким движением. — Они в гильдии, наверняка, — севшим голосом подсказал Хартфилий и, развернув сестру в другую сторону, слабо подтолкнул ее в спину. — Иди. И Хартфилия послушно пошла, вернее, побежала вперед, сломя голову и шлепая босыми ступнями по холодным лужам. Рыдания рвались из груди отчаянным хрипом, но девочка даже прикусила себе язык, чтобы не проронить не слова. Пока она оставалась в поле видения старшего брата, этого ни в коем случае нельзя было делать. Эшу станет только хуже. Люси всегда была до жути проницательной и не стеснялась выражать эмоции, но не сейчас. По ночной свалке она ориентировалась значительно хуже карманника и явно была лишена той осторожности, с которой мальчонка возвращался домой. В подворотне необычным переливом сверкнули желтые кошачьи глаза, а сама их обладательница, испуганно зашипев, скрылась в темноте. Хорошо, хоть дорогу не перебежала, и на этом спасибо. Развалины смотрели на Люси зияющими пугающей чернотой глазницами, а их избитые пороги, казалось бы, злобно скалились вслед. Редкие тканевые настилы, имитирующие палатки, были покрыты многочисленными дырками — наверняка постарались крысы. Людей внутри не было видно: одни старались скрыться в тень, а другие и вовсе не явились на стоянку. …Когда кареглазая девчушка добежала до здания гильдии воров, откуда доносились приглушенные разговоры и редкие пьяные возгласы завсегдатаев, она уже совсем выбилась из сил и была готова рухнуть на колени прямо сейчас. Воздух острыми ножами резал легкие и битыми осколками цеплял горло, в боку неприятно кололо, а сердце в любое мгновение готово было выпрыгнуть из детской груди. Чтобы как следует отдышаться, Хартфилии потребовалось около трех минут. Стоило только разноцветным, подозрительно пульсирующим кругам перед глазами исчезнуть, малышка робко заглянула в объятое подозрительной мглой с редкими просветами от пламени здание и испуганной мышью шмыгнула внутрь. Оглядываться в незнакомом помещении девочке совсем не хотелось, поэтому она резко прильнула к деревянной более менее целой стене и стала взглядом выискивать двух братьев. За круглыми деревянными столами сидело множество фигур в рванье или одних плащах с капюшонами, некоторые показательно поигрывали на свету лезвиями ножей, другие крутили в руках полупустые потяжелевшие кружки с пивом, а третьи, забившись в угол, судорожно пересчитывали украденные монеты. Наконец среди всей этой разношерстной компании Люси смогла уловить знакомый ядовитый смех и гневный возглас какой-то женщины средних лет. Осторожно отклеившись от своей временной опоры, девочка короткими перебежками под чужими столиками добралась до нужного ей места. Как и предполагалось ранее, Роуг сидел на скамье, закинув ногу на бедро, и играл с какой-то матерой воровкой в карты. Райос скучающе наблюдал за игрой со стороны, изредка шепотом подсказывая старшему брату, когда его оппонентка начинала мухлевать. Судя по недовольной гримасе женщины, она продула уже не первую партию, и игра явно не разворачивалась в ее сторону. Ченни недвусмысленно улыбался согильдийке и, откровенно говоря, злорадствовал. Ему всегда нравились азартные игры, в отличие от младшего родственника, который предпочитал зарабатывать деньги исключительно воровством и мелкими кражами. Женщина дернула головой так, что русые волосы, сбитые в колтуны, забавно подпрыгнули, губы скривились в кислой улыбке. Она побила вольта противника козырной шестеркой и сделала один большой глоток из кружки. Хмель уже давно ударил воровке в голову, но она с таким же упорством продолжала играть, а награбленное добро все быстрее и быстрее с каждым разом уплывало из ее карманов, словно вода сквозь пальцы. Сереброволосому пареньку такой расклад был только на руку, чем он нагло пользовался. Уже привычно ухмыльнувшись, Роуг с удовольствием избавил свою небольшую армию от отягощающей шестерки крести, а когда воровка с недоброй улыбочкой отбила ее тузом соответствующей масти, на поле вышел козырный туз. Раздраженно заскрежетав зубами, женщина бросила оставшиеся карты в биту и выложила на стол четыре бронзовых монеты. Покуда воровка допивала алкоголь, Ченни уже хотел перемешать карты и раздать новый кон, как его осторожно дернули за краешек рукава. Несколько удивленный, парень отложил карты в сторону и с недоумением покосился знакомую девочку, осторожно встал, не обращая внимания на женщину напротив. — Что случилось, золото? — с привычной насмешкой поинтересовался Роуг, глядя на заплаканную девчушку сверху вниз. Его и без того уродливый шрам перекосился в еще большей отпугивающей гримасе, но Люси упорно цеплялась своими маленькими ладошками в его порванные шорты, которые когда-то давно были брюками, и что-то бессвязно лепетала. — Ну, говори четко, не глотай слова! — раздраженно выплюнул карманник, за что тут же получил слабый тычок под ребра от уже сонного младшего брата. Райос на шипение и ругательства никак не отреагировал, бывает и хуже. Это старший еще просто не заметил, что он стащил у него кошелек, пользуясь случаем. Роуг, он такой, если почувствует, может и в нос дать без объяснений и прелюдий. — Мама, — наконец выдохнула девочка и уткнулась носом в грязную штанину. Его кончик несильно покалывало маленькими иголочками, а в ноздри настойчиво ударил удушающий запах пыли. — Уже поздно, — внезапно потяжелевшим голосом выдохнул старший из братьев и с протяжным стоном растрепал длинные патлы. — Останешься здесь на ночь, поняла? — дождавшись со стороны Люси кроткого утвердительного кивка, Роуг осторожно поднял совсем легкое костлявое тельце на руки. — Райос, ноги в руки и до бесенка! Предупреди, что мотаться посреди ночи из одного конца трущоб в другой я не собираюсь. Завтра разберемся с телом. Черноволосый мальчишка раздраженно фыркнул, с неким сочувствием посмотрел на замершую подругу и, стянув со скамейки один плащ на двоих, направился к выходу. Карманник же коротко попрощался с невменяемой воровкой, показав язык, и направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Братья Ченни, в отличие от Хартфилиев, имели хоть какую-то, но крышу на головой. — Эй, Люси, — уже более мягко позвал Роуг. Сейчас нельзя пугать ребенка еще больше. — Хочешь потом расскажу, как я «сжег» волосы химикатом и стал седым, м? — постарался неуклюже отвлечь от боли, осторожно поглаживал вдоль позвоночника. — Потом, — тихо всхлипнула Люси и прижалась к теплому пареньку поближе. — Потом, — покладисто согласился он.