Голос художника

      У Нарсаса особый голос. Дариун думает об этом каждый раз, когда тот открывает рот и начинает говорить. Бархатные, тягучие нотки разливаются странным перезвоном, словно их обладатель произносит слова нараспев. Разумеется, всю прелесть портит ехидный смешок под конец фразы, от которого художник крайне редко способен удержаться, но Дариун уже давно изловчился пропускать и его, и прочие саркастические хмыканья мимо ушей. Так гораздо удобнее и приятнее: и затыкать Нарсаса с его дивным голосом не приходится, и раздражаться по пустякам не находится хоть сколько-нибудь достойных причин.       Лорд Дайрама смеётся. Этот наглец, совершенно не совместимый с искусством, смеётся над ним, Дариуном, да так, что самый отважный и доблестный воин с трудом удерживается от того, чтобы трусливо сбежать куда-нибудь, лишь бы не слышать звонкого смеха, слишком подозрительно смахивающего на издёвку. Лучший друг называется.       — Что-что ты хочешь, чтобы я нарисовал? — сквозь выступившие от хохота слёзы переспрашивает Нарсас, запрокидывая голову назад и драматично прикрывая глаза рукой.       — Не хочешь — не надо! — раздосадовано произносит Дариун, скрещивая руки на груди, словно защищаясь от пронзительного насмешливого взгляда, которым великодушно одаривает его любитель искусства.       — Ну что ты, что ты! — торопливо останавливает его Нарсас, не давая круто развернуться и таки сбежать от неловкой ситуации. — Конечно же, я исполню твою просьбу, дорогой друг.       И снова смеётся. Чёрт возьми, Дариун уже проклинает тот час, когда решил обратиться к нему! И всё же молчит и невольно любуется улыбкой художника, которая ничуть не уступает голосу по мягкости и притягательности. Дариун тяжко вздыхает: вот кто просил его приходить сейчас к этому слишком умному стратегу?       А тем временем Нарсас перестаёт сотрясать воздух, скользящей походкой подходит к холсту и берёт в руки кисть, после чего на его красивом лице застывает маска спокойствия и вдохновенности. Они стоят в летнем зелёном саду, и солнечные лучи заливают всё пространство, щедро одаряя их теплом. Сосредоточенный Нарсас на секунду прикрывает глаза как раз в тот момент, когда лёгкий ветерок прикасается к его волосам и тихо развевает их. Эта картина заставляет Дариуна замереть на месте: его лучший друг прекрасен.       Художник полностью фокусирует взгляд на холсте и делает первый мазок длинной кистью, концентрируясь на будущем рисунке. Просьба лучшего воина Парсы важна, и он знает это лучше, чем кто-либо, однако и сам не догадывается, почему не смог удержаться от издевательского смеха. Наверное, это уже вошло в привычку. Нарсас уверен: Дариун всё понимает.       Тот действительно понимает. Но совсем не то, о чём думает искусствовед. Сейчас, стоя возле рисующего Нарсаса, Дариун чётко осознаёт, что не может оторвать взгляд. Нет, не от очередных шедевральных каракулей, поразительно быстро появляющихся из-под кисти, а от самого художника. Слишком красивого. Слишком умного. И такого дурака!       — Надоело уже, — цедит сквозь зубы Дариун и резко перехватывает руку Нарсаса, переводящего на него удивлённый взгляд. Напряжённо вглядывается в фиолетовые глаза и сильнее сжимает запястье, отчего кисть падает на землю, а на лице лучшего друга появляется тонкая ухмылка. — Надоело!       Он быстро сокращает дистанцию между ними и прижимается своими губами к губам Нарсаса, улавливая ненавязчивый аромат чернил, вечно преследующий любого художника, после чего сразу же отскакивает назад и выхватывает из ножен меч, ожидая наказания за такую дерзость. Но тот лишь насмешливо фыркает и поправляет выбившуюся светлую прядь, а затем подходит к настороженному Дариуну вплотную и целует сам. Нежно, мягко и в то же время собственнически. Пожалуй, так умеет только он.       — В следующий раз будь добр, — нараспев тянет Нарсас тем самым особенным голосом с бархатными нотками, стягивая резинку с волос и завязывая их аккуратнее, — не мешай мне творить.       Дариун опускает меч.       А Нарсас снова смеётся.