Четыре раза, когда Дин неудачно пытался скрыть свои чувства, и один, когда не пытался

1. Когда Уриэль понял всё раньше остальных Уриэль понимает, к чему всё идёт, в амбаре, куда их с Кастиэлем направило начальство. Это происходит, когда Кастиэль говорит, что у него с Анной была история; Уриэль совершенно уверен, что Кастиэль не вполне осознаёт, что на языке грязных обезьян это обозначает романтическую связь. Кастиэль этого знать не может, он не был на земле уже столетия, и ему не было нужды знакомиться с выражениями грязно-обезьяньего, но реакция Дина Винчестера на эти слова Уриэля просто поражает. Даже если Уриэль этого не показывает. Вообще. Пожалуйста, выкажите ему немного доверия; он не утверждает, что ничто на земле не способно его удивить (заявлять такое было бы глупо), но он очень даже в состоянии сделать вид, что его ничего не волнует. Но дело не в этом. Дело в том, что с учётом того, что их предполагаемый спаситель (Уриэлю скоро придётся позаботиться об этой проблеме, особенно если он хочет получить возможность завербовать Кастиэля; нужно действовать прежде, чем Кастиэль ещё больше привяжется к этому идиоту, к человеческому заданию. Если они хотят освободить Люцифера, никто не должен стоять у них на пути) вытворял прошлой ночью с ещё одной грязной павшей, его логичной реакцией было бы очень, очень встревоженно уставиться на Кастиэля. В конце концов, нетрудно предположить, что Дин Винчестер может быть чертовски ревнивым. Так что Уриэль ожидает и торжествующего или даже самодовольного взгляда Дина на Кастиэля; безусловно, он должен ревновать к их «истории», но должен и погордиться собой, потому что, ну, прошлой ночью в машине с Анной был он. Этого не происходит. Ещё раньше Уриэль уже подметил невероятно ревнивое выражение на лице Кастиэля, когда Анна поцеловала Дина, но это ещё можно понять. В конце концов, это Кастиэль вытащил это жалкое создание из ада, так что его собственничество — не такое уж и извращение. Хотя вообще Уриэль его не особо понимает. Не такое уж большое дело. Так вот, дело в том, что на долю мгновения Дин смотрит на Анну так, будто завидует ей, будто хотел бы знать, что там была за история, и что он хотел бы узнать не то, что Кастиэль выделывал с его последней партнёршей, а, напротив, что выделывала с ним она. Спустя десять минут, когда Кастиэль проигрывает Аластару, Дин ударяет демона ломом. Что, по мнению Уриэля, не особо мудро. После этого Дин и Кастиэль обмениваются беглым взглядом, и задумайся Уриэль об этом хоть на мгновение, он наверняка услышал бы громкую мысль Винчестера «никто не смеет надирать тебе зад, кроме меня». Это, думает Уриэль, совсем не то, что он себе представлял. Это никак не согласуется с его планами. Хотя, может, решает он позже, когда всё сделано и он остаётся один, это всё ещё может обернуться преимуществом. Только нужно выяснить, за какие именно рычаги нужно потянуть. 2. Когда всё было так очевидно, что понял даже совершенно посторонний человек Беатрис МакГенри, благодаря своей работе более известная как Кэндис, занималась своим делом уже пять лет, и вопреки общим представлениям (в основном представлениям мужчин, понятия не имеющим о её работе), у неё в детстве не было никаких проблем с папочкой. Не то чтобы ей очень уж нравилась её работа; она определённо не на такую специальность училась, но студенческие займы нужно было выплачивать, а дневной заработок расходов не покрывал, помогая разобраться только со счетами и лишь с малой частью кредита. Эта же работа позволяла ей расплатиться по кредиту и иной раз выйти в свет или получить новые туфли (на распродаже). Да, она уйдёт отсюда, когда перестанет в этом нуждаться, но не суть. Дело не в этом. Дело в том, что Беатрис прекрасно умеет читать мужчин — это ещё один необходимый навык для её специальности, как и благоразумие. По этой причине она и не думает приблизиться к зеленоглазому парню, только что уславшему своего заметно нервничающего друга с Честити. Она явно не лучший выбор для новичка, ведь она бывает… малость напориста, но это не Беатрис тут выбирает. Обычно, когда парни приходят вдвоём, второй тоже собирается поживиться. Но этот… назовём его Номер Два, раз уж Номер Один решил воспользоваться гостеприимством сего заведения… он просто покупает пиво и с полминуты выглядит печальным. Будто что-то его гнетёт. Будто он очень, очень хотел бы пойти за своим другом. Стоило Честити повернуться к нему спиной, как он бросил ей вслед взгляд, полный тоски (Беатрис как раз собиралась подойти к нему, только поэтому она и заметила). В чём нет ни капли смысла, если только… Если только Номер Два не запал на господина Мне-тридцать-с-хвостиком-у-меня-потрясающее-лицо-и-не-было-секса и прямо сейчас не изнывает от ревности, ведь это Честити достанется его цветочек. Образно говоря. Это интересно. И это причина, по которой Беатрис не подходит к Номеру Два, когда он мотает головой, заставляет себя улыбнуться и пьёт своё пиво. Тогда-то и начинается неразбериха, и Беатрис следует за парнем в задние комнаты, где Честити, кажется, близка к нервному срыву, а симпатичный девственник даже не понимает, почему она орёт ему в лицо что-то о своём отце. Кажется, у него есть информация по этому вопросу, которой можно поделиться. Точно. Она не представляет, откуда он мог узнать что-то о Честити (ну, её настоящее имя Кэтрин, и Беатрис всегда считала её неудачным выбором для клиента) и её отце, но так явно и было. Неважно. Пока все пытаются успокоить Честити, Беатрис подходит к окну и видит Номер Два, обнимающего Номера Один за плечи: они улыбаются друг другу, и на мгновение ей кажется, что от них обоих исходит чистое счастье. Что бы ни терзало до этого Номера Два, сейчас этого нет. Ну, она надеется, что секс будет крышесносным, когда Номер Один наконец поймёт, что Номер Два втюрился в него по уши. А сейчас ей нужно вернуться к работе. 3. Когда Бобби было совершенно, совершенно не до этой лабуды Дело в том, что у Бобби нет времени на эту лабуду. У него на многую лабуду есть время, но не на эту. Видите ли, Бобби знает Дина, и очень даже хорошо, и читает его, как открытую книгу, что бы там ни думал по этому поводу сам Дин, а в этот раз он даже не особенно скрывается. И не особенно думает, что делает. Ну да, Дин вообще редко думает, что делает. Но в этот раз он поступает просто тупо, а Бобби застрял в инвалидной коляске, и у него просто нет на это времени. Чёрта с два оно у него есть. Кроме того, он знает, что Дин вообще большой собственник (что понятно, с учётом того, что ему мало что в жизни принадлежало), и что он вечно ревнив, и что он скорее умрёт, чем покажет это, если это касается тех, на кого ему не плевать. А сейчас Винчестеры торчат в его доме уже неделю, потому что им нужно что-то там расследовать (в основном Дин хочет снова отследить кольт) вместе с ангелом, и Бобби знает, что ситуация непростая и требует особого подхода. В конце концов, Дин с Сэмом совсем недавно вышли из периода обучения существованию друг без друга, и Бобби особенно осторожно приглядывает за тем, как всё проходит. Он уже выяснил, что после того, как Дин провёл с ангелом вагон времени, Сэм вряд ли будет доволен, узнав, что они вдруг стали приятелями не разлей вода, пока он занимался чем-то сам по себе, но тут всё пошло не так, как он ожидал. Поначалу Дин глаз не сводил с обоих, будто они могли раствориться в воздухе в любой момент (потребовалось два дня и две бутылки очень, очень хорошего виски, чтобы убедить его выговориться; узнав о путешествии в будущее, Бобби открыл третью), в то время как и Сэм, и Кастиэль, казалось, вообще не знали, как себя вести друг с другом. А потом Сэм начал ломать голову над какой-то книгой на страннозадом языке, о существовании которой в своей библиотеке забыл и сам Бобби, а ангел начал предлагать варианты толкования перевода; спустя двадцать минут они оба, как заявил Дин, полностью перешли в ботанский режим. И вот уже два дня как Дин только ходит вокруг и твердит, какие они были милые и как его тянуло блевануть, когда они полдня болтали над какой-то книжонкой, ну или общались, или как там это назвать. Бобби был благодарен за такие маленькие чудеса: когда все ладят, всё выходит лучше само собой. Ясно, что продлилось это только два дня: хорошие вещи не длятся дольше, когда у тебя в доме кто-то по фамилии Винчестер. Спустя сорок восемь часов, в течение которых, куда бы ты ни пошёл, то натыкался на Сэма с ангелом, обсуждающих вопросы веры, Дин перестал шутить и начал странно на них посматривать — будто чувствуя себя лишним (что было чушью полнейшей — любой бы заметил, что стоило Дину оказаться в одной с ними комнате, как всё внимание ангела независимо от обстоятельств устремлялось к нему, да и Сэма тоже. Дин, конечно, был единственным, кто не замечал). Странные взгляды переросли в злость и ещё кое-что, для чего у Бобби было только одно слово — загоны. А ещё Бобби, конечно, уже не в цвете лет (и не в лучшей форме), но зато он не балбес, как эти трое, и видит всю их дурь насквозь. Ясен пень, он понимает, что у Дина есть причины, серьёзные причины, но всему есть предел. А у Бобби нет времени на эту лабуду, так что стоит ему застать Дина, дующегося над кофейником (его брат и ангел в соседней комнате; ангел занят исследованием, а Сэм отрубился на диване), Бобби закрывает дверь и надеется, что этот разговор случится в первый и последний раз. — Дин, прекрати уже нахрен. — Что? — Пернатый не собирается сбежать с твоим братом в ближайшее время, и то, что он твой друг, не мешает ему общаться ещё с кем-то. И ты же сам был рад поначалу. Закусив губу, Дин молчит. Ну конечно. Бобби был прав. А ещё у него нет времени на эту лабуду. — Тебе нечего рев… — Прекрати. Это не так. — Да, себе скажи. Смотришь так, будто Сэм украл этого парня… ангела… как там… у тебя, а ангел выбросил тебя на обочину и оставил страдать. Я понимаю, что тебе вряд ли охота со мной делиться, но тебе не кажется, что это хорошо, что они ладят? Дин вздыхает и упрямо таращится на кофейник; выглядит почти так, будто он хочет приготовить кофе силой взгляда. — Я хочу, чтобы они ладили. Как по-твоему? Просто… они как будто… в смысле… — Да господи на… Дин. Пожалуйста. Твой брат целый год думал, что этот парень… ангел… как там… хрен крылатый. Пернатый целый год думал, что твой брат будущий Дарт Вейдер и чудовище. Они только что поняли, что это не так. А тебя они не собираются игнорить, принцесса. Просто смирись. А если бы ты им помогал вместо того, чтобы чинить машины, которые починки не требуют, ты бы меньше дулся и больше веселился. Хорош таращиться и дай мне этого кофе. Дин сглатывает, выглядя почти пристыженным, а потом кивает и наливает Бобби щедрую порцию. Так лучше, думает Бобби, делая глоток. Дин допивает свой меньше чем за минуту и замирает в дверном проходе. Честно говоря, Бобби предпочёл бы свалить, но раз уж начал, нужно и закончить, чтобы потом не пришлось делать всё по новой. А ещё он знает Дина. — Дин. Если ты правда думаешь о том, о чём, как я подозреваю, ты думаешь, прекрати. Не собирается Сэм уводить твою пташку. Нельзя не признать: выкатываться из комнаты, пока Дин таращится так, словно Бобби посоветовал ему перекрасить Импалу, так приятно, что можно даже почти забыть об инвалидном кресле. А ещё нельзя не признать, что видеть Дина, сидящего за книгами и называющего брата сучкой сверх всякой меры, и Кастиэля, глядящего на обоих так, будто они — что-то совершенно ему незнакомое, но тем не менее захватывающее, — тоже чертовски приятно. Но всё-таки рожа Дина на первом месте. 4. Когда Сэм начал подозревать и вытирал кофейную лужу, но зато хотя бы пошёл на свидание Не то чтобы Сэм и раньше не подозревал; он подозревал с самого начала воссоединения с братом. В основном потому, что очень хорошо знает брата и явно умеет читать знаки. А знаков с тех пор, как они снова стали командой, было предостаточно. Например. А) Кастиэль рядом. Но не так, как раньше. Он рядом в смысле постоянно. Раньше он заявлялся на пять минут и пропадал на недели, а теперь он проводит с ними часы, а когда его нет пару дней, он звонит. Точно. Сэм никогда не привыкнет к тому, что у Кастиэля есть мобильник, и к его плану сохранения девственности, но он в состоянии держать мнение при себе. Б) Дин не может удержаться от прикосновений. Он думает, что это незаметно, но ошибается. Ладно бы просто глазел, как раньше — это перестало быть Сэму в новинку уже через две недели после того, как Кастиэль вытащил его из ада, так что Сэм бы и внимания не обратил; но это не просто взгляды. Дин чаще касается Кастиэля, чем не касается: рука то на плече, то на пояснице, похлопывание то тут, то там, и их колени и плечи постоянно задевают друг друга, когда они сидят рядом. Эти касания не больше, чем дружеские, но с учётом того, что Дин вообще не прикасается к людям, это всё-таки не входит в норму (а ещё когда они делали заказ в одной забегаловке вместе с Кастиэлем, официантка буквально раздела хмурящегося над меню ангела взглядом, и у Дина на лице прямым текстом было написано «мой, сучка, отвали». Она была самой хорошенькой рыженькой из всех, что видел Сэм за четыре штата. Точно). Так что язык тела голосует за то, что его брату нравится Кастиэль. Очень. По меркам Винчестеров —просто очень-преочень. В) Раньше Кастиэль смотрел на Дина как на спасителя мира — но так, в сущности, дело и обстояло. Ну… да. А вот сейчас (особенно когда Дин не видит), он смотрит на него так, словно Дин — центр мироздания. И, если честно, вначале это здорово напрягало Сэма — потому что, ну, он сам когда-то так смотрел на Дина, лет до тринадцати, наверное, но во взгляде Кастиэля есть что-то иное. И если Дин сверхдружелюбен (по его стандартам), то Кастиэль —сверхсверхсверхдружелюбен. Особенно с учётом того, что поначалу его можно было назвать каким угодно, но не дружелюбным. Это были три главных знака; перечислять все было бы слишком долго, да и не в этом суть. Суть в том, что раньше Сэм подозревал (а со стороны Кастиэля — ооочень давно), а теперь его подозрения подтвердились — правда, он предпочёл бы, чтобы это произошло другим способом. Видите ли, когда Кастиэль сказал, что не может исцелять, они так поняли, что он имеет в виду других людей. Или, может, тогда это и касалось других людей, а три месяца отрезанности от Небес приводят к ещё большей потере сил; Сэм не знает и даже не хочет знать, но не в том суть. Ну, то есть в том, но не прямо сейчас. Прямо сейчас они с Дином ждут в коридоре случайной больницы в Джексоне, Алабама, которая не входит в десятку лучших больниц, которые Сэм имел неудовольствие посетить; и они там не из-за происшествия на охоте, чтобы было бы вообще-то лучше, а из-за кое-чего более дурацкого. Они возвращались в мотель из какой-то забегаловки и переходили дорогу; телефон Кастиэля зазвонил, и он притормозил, вынимая его из кармана (это был Бобби; телефон Дина заряжался в номере, а Сэм только что разгромил свой во время охоты); он встал посреди дороги, а какой-то кретин, гнавший с превышением в тридцать миль, да ещё и на красный, влетел прямо в ангела, а потом смылся, даже не притормозив. Сэму кажется, что Кастиэль не умер прямо на месте лишь потому, что оставался ангелом. Но когда стало ясно, что он не исцелится… Сэм в жизни не слышал от Дина таких ругательств. И кто-то позвонил 911. И ещё Дин орал на Каса, что запрещает ему умирать, а весь его плащ, рубашка и побледневшая кожа были покрыты кровью, которая никуда не девалась; когда приехала скорая, Дина слишком трясло, чтобы он мог ответить на вопросы. За него отвечал Сэм, и он-то и совершил ошибку. Он сказал, что они друзья, а не родственники. И их не пустили сопровождать Кастиэля. Превышение на тридцать миль вдруг оказалось пустяком; Дин гнал к больнице, накинув по меньшей мере пятьдесят. На светофорах, правда, останавливался. По приезде именно Сэму пришлось общаться с медсёстрами; но когда он заполнил форму (припомнив первые пришедшие в голову данные с неиспользованной кредитки), им сказали подождать — и всё тут. И они застряли в приёмной, уже на три часа, и ни один хрен не приходит, и если в ближайшее время ничего не произойдёт, Дин взорвётся. Буквально. И винить его особо не в чем. Боже. ДТП. Не лучшая смерть для ангела… Нет. Нельзя разрешать себе думать о таком. По крайней мере, не тогда, когда этот самый ангел — единственная причина, по которой он не чувствует себя обманутым за двадцать три года молитв каждый чёртов вечер. Сэм подходит к кофейному автомату и бросает в него монету, надеясь, что сейчас будет не так, как когда он в последний раз приносил кое-кому больничный кофе. Он плюхается на сиденье рядом с Дином и протягивает ему стаканчик. Дин приподнимает бровь; выглядит он невероятно уставшим. — Не уверен, нужен ли тебе кофеин, но выбор небогатый. Без сахара, хотя так наверняка даже гаже. — Спасибо, — неслышно отвечает Дин. Наверное, его голос сел от предыдущего ора. Взяв стаканчик, он залпом наполовину его опустошает. Сэм морщится, потому что кофе — просто кипяток, но тут появляется медсестра, очень, очень раздражённо спрашивающая, есть ли здесь кто-нибудь по фамилии Винчестер. Дин роняет стаканчик, и оставшийся кофе выливается на пол. Сэм пропускает начало разговора, вытирая за ним лужу. — …выглядело гораздо хуже, но теперь он вне опасности. У него вывих запястья, четыре трещины на рёбрах и… вывих лодыжки. И, конечно, царапины. И кое-какие внутренние повреждения, но ничего такого, что не излечат три дня покоя. Он в 14-й палате на втором этаже. Дин выдыхает с облегчением, а Сэм благодарно кивает и думает, что, наверное, что-то ангельское у Каса всё-таки осталось. Обычный человек не отделался бы так легко. — Мы… мы можем к нему пойти? — спрашивает Дин. Медсестра приподнимает бровь, явно не впечатлённая тем, что в его голосе звучит мольба. — Вы не родственники. Время посещений закончилось. Извините. Сэм проклинает себя за то, что не назвался родственником, и пытается спасти ситуацию, пока Дин не убил бедную девушку. — Слушайте, он… ваш пациент, в смысле… он и мой брат, они… они партнёры, — со значением говорит он. Дин смотрит на него так, будто готов убить уже его. — Вы уверены, что не можете… в смысле, они… Выражение её лица становится жёстче. — Простите, никаких исключений. И она уходит, а Сэм остаётся один на один с готовым убивать Дином. Пожав плечами, он набирается смелости повернуться к нему. — Что? Первое, что пришло в голову. Я надеялся… — И почему же я, а не ты? — Потому что он тебе нравится, а не мне. Наверное, этого говорить не стоило. Но Дин вдруг опускает голову, глядя в пол, закусывает губу и падает на стул. Сэм попал в яблочко. — Дин. — Заткнись. — Дин. Всё нормально. — Что? — Дин неверяще поднимает голову. — Всё нормально. В смысле, да, это… немного странно, и полгода назад я бы решил, что у тебя крыша поехала, но… в смысле, очевидно, что он тебе нравится, и более чем очевидно, что ему нравишься ты… — Что? — О, заткнись. Он взгляда с тебя не сводит и всё такое. А когда мы с ним сидели над книгами Бобби, он заговаривал о тебе по меньшей мере раз в час, а если какой-то час упускал, то навёрстывал в следующем вдвойне. Он от Небес ради тебя отвернулся и всё такое, а ты думаешь, что ему не нравишься? — Не в этом смысле. — Ой да ладно. Он же не возражает, когда ты изображаешь собственника. — Я не… — Дин. Серьёзно. Та официантка месяц назад, рыженькая, в Миссури — боже, она посмела на него глянуть, а ты ей чуть сердце не вырвал. Просто признай это. — Ну. Ладно. Хорошо. Может быть. В смысле, ты правда не против? Сэм вздыхает, качая головой и жалея, что кофе далеко. — Дин, я… Это правда странно. Немного. В смысле, он ангел, а ты — это ты, и, ну, мне, наверное, нужно время, и если ты предложишь снимать раздельные номера, я пойму. Год назад, может, не понял бы. Но теперь вроде как, ну, ты… у тебя явно есть чувства, и я не думаю, что он на них не ответит. Если это сделает тебя счастливым, то… флаг тебе в руки. Ты был прав, знаешь. Хотя мы лучше работаем вместе, тебе нужна своя жизнь, а мне своя, и что нам мешает? Я не против. На протяжении всей этой речи Сэм не смотрит на Дина, зная, что иначе не сможет договорить, но когда он поворачивается к брату, тот улыбается. Едва уловимо, но всё же. — Сэмми, я и не знал, что ты такой романтик. Сэм закатывает глаза. Ну конечно, он не мог не испортить момент. — А ты придурок. — А ты сучка. Это первый раз, когда я жалею, что не могу голосовать. — А что, не будь ты официально мёртвым, ты проголосовал бы за любого, кто пообещает позволить парням навещать своих парней в больнице, даже если они не женаты? — Кас не мой парень. — А когда вообще правила тебя останавливали? — Сэм пытается произнести это как вызов. Дин приподнимает бровь и бросает быстрый взгляд на коридор. Почти пуст — только дежурная медсестра. Когда он снова поворачивается к Сэму, тот с облегчением замечает в его взгляде знакомую решительность. — Так что, сделаешь одолжение и отвлечёшь её ненадолго? Сэм оценивающе смотрит на медсестру. Она очаровательная, светловолосая, с застенчивой улыбкой и огромными ясными глазами. Полная противоположность Руби. Это, если вы спросите Сэма, то, что нужно. — Почему бы и нет. Поднявшись, он подходит к девушке со своей лучшей улыбкой. Даже когда Дин уже исчезает из зоны её видимости, он не сворачивает разговор. Она вроде не против, так что он предлагает встретиться завтра вечером. А завтра вечером он просит Дина не появляться в номере; тот, впрочем, уже уболтал кого-то в больнице, не дежурившего, когда привезли Кастиэля, и ночует у него в палате. Угу. Его брат влип по самые уши, но Сэм не против. Он вообще молодец. А ещё он давно подозревал. 5. Когда Дин наконец прекратил ходить вокруг да около и выложил всё как есть После выписки Каса из больницы Дину потребовался целый месяц, чтобы набраться духу. Это не самое страшное из всего, что ему приходилось делать в жизни, нет, но в первую пятёрку входит. В конце концов, до этого ему приходилось признаваться только один раз, и закончилось не очень. Так что он не очень воодушевлён, пусть Кас и Касси— это разная история; всё же это иронично. Не суть. Будто дело только в этом. Когда он рассказал Касси о своей работе (на языке Дина Винчестера это означало Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ — большими буквами), ему нечего было терять кроме неё. Теперь он в любой момент может лишиться всего. Он может потерять Сэма из-за Люцифера (он клянётся этого не допустить, пока жив), себя из-за Михаила (хотел бы он сказать то же, но никогда не говори никогда), весь мир в войне с Люцифером — и Каса в будущем, о котором он предпочёл бы не знать, хотя иногда думает, что хорошо, что он в нём побывал. Потому что это дало ему возможность попытаться всё не испортить и не потерять Каса. Потому что Кас, кажется, решил следовать за ним, и если Дин свернёт не туда, то он утащит и его за собой, а он этого не хочет. Он хочет просто признаться во всём Касу и услышать «да», а потом… потом он хочет ещё многого. Но он знает, что если даже Кас скажет «да», нет гарантии, что это продлится долго, потому что такова жизнь; пусть Кас говорит, что хорошие вещи случаются, сколько влезет — это не меняет того, что надолго их не хватает. Так что Дин целый месяц пытается взять себя в руки. Потому что ждать дальше больно. Больно, когда Кас рядом, а какая-то девушка так оценивающе смотрит на него, будто не прочь купить ему выпить. Больно, когда Кас больше времени разговаривает с Сэмом, чем с ним (даже если о нём — всё равно). Было больно узнать, что у Каса какая-то история с Анной — хотя тогда Дин ещё не понял, что ревнует. Больно было отправить Каса потерять его чёртову девственность с Честити, которую он первый раз в жизни видел. Потому что он хотел быть этим человеком, он хотел иметь право думать «мой», глядя на Каса, и не только потому, что был его подопечным. А в 2014-м ему хотелось только одного: врезать будущему себе за то, что он сделал с ангелом. Он знает, что ведёт себя, как собственник; но Кас — не семья, Кас не охотник, Кас никак не связан ни с Сэмом, ни с его папой, мамой или кем угодно. Кас изначально был его другом, его проблемой — только его. И чем дальше, тем больше Дину хочется, чтобы это «его» стало не просто дружеским, и вот это действительно больно. Но у него не будет такой возможности, никогда, если он не соберётся наконец и не признается. И спустя месяц он делает это. Они с Сэмом снимают раздельные номера (из-за его ухмылки Дину хочется резко передумать), Дин запирает дверь, звонит Касу, говорит, где он, и предлагает заглянуть. Кас тут же оказывается рядом; на нём тот же плащ, что и всегда, но под ним — джинсы и рубашка, потому что только плащ пережил аварию. Он выглядит великолепно. Голубая рубашка оттеняет глаза, джинсы подчёркивают нужные места, а плащ словно кричит: Кас. На мгновение у Дина перехватывает дыхание. Никогда не меняйся, как-то сказал он, но такие небольшие изменения лишь на пользу. По крайней мере, пока Кас не одевается, как хиппи, Дин спокоен. Он пытался подготовить речь, но ни черта не вышло, так что он ограничивается тупым Мне нужно кое-что тебе сказать, но я лучше покажу и касается его губ своими — определённо не по-дружески, но не переходя черту. Дин вроде как ожидает, что его тут же оттолкнут, но руки Каса остаются на месте, а стоит ему отстраниться, как длинные тёплые пальцы опускаются на его щёки, и теперь уже Кас уничтожает расстояние между ними. Они так близко, что Дин чувствует его сердцебиение (и на мгновение думает, что раз уж Небеса походя убили Джимми Новака, хорошо бы они хотя бы подыскали ему хорошее местечко в раю), и Кас целует его. Не так, как если бы единственный его опыт подарила ему Честити. Его поцелуй основателен, чуть ли не методичен, а его язык сразу забирается Дину в рот и не стесняется скользнуть поглубже; хотя Дин не так всё представлял, он закрывает глаза и позволяет Касу вести. Ему хорошо, и к чёрту всё. Он счастлив настолько, насколько это возможно, и, когда они размыкают поцелуй, он не сдерживает взволнованного выдоха. Они всё ещё стоят близко, до невозможности, и ему нужно что-то сказать. — Я… вроде ясно выразился, — бормочет он, сам понимая, как неуместно это прозвучало. — Вполне, — отвечает Кас; в его голосе сквозит что-то самодовольное и слегка человечное, но лишь слегка, и Дину вроде как нравится. — Кас, я… чёрт, я даже не ожидал, что ты… я хочу сказать, я… Закончить ему мешают пальцы Каса, выводящие маленькие кружочки на его шее, и его синие глаза, с непонятным выражением встречающие его взгляд. — Насколько я тебя знаю, обычно в такие моменты ты не… объясняешься. — Обычно нет, но… в смысле… — Дин, неужели ты думаешь, что должен что-то объяснять мне? Или хочешь узнать, почему я недели после той обители разврата ощущал облегчение из-за того, что там ничего не произошло? — Что ты… Кас смотрит на него пристально, как в первую их встречу, когда он ещё был кем-то чужим, инородным, волшебным и святым, но сейчас его взгляд смягчается. — Мне нужно напоминать тебе, что я сделал всё ради тебя и не пожалел ни на миг? Хотя, кажется, когда мы говорили об этом, это могло прозвучать так, будто пожалел. У Дина перехватывает дыхание от того, что всё слишком хорошо, а всё хорошее заканчивается, и он этого не хочет. И тут Кас качает головой. — Просто прими это. Нет, я не читаю твои мысли. Ты всегда думал очень громко. — Ну да, не читает. Но Дин не успевает и рта раскрыть. — Я также надеялся, что ты покажешь мне всё, что я упустил в обители разврата. — … кто ты такой и что сделал с Касом, который поднял панику в… обители разврата? — фыркает Дин. — Скажем так — чем больше времени я проводил здесь, тем больше приспосабливался. Я… кажется, понимаю, почему ты так хочешь спасти мир таким, какой он есть. — Что, начал получать удовольствие? — Может быть. Улыбку Каса можно было бы назвать дразнящей, не поцелуй он сразу же Дина — с настойчивостью, которой не хватало предыдущему поцелую. И это всё, что нужно Дину. Правда. Он отвечает на поцелуй со всей страстью, а если и прикусывает его верхнюю губу и оставляет ему синяки на бёдрах, то всем плевать. Ведь Кас стонет ему в рот и говорит дададада всякий раз, когда их губы не соприкасаются. Они падают на кровать, всё ещё полностью одетые, если не считать того, что плащ исчез во время самых первых поцелуев; становится всё жарче. Дин прижимается стояком к ноге Каса, и тот вскидывает бёдра. — Кас, пока я ещё могу остановиться… ты уверен? В смысле, это не… — Дин. Не думаю, что об этом стоит беспокоиться. И Кас тянет его на себя и снова целует, потираясь о его бедро очень, очень твёрдым членом. Это так возбуждает, что Дин готов кончить в это же мгновение, но держится и продолжает целовать Каса (или позволять Касу целовать себя — какая разница), и не торопится, расстёгивая его рубашку, а Кас не торопится, расстёгивая его. Когда Дин наконец видит Каса без одежды, то жалеет, что это происходит в котором-там-по-счёту мотеле, а не где-нибудь получше. Но Касу, кажется, плевать. И он вроде бы совсем не напрягается из-за происходящего, если судить по тому, как его руки шарят по всему телу Дина, будто он лапал бы его всю жизнь и об ином и не мечтал. Его ладонь находит собственный отпечаток на плече Дина, и тот вздрагивает, негромко простонав. Кас улыбается, на этот раз определённо дразняще, и, ну… когда Дин думал, что секс может напугать Каса, он ошибался. Сильно. — Это ты, — шепчет Кас, снова накрывая его губы в ленивом неспешном поцелуе; Дин снова поддаётся, пока в силах себя сдерживать, а потом вжимает его за запястья в матрас, не встречая, к своему удивлению, никакого сопротивления. Он целует его шею, и Кас дрожит от удовольствия; мазнув губами по бьющейся жилке, Дин ощущает, как часто бьётся его сердце, и несильно прикусывает кожу; стон Каса музыкой отдаётся в его ушах. Кас лежит, раскрасневшийся, приоткрывший рот, прикрывший глаза, и смотрит на Дина так, словно нет в мире другого места, где он хотел бы находиться, и нет никого другого, с кем он хотел бы быть; и Дин просто не может. — Боже, Кас… — шепчет он, снова находя его губы. — Знаешь ли, я и не надеялся, что всё будет настолько совершенно. Вообще-то он думал, что будет убиваться, когда Кас исчезнет, сказав, что не заинтересован. Так что… да. — Ты… никогда… не предполагаешь лучшее, — голос Каса на мгновение срывается. — Ты никогда не думал, что можешь просто попросить того, чего хочешь? А не думать с самого начала, что ничего не выйдет, и молчать. Но этого Кас вслух не говорит. Хотя это вполне очевидно. — А ты? — Дин лижет его в уголок губ. — Я попросил, ответив на твой поцелуй. Кажется, мне не отказали. — Что есть, то есть, — соглашается Дин, подавляя неистовую потребность двигаться. — Так что проси. Чего угодно. Всего, что в моих силах. Дин переводит дыхание. — Я просто… просто хочу этого. Не… не только сейчас. А столько, сколько возможно. — Дин, это всё твоё уже давно. — Голос Каса слегка позабавленный и не слегка приязненный, и Дин сдаётся и целует его, требовательно, обхватывая ладонью их члены, всё быстрее и быстрее трущиеся друг о друга; каждое движение его ладони говорит: мойтвоймойтвоймой. Стоны Каса становятся всё громче, и Дин не успевает ловить их губами; Кас вторит дададада, снова и снова, Кас говорит «да» ему, и это единственное «да», которое Дин хочет слышать. Всё его тело напрягается, и он бурно кончает, но не позволяет себе обмякнуть, потому что Кас всё ещё тяжело дышит и повторяет Дин и да. Отняв руку, Дин не даёт Касу времени на возражения и сползает вниз, ловя его член губами. Он не особенно задумывается над тем, что делает, и надеется, что Кас не поймёт, что он делает это первый раз в жизни. Дин просто поднимает и опускает голову, вылизывая член Каса и пытаясь найти какое-нибудь чувствительное местечко. Оно находится — у самого края головки. Кас цепляется в его волосы, и говорит да и твой уже не словами. Содрогаясь, он кончает; Дин не отстраняется, пока не проглатывает всё. Вкус, конечно, странный, но зато потом Кас тянет его на себя, и они целуются, и это так потрясающе, что Дин, не будь совершенно измотан, подумал бы о втором раунде. Он подумает, но попозже. Кас прижимается к нему, и он притягивает его ближе, обнимая за талию. На губах Каса, присмотревшись, можно заметить довольную улыбку. — Боже, — шепчет Дин. В повисшей тишине это звучит поистине оглушающе. — Я бы попросил тебя не богохульствовать, но на этот раз ты прощён. — Кас несильно шлёпает его по бедру. Дин ещё крепче сжимает его за талию. — Эй, ты… ты… мы.. — Дин. Я тебе уже сказал. И Дин решает его не отпускать, никогда, и тем более не сейчас, когда у него есть всё, чего он хочет. И вставать он не будет. Разве что для того, чтобы разобраться с концом света. И удержать то, что у него есть, навсегда. — Тебе не нужно ничего для этого делать. — Кас, прекрати читать мои… — Я уже говорил. Ты громко думаешь. Хотя… Дин, если… — Кас. Заткнись. Ты тоже меня не потеряешь. — Хм, было не так уж и сложно это произнести. — Если сам не передумаешь. — Дин. Затк… — Кас замирает и закусывает губу; слово кажется ему непривычным, но он трясёт головой и снова смотрит на Дина. — Просто заткнись. Да. Да. И, может быть, всё действительно просто.