Я тобой восхищался

— Я тобой восхищался. Егор чуть заметно вздрагивает, и старается отвести взгляд как можно быстрее, чтобы никто не заметил. Не заметил, наверное, не удивление или самодовольство, а обиду. Прошедшее время режет слух, и заседает в мозгу ярким, слепящим, отвратительным пятном. Стоит задуматься, отвлечься от работы — и вот оно, тут, родимое — «восхищался». Егор раздраженно рычит и ударяет по столу кулаком, чтобы отогнать эти назойливые мысли, чем только пугает жену, но никак не добивается своей цели. — Скажи это еще раз. Мигель чуть выше Егора, оттого ситуация кажется немного комичной. Они стоят в гримерке, даже не запертой, что за безрассудство, стоят непозволительно близко, почти соприкасаясь телами, и в этой позе нет ничего двусмысленного. Любой, кто войдет, сразу поймет в чем дело, и никакие отмазки не сработают. — Скажи, — Егор сжимает чужой подбородок, сдавливает чуть жестче, чем стоило бы, и сразу же разглаживает проступившие пятна пальцами, — Пожалуйста. Для меня. Мигель тихо вздыхает, то ли запоздало реагируя на боль, то ли от удовольствия. Но молчит. Специально дразнит, раздражает и без того напряженного Егора, выводит на эмоции. Вообще, все считают Мигеля эмоциональным. Это правда, но он щедр не только на критику, но и на похвалу, он обожает раздавать комплименты. А вот Егор кажется сдержанным и собранным, всегда четко и по делу, однако на самом деле он заводится с пол оборота. И тогда вся группа, все танцоры прячутся кто куда, чтобы не отхватить от наставника. Кроме Мигеля, разумеется, он-то ничего не боится. — Мигель. Егор наконец сокращает оставшееся расстояние, и прижимается всем телом, почти касается губами губ. Он ненавидит просить, это кажется ему недостойным, но Мигеля он просит. Не злится, не приказывает, не вынуждает — просит. Уже давно, несколько лет он позволяет Мигелю чуть больше, чем всем остальным. Наверное, только его дети удостоены такой чести. Дети и этот несносный приемыш. — Ты решил меня добить? Егор обводит сжатые губы пальцем, кладет ладонь на колючую от трехдневной щетины щеку. Затем второй рукой повторяет ритуал. Просто потому, что ему хочется. Потому что он нуждается в том, чтобы подарить ласку хоть кому-то за многочисленные дни споров, ругани и соревнований. Хотя, на самом деле, не любому человеку — это ложь — а именно Мигелю. Каким бы несговорчивым и раздражающим он не был. — Когда мне было пятнадцать… — Егор замирает, чтобы не спугнуть начавшееся откровение, даже старается тише дышать. — Ты знаешь, я увидел тебя и… Наверное, в романах это называют словом «пропал». Егор толком не помнит их первую встречу, помнит только бесконечный вихрь шуток, вопросов, просьб. Он даже не помнит, как Мигель танцевал, что обидно, наверняка это было неплохое зрелище. — Я любил танцевать и до этого, конечно… Но, когда я увидел тебя. Твои движения, твою пластику. То, как ты мне улыбался. — Мигель задумчиво блуждает взглядом по комнате, и в конце концов останавливает его на лице Егора. Не смотрит в глаза, просто рассеяно изучает чужой лоб, щеки и нос. — Наверняка, не только мне. Но тогда казалось, что ты видишь только меня. Егор не помнит. Это раздражает, царапает черепную коробку изнутри, вызывая головную боль. Он старается — и ничего не помнит. — Наверное, ты не помнишь. Не помнишь, да? Егор виновато качает головой, и, наконец, ловит взгляд Мигеля. Полный решимости, уверенный взгляд человека, который наконец готов. Такой взгляд у людей, которые долго носят в себе какое-то желание, годами прячут его от всех, даже от самих себя — и в итоге собираются с духом. Поэтому Егор облегчает задачу, и первым подается вперед. Они целуются невыносимо долго. Щелкает и тут же обратно закрывается дверь — придется объясняться перед Ваней после (кто же еще, если не Можайкин мог так вломиться в гримерную своего наставника). Придется что-то выдумывать. Потом. Сейчас Егор не может понять, куда девать руки, чтобы не показаться слишком уж доминирующим. Мигель отрывается на секунду, хватает его руки своими, и кладет себе на бедра. А потом снова целует. Поцелуи безвкусные. Наверное, они должны быть с привкусом горечи и почти двадцати лет ожидания. На самом деле, на языке вкус чужой слюны. Егору это бесконечно нравится — вот этот поцелуй без вкуса, но все равно безумно важный. Ему нравится, как Мигель наклоняет голову к нему, как он нервно мнет его пиджак сзади, не в силах стоять неподвижно. Они еще раз отрываются друг от друга, только чтобы запереть дверь — это делает трясущимися руками Мигель, застывает отвернувшись, растеряв свою уверенность. Егор снова берет инициативу на себя — наверное, потому что он старше, или потому, что опытней. Или просто потому что. Нет, Егор, конечно, не дока в отношениях с парнями. Он никогда не целовался с мужчиной, никогда не прикасался вот так, с нежностью, как к любовнику. Ему строили глазки на кастингах, ему делали недвусмысленные намеки — куда же без этого в нашем насквозь прогнившем мире — но Егор не обращал внимания. Жена, дети, семья — и вот он укладывает Мигеля на неудобный диван. Вот он стягивает его майку, так медленно и осторожно, будто боится поранить или спугнуть. Вот он прикасается пересохшими губами к шее, на которой бьется, как сумасшедшая, синяя жилка. Пульс зашкаливает у обоих. Все неправильно, ненормально, не как должно быть — и у обоих совершенно нет сил, чтобы остановиться. Нет сил прекратить целоваться. Мигель торопливо, неаккуратно расстегивает рубашку Егора, забирается руками под нее, ощупывает и гладит. Будто старается убедить себя в реальности происходящего. Будто бы Егор может исчезнуть в любой момент. Конечно, ничего не происходит. Им обоим жарко и неудобно, им обоим хочется продолжить, но не здесь и не сейчас. Егор утыкается мокрым лбом в подушку, справа от головы Мигеля, и тяжело вздыхает. Ему физически нужно продолжать, дать Мигелю то, о чем он просит. Ему хочется целовать. Кусать. Вылизывать соленую кожу. Только вот не время. Не место. Может быть, он опоздал лет так на десять. Мигель все еще задумчиво водит руками по обнаженной спине Егора, не притягивая и не отталкивая, просто изучает чужое тело. С нажимом проводит по позвоночнику, будто считая позвонки. Улыбается устало, но счастливо. — Мы идиоты, да? Егор согласно мычит. — Еще какие. Магия момента исчезает, растворяется в как всегда не вовремя наступившей реальности. Они одеваются молча, не глядя друг на друга, и оба чувствуют страшную необходимость что-то сказать, но сказать нечего. Всё и так ясно, всё осталось в поцелуях и жадных прикосновениях. — Знаешь, что? — Мигель неторопливо отпирает дверь, но не открывает, стоит спиной к Егору. — Знаешь… Я не восхищался тобой. Егор молчит, внезапно ужасно заинтересованный в пуговицах на рубашке. Хотя на деле — будто ведро воды на голову. — Я тобой не восхищался. — Мигель делает два шага назад, и они снова слишком близко. — Я тобой восхищаюсь. Егор все еще не может понять, почему прощает этому мальчишке эмоциональные карусели. Наверное, потому, что они снова запрутся в этой гримерке, и на этот раз всё будет по-настоящему.