People I care about

— Я не хочу потерять тех, кого люблю. Генри, всех, — у Реджины в глазах сейчас ровно столько слез, сколько не было пролито за все двадцать восемь лет проклятия и еще немного - после него. Эмма словно вросла в стул и все, что она может - просто смотреть в карие глаза, смотреть на неё с таким сожалением, будто, действительно, именно Спасительница стала причиной того, что чертова-Злая-Королева разваливается на куски прямо перед ней. В груди у Свон неприятно ноет и она понятия не имеет, куда ей деться от этого липкого ощущения яда под кожей. Реджина отворачивается, чтобы набраться еще немного сил, и в эти секунды Эмме дышится легче, а пальцы впиваются в подлокотники не так сильно. Она медленно встает. В голове пусто и отчего-то все тело ломит. Все-таки, смотреть на Миллс сейчас слишком больно. Реджина поворачивается, кладет теплые ладони на чужие предплечья и то, как она улыбается - от этого хочется вскрыться. Она говорит что-то о судьбе, о несчастливых концах и о том, как привыкла страдать за чужое счастье, и все это время слышно, как что-то громким эхом ударяется о пол. — Я принимаю это, понимаешь? Это все, что мне осталось, и я это принимаю. Эмма плотно сжимает губы, собирая обрывки слов. — Я не верю в это. Больше они не вспоминают об этом разговоре. Даже после того, как она раздавила сердце той, злой-не-себе, терки с Голдом закончились и все получили свой счастливый конец. Реджина с тех пор сидит дома. Генри скучает по ней. Он не оставляет попытки выпытать у Свон хоть что-то, но из раза в раз получает только туманное "ей нужно время". Она выходит только тогда, когда в доме заканчиваются яблоки. К ней с исправной частотой ходит Эмма. Иногда она приносит с собой бутылку ужасно сухого вина или виски, и они до поздней ночи сидят в тишине, полупьяные, переговариваясь редким шепотом. Иногда она застает Реджину с пустой пачкой и полной спальней вишнево-ментолового дыма; тогда Эмма открывает окно и выводит женщину во двор, а вечером они подолгу курят одну за одной - с привычки - и снова молчат. Иногда Свон не спится и она приходит под утро, почти перед рассветом, потому что двери особняка открыты всегда исключительно для нее. Она находит Реджину, закутавшуюся в колючий серый плед, с пустыми глазами, забившуюся в угол между стеной и диваном в гостинной, еще не ложившуюся. Тогда Эмма садится перед ней на колени - что-бы-это-ни-значило - качает головой, греет замерзшие за ночь чужие руки, что-то бормочет и потирает костяшки, а потом вовсе постепенно перетягивает-пересаживает Реджину к себе на бедра и прячет в объятиях. Она рассказывает всякие глупости и нелепые истории, которые произошли с ней, впоминает что-то из жизни в Бостоне и этот несвязный бред действует на Миллс успокаивающе. Бывает, что она засыпает. В какой-то из дней Реджина не может больше терпеть, и Эмма глушит ее почти-крики в собственной шее, до хруста ребер сжимая руками плечи, а потом слышит тихое и надрывное "Королева мертва". Об этом они тоже не вспоминают. Сейчас Эмме не спится. Четыре часа утра, пастельно-розовое небо от вот-вот начинающего подниматься солнца и отвратительный утренний холодок. — Привет, — дверь особняка поскрипывает, впуская Свон внутрь. Она говорит негромко и от этого эхо почти не создается. В доме всю ночь горел свет, и стоит гробовая тишина, так что сейчас слышно, как соприкасается металлический замок куртки с вешалкой, щелчок выключателя, негромкий стук шагов и звуки дыхания. Реджина сидит на диване, поджав под себя ноги, с нетронутой чашкой кофе на столике. Голова опущена на согнутые руки, лежащие на спинке дивана и создающие своеобразную "подушку". Волосы небрежно спадают на плечи и закрывают половину лица. Эмма колеблется, потому что Миллс наверняка спит, а будить её нет совершенно никакой надобности. Поэтому она просто молчит и следит за сердцебиением. Свон вздрагивает, когда Реджина чуть поворачивает голову и замечает пару искрящихся смехом глаз за копной смоляных волос. Еще секунда - и она видит легкую, почти детскую улыбку. — Ладненько, ты снова меня наебала, — Эмма закатывает глаза и тихо смеется, но делает несколько шагов в сторону Миллс и садится рядом, — Сегодня лучше? — Зло не дремлет, — слышится в ответ низкий голос. Чуть прохладная рука накрывает чужую ладонь. Так спокойнее, — Лучше. Они замолкают и позволяют тишине впитать себя. Это странно - привыкшие к вечным взаимным претензиям, громким спорам и ругани, они не чувствуют необходимости говорить сейчас, ровно также молчание это не создает неловкости. В окно пробиваются еще холодные лучи утреннего солнца и на этом свету становятся видны крохотные пылинки. Это красиво. Эмма гладит пальцами чужое запястье и долго подбирает слова. Она откидывает голову назад, устремляя взгляд в потолок. — Думаешь, от нас что-то останется? Реджина долго не отвечает, а потом чуть приподнимается и нависает над лицом Свон. Она сколько секунд неотрывно смотрит в холодно-зеленые глаза и затем целует Эмму с таким нечеловеческим отчаянием, что Спасительнице сводит легкие. У Реджины теплые губы, и от кожи пахнет чем-то приторно-цветочным. Эмма думает - да, останется. Невысказанные слова, невыполненые обещания, забытые обиды и след пепла от выженных сердец. Реджина отстраняется и сворачивается на недостаточно просторном диване, кладя голову к Свон на колени. — Все в порядке, Реджина, — Эмме не нужно говорить, что она останется здесь, пока мертвая Королева не заснет достаточно крепко. Тогда Реджина рассмеется самым прекрасным хрипловатым смехом и попросит рассказать о Бостоне. И Эмма расскажет ей тысяча и одну историю, Свон будет болтать без умолку, потому что бросая монетку в грязный нью-йоркский фонтан, она желала забрать всю боль этого великолепного сердца.