Сокровище

Он никогда не пресытится их созерцанием. Его трофеи, его победы, его воспоминания, расположенные с должным почтением к каждому экспонату вдоль сияющих обсидиановых стен тронного зала. В дальнем конце – ряд самых первых и самых любимых побед: отполированный массивный череп орочьего варбосса; внушающая ужас голозапись, запечатлевшая десятки тысяч предсмертных криков – когда он выпустил вирус пожирателя душ на захудалую планетку на окраине галактики, кишащую тау; и сердце архонта-соперника, великолепно сохранившееся в био-органической среде. Искусство его личного гемункула было столь велико, что воспроизвело способность сердца биться от легчайшего прикосновения - так же, как оно билось в момент, когда он вырвал его из груди предыдущего владельца. Это лишь мимолетный и поверхностный рейд по его грандиозным воспоминаниям. Мириады символов его гордых побед становились все более и более нарочито-хвастливыми, и он не заботился об их цене. В конце концов, что есть победа без должной награды? Марионетки из плоти, бывшие когда-то космодесантниками монкей в своих сияющих доспехах, теперь исполняли его малейшую прихоть. Его любимой забавой на пирах стало заменять их лица на лица присутствующих гостей. Колонны его тронного зала были инкрустированы последними воспоминаниями эльдар с мира-корабля. Их путеводные камни зловеще поблескивали в янтарном свете. Касаясь их, он мог ощутить эхо страданий – лишь немногие из их бывших владельцев, как он считал, смогли в полной мере оценить оказанную им честь. Трон его был выложен из резных черепов самых прекрасных и изящных представителей уничтоженного мира-корабля. Каждый череп был столь искусно сохранен, что в их глазницах проявлялся последний увиденный в момент смерти образ – его насмешливо-доброжелательная улыбка, когда он методично и не спеша лишал их жизни. Но ни один из его трофеев не мог сравниться с ней. Она была его самой большой гордостью, величайшим достижением на всем протяжении сменяющихся эпох его бесконечной жизни. Тем призом, который - даже если все его сокровища в одночасье потеряли бы свой блеск - давал бы ему стимул продолжать утомительное существование. Она балансировала на грани - так изящно и хладнокровно. Он отлично обучил ее, она знала обо всех его достижениях и победах. Она знала о нем абсолютно всё. Он понимал, что однажды она должна попытаться. И теперь ощущал, как немеют конечности. Ее яд работал отлично. Возможно, ей даже удастся добиться успеха там, где столь многие потерпели поражение. Токсин почти полностью обездвижил его, но не лишил способности чувствовать боль – что было почти приятно и добавляло изысканный штрих к ощущениям. Она была способной ученицей. Она танцевала, такая недосягаемая и одновременно такая мучительно близкая, и он мог вдыхать мускусный аромат ее духов – немного цветочных нот, смешанных с запахом кожи, стали и крови. Его любимые. Он вдруг осознал, что все еще способен слегка шевелить губами – слишком слабо, чтобы позвать слуг, но вполне достаточно, чтобы выдохнуть легчайшим шепотом одно еле слышное слово. Она наклонилась к нему: неужели он что-то сказал? Было ли это проклятие или, может быть, слова одобрения? В ее ширящейся усмешке вдруг проявился легкий оттенок торжества – и его сердце упало. Она подвела его. И наблюдая, как ее совершенное тело корчится на полу, отравленное его ядовитым дыханием, он осознал, что все сокровища, собранные за бессчетные тысячелетия его жизни, меркнут по сравнению с ней. Она стала его величайшим разочарованием.