Поют птахи рождественские

Два года назад именно тут, в этой каюте, он впервые осознал — влюблен. И сразу же ошибся. Он никогда не был влюблен в Нико Робин — как можно влюбиться в женщину старше тебя самого, чужую женщину?.. Он просто жил этой призрачной мечтой — и не пытался отказаться от нее. Разве можно отказаться от нее?.. Робин и не пыталась тогда помешать ему — прошла мимо и коснулась его своим плавным бедром. И остановилась, счастливая — настоящая пиратка, не играющая в приключения, живущая ими. Зоро встал и пошел за ней следом. Чтобы пасть ниц и признаться в собственной единственной слабости, имя которой отдает птичьими криками на губах. Пошел — и наткнулся на натянутый взгляд. Робин подошла к Ло, сидящему подальше от других, и с нежностью прикоснулась к его руке. Обернувшись после на Зоро. Такая она была. Робин. Птаха рождественская. — Что означает твое имя? — спросил Ло вслух. — Зарянка, — сказала она, подумав. — Эта птица поет только на Рождество, приветствуя Бога. — Какого именно? — цинично спросил Ло, в его словах сквозило железо тут и повсюду — но Робин такое и нравилось. — Темнокожего и с взъерошенными волосами, — сказала она мечтательно. — Красивого. От него пахнет потом и кровью. Живого бога. Она, конечно, тогда говорила не о Зоро — но он нахмурился и встал — нельзя ли вести свои милые беседы подальше от него, мечникам такое слушать не по статусу. Робин улыбнулась и допила кофе, стукнув чашкой о корешок своей книги. Ло отвернулся. Он презирал Зоро по-своему — и к Робин особых чувств не испытывал. Зато неособыми чувствами был просто болен. Робин ему приглянулась за легкий нрав и за ум — потом чувство прижилось и пустило корни. — Пойдем, — сказал он грубовато, чтобы Зоро услышал. — Покажу. Она послушно встала и пошла за ним — не оглянулась, а зря — Зоро смотрел им вслед и ненавидел обоих. *** У Робин тело красивое, белое, как молоко, нетронутое родами. Ло исследовал его вдоль и поперек — дурацкая связь, пусть хоть развеселит немного. Пальцы доктора трогали ее повсюду, тут и там — а она почти не реагировала, читала. Нагая и наглая — но не Нами — Ло смотрел на нее невидящим взглядом, но не ее видел, а Лами — Лами могла бы стать такой однажды. Или не такой. Могла бы. — Этот ваш мечник меня ненавидит, — сказал он. Робин повернула голову и закрыла глаза. Ее грудь плавно качнулась — и Ло взял ее в ладони — полные. — У него нет причин, — заметила она. — Видимых. — Ты его причина, — сказал он, с досадой отметив, что у него снова эрекция, — Веская такая причина. И я повод, в данном случае. Мы портим ему настроение и жизнь. Робин села, глядя на него — ее темные волосы рассыпались по плечам — нагая и гладкая кожа будоражила воображение. Ло лег, позволив ей сесть сверху — так больше видно, так лучше думать. — Зоро слишком молод еще, — сказала она. — Это пройдет… — закусив губу, она позволила Ло проникнуть внутрь — и задержаться там. Зоро сидел за дверями камбуза, слышал все и отчетливо понимал — не пройдет. Не проходит уже. *** Под Рождество началось — Робин надела яркий свитер и короткую черную юбку. Вешала шары на ель, и Луффи радовался — почти праздник, почти как дома. Дома у них, у девятерых, никогда и не было — надежды даже. Но зато ель получилась красивой, и Нами была особенно хороша, и ужин, приготовленный Санджи. — В этом году мне хочется еще больше приключений, — сказал Луффи. Нами пожелала денег, Санджи — леди, Зоро — мечей, Френки — колы, Чоппер — пациентов. Брук тактично промолчал, как самый старший, дескать, спасибо вообще, что жив. Усопп зарядил тираду. Робин допила свой эль и улыбнулась. — Перемен, — сказала она, усевшись поудобнее. — Перемен, — повторила она — и запела. Песня была странной, непонятной, пираты такие не поют. Какой-то гимн какого-то вымершего народа, немного грустный, но красивый. И голос у Робин был ровный, как будто бы она не пела — рассказывала. Зоро смотрел на нее, не мигая — а вдруг это и не Робин рядом с ним, а так птаха рождественская. Приподнялся — и сел, потому что Робин действительно пела. Нами расплакалась, когда песня кончилась — вспомнила маму. Луффи молчал, впервые забыв о еде. — Боги бывают не только на Скайпие, — сказала Робин, подумав. — Они иногда рождаются у обычных женщин. И в них верят, — добавила она, помолчав. Она встала и вышла — и никто не заметил, настроение стало тягуче-теплым, как вечернее молоко. Зоро вышел за ней, прикрыв дверь. Робин куталась в свой свитер, глядя вдаль — от одиночества, наверное. — Пойдем, — сказал ей Зоро, он хотел, чтобы получилось так же уверенно и спокойно, как у Ло — но получилось тускло и жалко. Робин подняла глаза, улыбнулась — и осторожно встала с места. *** — У меня нет регулов, — сказала она как между прочим. — Уже две недели. — И? — Зоро не понял, снял очки, посмотрел внимательнее — что это значит. Он все-таки был мечник, а мечникам не понять таинства женского организма, даже если они м сидели в шезлонгах вместе, пока младшие члены команды купались в бассейне. — Я, возможно, приболела, — сказала Робин, подумав. На ней был зеленый купальник — Зоро сам выбрал его сегодня утром. Не могла же она выйти ко всем нагой. Хотя нагой ей шло больше. — Надо сказать Чопперу, — буркнул он, сжав бегло ее руку. — А, возможно, я беременна, — добавила она. — Такое тоже может быть. Зоро остановился на полу-вдохе — посмотрел внимательно — шутит? Робин улыбалась, глядя вдаль, в ее глазах плавало небо, а облаках. Ей нравилось лето — но оно было слишком коротким в этих местах. — Почему? — глуповато спросил он. — Как? — Потому что у нас могут быть дети, — ответила она ему как маленькому, — Так бывает… — пошутила она. Его ладонь легла на ее руку, сжала ее, сердце его затрепетало. — Мы его оставим, — сказал он уверенно. — Да? — Если он есть, — уклончиво сказала Робин, — Оставим. Живые женщины иногда рожают богов. Я хочу убедиться, — улыбнулась она — и в сердце его поселилась надежда. Она обернулась быстро — Ло стоял у двери и смотрел на них, без ревности — но не без любви к ней. Она опустила взгляд, Зоро нахмурился. Ему не нравилось. Ему не нравилось то, что он рядом в такой счастливый для них день. — Если ты струсишь, — сказал Ло угрожающе. — Я могу сам позаботиться о них. Ло был доктор — и его слова о заботе можно было растолковать двояко. Зоро испугался, впервые и навсегда — ребенок, который мог бы появиться у них, теперь стал осязаемым и живым, настоящим. Он рванул вперед и встал между Робин и Ло, между сыном и убийцей, который мог бы прервать его жизнь, прервать ее беременность. — Убирайся, — процедил он. — Он может быть и моим, — сказал Ло. — И если он мой… Он не договорил — вышел. Робин смотрела ему вслед, по-птичьи повернув голову на бок, сердце ее молчало. Ладонь легла на плечи Зоро, как маленькому. — Все в порядке, — сказала она — и все действительно могло быть в порядке. — Я знаю, — выдавил из себя он. Ее живот легко лег в большую его ладонь, затаился там. *** Робин полнела и дурнела на глазах — Луффи сначала шутил, а потом начал злиться на всех вокруг. Он привык решать проблемы делом и ненавидел слабость, голод и болезни. Но беременность не была болезнью. И слабостью не была. — Я поправлюсь, — обещала всем Робин. Зоро смотрел на нее — эта выцветшая и сухая женщина с огромным животом, что в ней было от той Робин, которую он возжелал и полюбил? — Я поправлюсь, — слабо говорила она. Чоппер клал лапку ей на живот — ребенок Зоро бился там, готовый начать жить своей жизнью. Нами коротко кивала, Санджи хмурился, Ло садился поближе. Он лучше других понимал Робин, этот Ло. И ближе ей был. Так всем казалось. — Если будет выбор, — сказала она однажды Зоро, и сердце его остановилось, — Ты знаешь, кто должен жить. — Ты и он, — упрямо твердил он. — Или она и ты. — Глупый, — слабо шептала Робин, плечи ее дрожали, тонкие обветренные губы силились улыбнуться ему. — Глупый. — Глупый и эгоистичный, — сказал Зоро. Он обнял ее, попытался накрыть собой. Вернувшийся с командой поздно ночью Санджи нашел их у пустой каюты — Луффи сомкнул пальцы на пустом горле — Зоро смотрел мимо своего капитана, ожидающего его взгляда, пустых слов, внутри которых ничего, кроме боли. Те, что шли за Луффи, не видели — и видели все. Робин, казалось, спала — на мокром полу струились темные, как ночь, волосы, алая кровь казалась зеркалом. Ее ребенок не спал — и синие материнские глаза, казалось, смотрели насквозь. Это ребенок Робин. Это ребенок Зоро. Он только что лишился матери, этот ребенок. Он только что получил жизнь. Нами закричала — закричала страшно. Руки ее впились в обивку двери, она рванула вперед — и пальцы Луффи на пустом горле его первого помощника сомкнулись. Санджи закурил, закрывая собой то, что должно было произойти в маленькой комнате. Зоро улыбнулся — замолчал, не готовый даже оспорить. Заранее смирился с приговором и принял его. — Это я сделал, — сказал Ло позади. Он потирал усталые пальцы, — Я все сделал. И не жалею. Он не обращал внимание на боль и слезы — мокрыми руками взял ребенка, посмотрел на него, погладил. Большое одеяло и маленький ребенок — какой пассаж. Большой Ло и маленький Зоро. Забавно. — Спасибо, — прохрипел Зоро. — Спасибо тебе. — Спасибо, — повторил за ним Луффи. — Ненавижу вас обоих. *** На Рождество он снова нашел елку — пусть и маленькую, пусть Робин нарядит ее снова. Та силилась достать до верхних веток, но смогла дотянуться только до середины. Довольная — красный свитер и черная юбка, Нами постаралась. — Сколько тебе, а? — спросил Ло. Дурацкий колпак мешал ему, пора бы постричься. — Пять, — радостно сказала девочка, показывая четыре пальцы. — Пять. Луффи устало поманил девочку к себе — и та радостно пошла к нему, покачиваясь на маленьких ножках, красивая — в мать, умная — в мать, счастливая — в мать. И ничего в ней от отца, от отцов. Кроме… жизни?.. — Птаха рождественская, — сказал Ло, рассмеявшись. — Папа, — радостно сказала маленькая Робин. — Папа, смотри!