Агония

      Он хочет переродиться.       Просто. Переродиться.       Но страшно.       Вдруг он не встретит того человека?       Ивайзуми ложится на футон. На свою, правую половину. Вздыхает.       Запаха больше нет. Нет ощущения тепла. Никто не трогает его волосы, не ерошит, не тянет, не гладит, чтобы в конце устроить его лицо в сгибе шеи.       Потому что он не знает, как начать заново эту жизнь, и не знает, перерождаются ли суицидники.       А Тоору, наверное, уже переродился в ком-то.       Может, следует начать искать?       О да. Прекрасная мысль.       Искать едва родившегося младенца, который потом станет его Тоору.       Особенно после того, что он делал.       В двадцать пять лет сначала иступлено водить лезвием по венам.       Спать с теряющими запах и тепло вещами в маленькой пыльной комнате, которую они снимали на двоих.       Потом почти бросить работу.       Почти.       Это ведь ненормально, не так ли?       Со стен он продолжает видеть эту сияющую улыбку, два пальца, сложенных в пис.       Их поцелуи и объятия. Школьные пиджаки и лепестки сакуры в волосах.       Всё ещё висит на стуле небрежно брошенный пиджак Ойкавы, а в коридоре на вешалке — теплое уютное пальто с пятнами крови и разрезами на животе, где не хватает пуговиц.       Забрал из морга вместе с остальными вещами.       И не смог выбросить.       Просто. Не. Смог.       Не смог выкинуть ни одной вещи слишком рано умершего, не по своей воле умершего, в самом расцвете сил умершего       Ойкавы Тоору.       Ивайзуми трогает то место на подушке, где обычно лежала голова с этими каштановыми взъерошенными кудрями.       Пробует улыбнуться; губа лопается и кровь вяло сочится в рот.       Ивайзуми оглядывает все кругом бесстрастным взглядом.       Ему двадцать пять.       Его смысл жить умер раньше него.       А он все ещё не знает, как переродиться.       В этой комнате грязно и темно. Сам Ивайзуми не помнит, когда ел в последний раз.       На его ребрах можно исполнять песни как на древних музыкальных инструментах.       А смех, когда он пытается посмеяться — просто бульканье.       Ах да. Он же говорил в последний раз две недели назад. Когда брал больничный.       Телефон не был на зарядке последние полторы недели.       Зарядка села, но ему нет нужды смотреть что-то — время, звонки, сообщения, чье-то сочувствие, скорбь — это уже не для него.       Под рукой липко, и он все ждёт, когда потеряет достаточно крови, чтобы сон смежил веки.       Сон, которому нет конца.       Если он полежит так ещё немного — Тоору придёт за ним.       Должен придти, иначе все это бессмысленно.       Хаджиме закрывает глаза.       Он устал. Он так устал…       Жить.       Он не уверен, но кажется, в коридоре кто-то шумит. Наверное, опять соседи жалуются, что из квартиры воняет.       Ну да. Он уже привык.       Мертвым еда не нужна.       Дверь ломают, но это неважно. Уже поздно. Ещё немного и Тоору придёт, и тогда его здесь ничего не будет держать.       Он должен переродиться и найти Тоору. Но сначала они немного отдохнут и поговорят, когда тот придет. — Полиция, сэр! Соседи жалуются, что… — голос обрывается, слышится топот — кто-то идёт в комнату.       Хаджиме беспокойно смотрит на лужу крови. Хватит ли этого? Почему Тоору не идёт так долго?       В голове бьётся испуганная мысль, что Тоору спугнул этот коп. Нужно прогнать его.       Нужно.       Прогнать.       Тогда Тоору придёт.       Сознание меркнет. Наконец-то.       Теперь ему не помешают увидеться с Тоору, но…       Последняя цветная картинка, что он видит перед собой — каштановые кудри,       тёплые глаза,       любимое лицо.       Ивайзуми блаженно улыбается и закрывает глаза в последний раз.       Он все же пришёл за ним.       Его.       Тоору.