Безответная любовь

Вот мне и двадцать шесть лет. Уже четыре месяца как двадцать шесть лет. Когда моя жизнь успела скатиться к сущему кошмару? Я могу назвать точную дату. Больше двух лет прошло. Ничего не изменилось. И все никогда больше не станет, как прежде. Хуже всего не то, что я скучаю по маме или то, что убийцу так и не нашли. Нет. Хуже всего то, что называется «Безответной любовью». Эта боль знакома мне давно. Я помню, как моя первая подруга, самый мой близкий человек, однажды сказала мне… «Кать, я больше не буду. Теперь у меня есть парень. Если бы у тебя был парень, ты бы меня поняла». Или она сказала «Если бы у тебя был парень, ты бы не хотела, чтобы он узнал о чем-то подобном»? У нее были восхитительные медового оттенка блонда волосы, сережки с сердечками и, когда она размыкала липкие от блеска губы, я смотрела на склеенные розовые лепестки и восхищалась. Только сейчас, в двадцать шесть лет, я готова признать: это была моя первая безответная любовь. Нам было мало лет, она любила мной командовать и, наверное, я была не первой, кто пробовал на вкус ее губы, хотя тогда мы только-только пошли в школу. Некоторые девочки рано взрослеют. Но это был и не секс. Это была игра во взрослых, оставившая глубокий отпечаток в моем сердце. Даже сейчас я задаюсь вопросом: неужели тот идиот стоил нашего тепла? Теперь я даже не знаю ее фамилии. Но я навсегда запомнила ее блестящую липкость губ, ее розовые и мягкие соски, ее характер и ее слабости. Я была той, кто не предал ее. Хотя теперь она, скорее всего, даже не помнит меня. Потом в моей жизни появилась Она. Она была учительницей и я никогда не смотрела на нее так, как на мою липкогубку с сердечными сережками. Это было служение, это было превознесение, это было блаженство. Это была работа мечты, за которую я расплатилась сполна по окончании девятого класса. Я вела дневники, чтобы хоть немного закрепить это в памяти, но мне остались лишь золотые шторы, зеленые цветы да силуэт в ошметках исковерканной сверстниками памяти. И я уже не могу вспомнить аромат ее духов. Мне остался лишь томик математики и моя непоколебимая страсть к преподавателям и математике. Страсть без вкуса и запаха, где чай после уроков и телефон, утопленный в супе, когда она позвонила и сказала… что последние два года мне придется торчать в нелюбимой школе без нее. То есть, конечно, тогда школа была для меня всем, пока ее обещание не сбылось. А еще была Саша. Сашенька. Она просила звать себя по-другому и всегда была уверена, что я плохо ее понимаю. Видимо, это действительно было так. С. была красива и женственна, тонка и одновременно с этим какая-то особенная, грубая сила таилась в чертах ее запястий и в самом характере. Ее губы я считала самыми красивыми на свете. Она читала мне Есенина по телефону, когда мы трепались до утра, и от пластика и жара болели уши. Я знала ее с детства и всегда мечтала стать ей лучшей подругой. Для меня всегда была только она — я существо моногамное. Я слишком боюсь обидеть кого-то невниманием. Как-то летом мы пошли с ней в зоопарк и она призналась мне в любви. Что я могла тогда знать о любви? Разве что то, что сказали мне блестящие губки? Точнее, она говорила, что была в меня влюблена и сходила с ума. Наверное, она попросту не видела, что со мной сотворил переходный возраст, а при личной встрече осознала. Но я не забуду, как мы стояли под дождем в заброшенном здании, и она была у меня в руках, и гроза заставляла ее дрожать и трястись в моих руках. А я прижимала ее к себе, и, наверное, уже тогда толком ничего не чувствовала. Мое сердце было разбито слишком рано. Я была слишком юной даже чтобы осознать это. И это логично: ведь его разбили до пятого класса средней школы. Еще спустя двух подруг, которые втискивались в мое доверие в лучших традициях американских тинейджеров, чтобы на фоне травли добиться популярности, я понадеялась, что переход на другой пол что-нибудь изменит. Но, увы: несколько отношений оставили глубокие шрамы в моем сердце. Или это мои шрамы, как таковые, теперь и гоняют кровь по венам? Но несколько лет назад я встретила его. Он высок, он тонкий телом и разумом, и может то, о чем другие могут только мечтать: он гениальный программист. А я знаю, я сама училась на программиста. У него получается то, чего не получается у меня. Почти три года назад (ведь три, кажется?) меня разбудил звонок в дверь и передали телефонный номер, выведенный на бумажке. «Вашу маму убили». Я не знаю, что за мразь это сотворила, убийцу так и не нашли, и вот уже два года как я сочиняю рассказы о однополой любви между студентом и его преподавателем, который был влюблен мать студента. Я мечтаю о философском камне или маховике времени и анимагической форме волчицы, чтобы ворваться в дом старой дачи и ощутить, как по шее струится кровь тех, кто посмел обидеть мою маму. Но магии нет. Анимагической формы нет. Даже маховика времени тоже нет — есть только мой чуткий гений, что был рядом со мной все это время, стоически выдерживая испортившийся характер, депрессию на грани клинической и ненависть, капля за каплей отравляющей моей существо. День за днем. Вот так и может получиться, что ты любил множество раз, и все не тех и не так, а потом становится слишком поздно. Твоя единственная не-безответная любовь обернулась пеной безумия у твоего собственного рта, а ты ломаешь себе ребра в отчаянной попытке хоть разочек еще открыть свое сердце. Впустить в него любовь к тому, из-за кого оно все еще худо-бедно бьется. Поверить. Хотя бы один раз поверить, что тебя действительно любят, и не меньше, чем то, насколько любишь ты сам, труся показать свою любовь в полную силу. Берегите и любите. Это все, что остается.