***
— Как я вижу, ты неплохо здесь развлекся. Голос Кастиэля сух и насмешлив, и Дину хочется послать того на хер, но он использовал последние остатки своих сил, чтобы встать и открыть дверь, так что теперь единственное, что он в состоянии сделать — спотыкаясь и задыхаясь вернуться к дивану. Так стыдно, что лишь из-за этого он уже на грани обморока: грудь жжет, перед глазами все плывет, мышцы дрожат, как будто он только что пробежал марафон. Пуля в легкие и не такое может сделать, и, честно, Дин хотел бы посмотреть, как бы справился с этим Кас. Как только получается отдышаться, он сдвигается на диване, намереваясь высказать этому чопорному мудаку все, но тот уже проскользнул на кухню, как чертов ниндзя в костюме. Дин закрывает глаза. Когда он открывает их снова, то первая мысль, что его похитили, потому что квартира чиста, все убрано. Слышится звук закрывающейся двери (Дин понимает, что это его и разбудило), а затем в комнату с несколькими пакетами в руках входит Кастиэль. — Не пицца? — обреченно спрашивает Дин. Потому что за время работы с этим парнем понял, что в подобных случаях сопротивляться бесполезно. — Думаю, пиццы с тебя уже достаточно, — ворчит Кастиэль, расставляя картонные коробки с едой на столе, с которого уже убраны упаковки от нездоровой пищи и пиццы — основных пунктов диеты Дина за последние пять дней. Дин фыркает: — И ты решил, что китайская кухня полезней. — Здесь есть овощи, Дин. — Они жареные, Кас. Кастиэль хмуро сует Дину вилку и садится рядом с ним. Он выжидательно смотрит, и Дин тянется к выбранной наугад коробке. Вскоре он наедается и разваливается на диване, впервые за долгое время чувствуя прилив сил. — Итак, — говорит он, глядя прямо перед собой, — рад наконец-то тебя видеть. B последний раз это было три недели назад, когда Кастиэль привез его домой из больницы, и с тех пор здесь и там наблюдались лишь признаки его присутствия, как звук закрывающейся двери. Первую пару дней Дин думал, что во всем виновато наркотическое опьянение, из-за которого он ничего не помнит, затем вспомнил, что у Каса еще было расследование, которое следовало завершить, так что в день тот мог выкроить лишь несколько минут, потом пришел к выводу, что просто не везло. Теперь он смотрит на лицо Кастиэля и понимает, что три этих факта имели место быть, но основной причиной было то, что все эти дни тот его избегал. То, как тот опускает ресницы, сжимает челюсти и отводит взгляд, это подтверждает. — Они передали дело другой команде. Теперь у меня есть время, — сообщает Кастиэль; звучит так, будто он объявляет смертный приговор. — Хм, — красноречиво комментирует Дин. Он хочет узнать больше, но боится спрашивать. Лицо Кастиэля слишком бесстрастно, чтобы можно было рассчитывать на хороший ответ. Кастиэль встает с дивана и начинает перебирать коллекцию DVD-дисков Дина. «Социально приемлемый способ для двух коллег провести время», — неожиданно звучат в голове слова Кастиэля. Всего через месяц после своего перевода он пытался пригласить Дина на какую-то новую британскую историческую чушь. Дин вспоминает, как закатил глаза и ответил:« Да, это социально приемлемо, если включает Брюса Уиллиса, чувак». Кастиэль выбирает «Девять ярдов», и Дин понимает, что действительно выглядит хреново, потому что Кас готов позволить шутить над собой и называть себя «дантистом с анютиными глазками» лишь когда дела идут хуже некуда. Он усмехается, когда Кас оборачивается, и тот пытается ответить, но улыбки — не его сильная сторона, так что получается убого. Когда Кас садится, Дин пихает его локтем в бок. — Да ладно, принцесса, выше нос. Все не так уж плохо. Кастиэль резко поднимает взгляд, синие глаза распахиваются от гнева. — Тебя подстрелили. У Джо сотрясение мозга, сломаны рука и два ребра. Сэм отстранен и под следствием. Дело, над которым мы работали семь месяцев, разваливается, потому что один из вовлеченных агентов пристрастился к наркоте, и теперь все доказательства, к которым он прикасался, скомпрометированы. Дин съеживается. Не то чтобы все, что говорит Кас, ложь, однако он произносит это так... — Ну, я все еще жив, — замечает Дин, и Кастиэль вздыхает, прикрывая на несколько минут глаза. Дин видит под ними темные круги, он выглядит постаревшим и уставшим, и когда вытирает лоб, рука подрагивает. — Да, ты жив, — тихо говорит Кастиэль и пододвигается ближе к Дину, в то время как на экране появляются заглавные титры фильма. Дин не уверен, закончен ли разговор, но на него вновь накатывает усталость, и ему уже все равно, когда он чувствует, как заваливается на бок, а голова падает на плечо Кастиэля. Так же он не возмущается, когда тот слегка поворачивается и прижимается губами к его волосам. Не самый дурной способ, чтобы отключиться.***
Дин говорил: «Они найдут меня». Плевал в лицо Аластару. Верил в это, но теперь, кажется, глупо цепляться за иллюзии. Хотя Дин никогда и не заявлял, что отличается особым умом, зато, если произнести это вслух, даже едва сформированным шепотом, становится немного легче. Тем не менее, Аластар слышит. Он все слышит. Он наклоняется ближе и обводит бритвой линию его ключицы. — О, Дин, — произносит он тихо, почти нежно, — единственное, что они найдут... — драматическая пауза кажется почти смешной, но вместо смеха Дин вздрагивает. — ... Это твой хладный труп. Дин не спорит. Аластар перебирает пальцами его волосы (когда они успели так сильно отрасти?) и вдыхает их запах. Дин знает, что воняет, его кожа покрыта грязью, кровью и другими веществами, о которых он предпочитает не думать, но дыхание Аластара теплое, рука нежная, и внутри что-то вздрагивает от отвратительного удовольствия. Он даже не может отстраниться.***
Когда Дин просыпается, его шею согревает дыхание Кастиэля, и тело реагирует низким стоном удовольствия, омраченным лекарствами и истощением, накопившимся за последние недели. Дин знает, что должен, вероятно, отпрянуть и вновь установить границы, как он поступал с тех пор, как Каса к ним перевели, но не делает этого. Вместо этого он устраивается поудобнее и обнимает Кастиэля за плечи. Скосив глаза, он разглядывает складки на его лбу и вокруг рта, губы кажутся суше, чем обычно. Кастиэль чувствует движение, тоже просыпается, поднимает взгляд и медленно моргает, смотря на Дина. Его глаза такие милые, что Дин усмехается. — Чувак, я думал, что это я со своим опытом клинической смерти должен выглядеть как смерть, а не ты. Кастиэль вновь моргает. Будто загипнотизированный, Дин смотрит, как на его лице появляется это странное задумчивое выражение, которое Дин никогда не мог прочитать, как он протягивает руку и проводит пальцами по его волосам. — Они отросли, — совершенно неожиданно говорит он. Можно подумать, что Кастиэль не видел его в течение последних месяцев, но это не так. — Ну, я семь месяцев выдавал себя за разгильдяя наркодилера, а не за хорового мальчика. — Из тебя не вышел бы хороший хоровой мальчик, — соглашается Кастиэль, его губы дергаются. Он вновь проводит пальцами по волосам Дина, и Дин вдруг осознает, насколько он грязный, насколько засалена вся его одежда после пятидневной ночевки на диване. Он отстраняется. — Боже, мне нужен душ. Я воняю, как труп. Кастиэль кивает, но иронии в глазах больше нет. Он берет собирающегося вставать Дина за руку и крепко сжимает ее. — Я рад, что ты жив, — тихо произносит он, не сводя взгляда с их переплетенных пальцев. Дин неловко хлопает его по руке. — Да, ничего особенного. Не хотелось заставлять тебя возиться с дополнительными бумажками. Сказав это, он встает, оставляя Кастиэля сидеть на диване. Из-за это он чувствует себя гадко. Включая в душе ледяную воду, он надеется, что тот уйдет. Слегка дрожа от холода и усталости, он переодевается в чистую одежду и обнаруживает, что Кастиэль все еще там. Тот смеряет его тяжелым взглядом и гонит в спальню. Дин хотел бы воспротивиться, но на свежих простынях, чистый, впервые за последние месяцы чувствующий себя человеком и прижимающийся к теплому боку Кастиэля, он не имеет ни малейшего шанса против надвигающегося сна.***
Дин просыпается привязанным к столу, его руки и ноги разведены в стороны и закреплены на углах грубыми кожаными манжетами. Он знает, в чем дело. Он уснул. Аластару это не нравится, но он не всегда может находиться рядом, наблюдая, и Дин знает, что желание делиться не в входит в число его сильных сторон. Дело даже не в самом сне, а в том, что Дин отказывается видеть кошмары. Его глаза закрываются, тело обмякает, и он сбегает, а когда просыпается, разум его яснее, и он готов для новой борьбы. Аластар пытается выпытать у него, что ему снится, но ему это не удается, никогда не удается, потому что Дин со всей силы цепляется за эти воспоминания. Он их не отпустит. Он и Кас, кружащие друг вокруг друга, но никогда это не обсуждающие; их соприкасающиеся руки; их тела, прижатые друг к другу на диване; то, как Кас осторожно помогает ему встать и ведет через бардак в квартире в спальню, когда он не может передвигаться самостоятельно, потому что засыпает на ходу, слишком устал или находится под воздействием медикаментов — все это снова и снова вытаскивает Дина. Теперь это кажется смешным. Он всегда думал, что это будет его семья, из тех времен, когда он был еще ребенком, но те воспоминания тусклые и слишком далекие, так что он цепляется за эти последние, самые неопределенные, полные любви не-отношения, когда в него вонзается нож Аластара, когда тот выплевываeт слова, пытаясь его сломать: — Ты действительно думал, что сможешь влезть в это и что.... отомстить за отца? — взгляд Аластара обжигает. Бритва — его любимый инструмент, но он достаточно умен, чтобы не злоупотреблять ею, и разум Дина удручающе ясен, не затянут пеленой от потери крови. — Должно быть, я действительно произвел тогда впечатление. Дин стискивает зубы. Он не отвечает, не кричит о том, что тот убил его семью, разрушил его жизнь, заставив искать ответы; что Дин решит, что все это не зря, если его мертвое и изуродованное тело со всеми оставленными на нем следами Аластара приведет того к смертельной инъекции или, еще лучше, к пуле в лоб, выпущенной Кастиэлем. Если это произойдет, Дин будет хохотать, наблюдая с первого ряда в загробном мире, но сейчас он молчит. Он знает, что Аластар исказит смысл слов, заставит поперхнуться ими, пожалеть о каждом и вымаливать прощение, и Дин никогда больше не сможет думать об этом с прежней радостью. Нет, он удержит их, он должен их сдержать. — Ты же знаешь, что тебе не нужно проходить через все это снова, — непринужденно говорил Аластар, аккуратно проводя бритвой линию от бедра Дина до колена. Воспаленная кожа лопается, и Дин задыхается от боли и знания, что в ближайшее время ему придется снова встать на колени, и этот раскрытый порез, непрерывно трущийся о шершавый пол, окажется инфицированным, сделав положение дел еще хуже. Не обращая внимания на его реакцию, Аластар принимается за другую ногу, но теперь движение еще медленнее. Оно замирает над коленом Дина, где порез все еще просто порез, а не дополнительный инструмент пытки. — У меня много работы, — продолжает Аластар, наклоняясь ближе, — ты мог бы мне помочь... как в старые добрые времена. Eго глаза так близко, такие теплые и синие, что Дин зажмуривается, не в силах смотреть. Аластару не нравится, когда Дин не смотрит, поэтому он заставляет его распахнуть глаза и закричать, выгибаясь в путах. К тому времени, как Аластар с ним заканчивает и сбрасывает обратно на пол, у Дина даже нет сил приподняться, тело дергается в судорогах, желудок пытается вырваться через горло. Он уже привык к сухим рвотным позывам: Дин не помнит, когда ему в последний раз давали еду, лишь смутно припоминает несколько глотков воды, полученных, когда он в последний раз был «хорошим мальчиком». Конвульсии прекращаются, и он дрожит, лежа на полу в ожидании наступления темноты. Темноты и приказа встать на колени от бесплотного, всезнающего голоса откуда-то сверху. Но сегодня сценарий меняется. Аластар приседает рядом с ним, вновь переворачивает его на спину, а затем прижимает к губам бутылку с водой. Дин с жадностью пьет, а тот гладит его по голове, улыбаясь. — Вот так, Дино. Я всегда буду заботиться о тебе, ты это знаешь. Я не монстр. Я твой друг. Тело Дина вновь пронзает судорога, на этот раз от отвращения, а не от боли, но он борется с ней, подавляет рвоту и глотает воду. Он не сводит взгляда с лица Аластара, схватив его за руку. Аластар не любит, когда Дин прикасается к нему, но на этот раз позволяет. Дин благодарен.***
— Не смей прикасаться к нему, слышишь! Дин не понимает, что происходит. Мужчина жестко держит его за плечи, с кухни доносятся крики отца. Дин поворачивается и видит, что Джон Винчестер привязан к стулу, окровавленная одежда разорвана в клочья, лицо искажено от ярости. Его мать на стуле рядом, рот заткнут полотенцем. Позади нее стоят двое мужчин. Теперь кухня кажется совсем тесной. Над головой Дина раздается смешок. — О, Джон. Я не собираюсь мучить десятилетнего ребенка. Я не монстр. — Oн подталкивает Дина в спину, и Дин ясно понимает, что не сможет вырваться на свободу или напугать держащего его мужчину, поэтому просто повинуется. — Не тогда, когда есть кое-что поинтереснее... Теперь, Джон, последний шанс. Где Даниэль Каан? — Я не из защиты свидетелей. Я не знаю. — Что ж, это грустно, не так ли? — Мужчина за спиной разворачивает Дина. Теперь Дин может его видеть — он молод, моложе, чем казалось по голосу, в руке держит большой пистолет. Отец Дина полицейский; Дин знает, что оружие опасно и что он никогда не должен находиться рядом с ним, не должен даже смотреть на сейф, где Джон держит свое. — Ты знаешь, что это, малыш? — спрашивает мужчина, поднося оружие к его носу. — Это пистолет, и я застрелю им твою маму, если не сделаешь, как я говорю. Я убью ее, понимаешь? Дин не может говорить. Он видит страшные вещи в глазах мужчины, вещи, от которых хочется плакать, но он просто кивает головой. — Хорошо. — Мужчина улыбается, от чего становится еще более пугающим. — Теперь бери нож и разъясни отцу, почему он должен быть умницей и ответить на мой вопрос.***
— Знаешь, Дин, при всех своих недостатках ты все равно весьма очарователен, — Аластар мечтательно улыбается, вставая и поправляя одежду. — Я помню, каким забавным ребенком ты был. Как ты в считанные секунды сломал своего отца, это была мастерская работа, скажу я тебе. «А потом ты все равно его убил, ты ничтожный выходец из ада, питающийся падалью», — хочет сказать Дин. Он помнит события двадцатилетней давности так, будто они происходили вчера, каждую деталь, и ненавидит это. Он ненавидит Аластара, ненавидит то, что тот сделал. Ему следовало бы выплюнуть ему это в лицо, но слова застревают в горле. Он устал. Он хочет, чтобы Аластар ушел. Он не хочет повторения последних двух часов и не хочет, чтобы тот изобрел еще один вид пытки, чтобы его наказать. Будет лучше, если Дин промолчит. Аластар почти нежно берет его за подбородок и поворачивает к себе. Его улыбка медленно ширится, в ярком свете сияют голубые глаза. Дину видятся другие глаза, с ними связано что-то теплое, ласковое и прекрасное, но нет времени вспомнить. С треском распахивается дверь, и в помещение врываются люди в громоздкой защитной одежде. Дин видит блеск бритвы в руке Аластара, и успевает представить ее скольжение по своему горлу, однако снова слышит треск, и Аластар валится на пол рядом с ним. Последнее, что видит Дин — это отверстие во лбу Аластара. Затем мир опрокидывается, и он теряет сознание.***
Просыпаясь в следующий раз, он вынужден пробиваться через наркотический туман, и наверху ничего хорошего его не ждет. Они перечисляют его травмы как параграфы какого-то гребаного учебника. Обезвоживание. Недоедание. Переломы. Порезы. Ушибы. Воспаления. Прогнозы. Разная фигня на тему того, как ему повезло выжить. Сообщают о запланированном психологическом консультировании. Все они выглядят так чертовски комфортно в его больничной палате, что хочется чем-нибудь в них запустить, но он проводами и бинтами привязан к кровати. Можно подумать, ему есть до всего этого дело. Он просто хочет чтобы они убрались со своим списком травм, банальностями и психологическими консультациями. Он отвечает на вопросы, пытаясь вразумительно изъясняться, но происходящее волнует его не достаточно, чтобы даже посмотреть на них, увидеть, говорит ли он хоть что-нибудь верно или же несет тарабарщину. Он смотрит на врача, только когда тот спрашивает о посетителях. Есть люди, которые хотят его увидеть, говорит ублюдок. Дин сжимает руками больничный халат. — Никого не впускайте, — выдавливает он. Получается слабо и жалко, будто он не уверен, может ли он отдавать приказы. Действительно не уверен. На мгновение ему приходит в голову, что он не сможет ничего сделать, если кто-то захочет войти. Доктор даже не должен никому говорить, что он не хочет посетителей. Или, может, они объявят его психом, и его слова уже вообще не будет иметь значения. Дин наблюдает, как сменяются выражения на лице врача: от замешательства к жалости, а потом к неловкости; следит за каждым движением каждой маленькой морщинки. В конце концов тот кивает. Дин моргает, смотря, как его рот формирует слова: «Cнаружи есть охрана, они позаботятся, чтобы никто вам не помешал». Вновь моргает. Доктор уходит, и Дин пытается дышать, борясь с головокружением.***
Между моментом, когда Аластар уходит, и когда выключается свет, всегда бывает пауза в двадцать две секунды. Дин не знает, почему. Он может догадываться — в голове бесчисленный список сценариев, объясняющих задержку — но правда ему неизвестна. Лестница. Дверь. Двадцать две секунды. Гаснет свет. И затем, почти сразу же: «На колени, Дин». Где-то там, наверное, установлен интерком, но Дин может лишь гадать. Он не знает и многого другого. Сколько пройдет времени, прежде чем Аластар вернется? Когда он получит еду, и получит ли вообще? Наблюдает ли Аластар? Что он будет делать, когда придет? Сколько пройдет времени, прежде чем Дин умрет? — Какое сегодня число? — чересчур громко спрашивает он, глядя поверх головы медсестры, сменяющей повязку на ожоге на его плече. Ее пальцы прижимают бинт к коже, но к нему самому она почти не прикасается. Дин не против ее присутствия. — Двадцать второе сентября, — охотно отвечает она. — Что? — Двадцать второе сентября, — еще раз называет дату. — Мистер Смит, вы в порядке? Дин стискивает зубы. Такое ощущение, будто на грудь что-то давит, и теперь от задевающих его кожу пальцев все внутри переворачивается. Он на миг прикрывает глаза и медленно, осторожно опускает голову на подушку. Двадцать второе сентября. Потолок больничной палаты белый, но он может разглядеть неравномерную покраску, тени и слои, плавающие перед глазами. В дате нет ничего особенного, но время, представление о времени, прошедшем с того момента, как его прикрытие было раскрыто и нынешним днем, оно просто... Он... казалось, что прошло гораздо больше.***
— Да ладно, Дин, это просто показания. Займет не более двух часов. Сэм собирает со стола бумаги и сортирует их: часть из них в сейф, часть он запирает в столе, часть кладет в портфель. Дин наклоняется над его столом, суя нос в стопку, предназначенную для уничтожения. — С ним всегда кажется, что дольше, — вздыхает он. Сэм закатывает глаза. — Может, прекратишь ныть? Он хороший агент и знает свое дело. Не понимаю, в чем проблема. Дин не может ему сказать, в чем проблема. Сэм вряд ли будет думать о нем хуже, но это просто... странно. Если Дина угораздило запасть на парня, то это должен быть кто-то классный, а не социально неприспособленный ботаник-аналитик, всего месяц как из учебки. — Он просто... придурок, — говорит наконец Дин, и это не такая уж ложь. Парень помешан на книгах и ужасен с людьми. — Тогда вы будете на равных, — говорит Сэм, надевая куртку. Дин бросает на него «не будь такой сучкой» взгляд, и Сэм вздыхает: — У меня есть другие дела. — Какие? — Личные. — А, вот как? — усмехается Дин. — Чувак, это совсем другое дело. Тогда пойду с новичком. Но держу пари, что он облажается.***
Дин смотрит, как с ножа капает кровь. Кап-кап-кап на пол, на его отца, лежащего мертвым на плитке. Аластар сжимает его плечо. — Хороший мальчик. Теперь встань на колени и не двигайся. Он поднимает взгляд, чтобы сказать, что все не верно, это случилось не так, но обнаруживает, что находится в больнице, и рядом с его кроватью сидит на стуле Кастиэль. Теперь он выглядит чужим, как будто не от мира сего, будто между ними протянулась тонкая завеса, разделяющая их миры, и кажется, что если Дин протянет руку, то коснется лишь воздуха. Это успокаивающая, приятная мысль. Кастиэль из другого измерения безопасен. Он не может ничего с ним сделать. Дин моргает. Кастиэль протягивает руку, и вместо пустоты Дин чувствует человеческое тепло. Оно накрывает его пальцы. Дин вздрагивает. Кастиэль вздрагивает тоже. Он реален. Дин пытается провалиться обратно в наркотический сон, полный кошмаров, но не может, не теперь, когда на него смотрят эти большие виноватые глаза. — Какого черта ты здесь делаешь? — Голос хриплый, и Дин не хочет, чтобы Кастиэль слышал его таким, смотрел на него вот так. — Пришел навестить. — Я сказал никого не впускать. — Ты недооцениваешь мои навыки общения. Дин сжимает укрывающую его простыню и закрывает глаза. Он не хочет видеть Кастиэля. — Дин. Пожалуйста. Пожалуйста, прости меня. Дин качает головой. Если бы он мог смотреть на него, если бы мог говорить, может, смог бы объяснить, что Кастиэль не виновен в том, что его прикрытие раскрылось, и что это вообще не имеет значения, потому что есть кое-что гораздо хуже. Он не может.***
— Полагаю, мне пора уходить. Кастиэль стоит посреди комнаты, держа сумку обеими руками. Он убрал квартиру, купил продукты, проверил лекарства Дина, договорился о следующем приеме у врача через два дня. Он говорит, что отвезет его, но сейчас уже поздно, и ему пора домой. Дин прочищает горло и оглядывает свою вылизанную квартиру, смотрит на часы, потом на диван. Грудь болит, мышцы шеи затекли, но спать рядом с Кастиэлем под аккомпанемент взрывов вертолетов на экране оказалось на удивление спокойно. — А может, посмотрим другой фильм? — спрашивает он. Кастиэль выглядит неуверенным, его взгляд бегает от дивана к DVD-дискам и обратно. — Давай, или у тебя есть на вечер планы получше? — Нет, — медленно качает головой Кастиэль, — ничего лучше. Дин ухмыляется.***
— Нет ничего лучше, чем старые добрые боевики, да? — спрашивает Сэм, неуклюже беря стопку DVD-дисков. Дин кивает, пытаясь показать хоть какой-то энтузиазм. Приятно видеть Сэма. Он выглядит хорошо, здоровым — чистым — и старается не упоминать ничего, связанного с травмами Дина, или его исчезновением на четыре месяца, или новым беспорядком в квартире. Они сидят рядом, наблюдая взрывы на экране, и Дин старается не вспоминать, как несколько недель после выстрела в грудь они с Касом просматривали всю его коллекцию. Конечно, это длится лишь в течение первого получаса. Затем Сэм начинает ерзать: на несколько секунд откидывается на спинку дивана, потом вновь наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, потирает руки. Дин напрягается. — Кас действительно беспокоится, — тихо говорит Сэм, не глядя на Дина. — Этому парню нужно с кем-нибудь переспать, вот что я скажу. Голос Дина дрожит, но он дрожит постоянно. Этим утром у него был приступ паники из-за того, что он уронил зубную щетку. Он едва справляется с пожеланиями выздоровления на автоответчике, и единственный способ добраться до больницы на физиотерапию — это представить, что все люди вокруг просто галлюцинация. — Дин. — Сэм. Сэм смотрит на Дина. Дин смотрит на стену. — Я в порядке, — выдавливает он сквозь зубы, понимая, что это бред, но он делает все, черт возьми, что может. Это должно что-то значить. — Да, конечно в порядке. Дину не нужно смотреть на Сэма, чтобы знать, что тот разглядывает пустые бутылки у дивана. Дин знает, что их слишком много, но любой, кто имеет возражения, может катиться в ад. Держать себя в руках чертовски трудная работа, болезненная, и в эти дни это единственный способ получить хотя бы час непрерывного сна. Дин смотрит на экран и делает вид, что все, что слышит — это как парни на экране стреляют друг в друга.***
Дин слышит выстрел, еще не понимая, что происходит. Он не громкий, как в его любимых фильмах, просто тихий хлопок. Для него в нем нет никакого смысла. Его отец только что сказал мужчине с пистолетом, где искать кого-то с именем Даниэль Каан, и Дину позволили бросить нож, который он держал, и он рад, рад, что больше не должен причинять боль отцу. Нож со звоном падает на пол, и на мгновение Дин счастлив, он вытирает плечом слезы и улыбается, и тут у отца во лбу появляется дыра, а Дин чувствует что-то теплое на лице. Мокрое. Раздается еще один звук — приглушенный крик, и затем его мать вырывается из пут и швыряет стул, к которому была привязана, в стоящих рядом мужчин. Рука соскальзывает с плеча Дина, и он срывается в бег — быстро, быстро из кухни, через входные двери, подальше от мужчин в черных куртках, ножа на полу и всего остального. Хлопок — глаза отца широко открыты; мать кричит, бросается вперед; мужчина, держащий Дина, поворачивается, не удерживая его больше; и Дин бежит. Хлопок — еще один, но Дин уже выбежал из кухни и не останавливается, просто бежит.***
Вздрагивая, он просыпается в пустой комнате, цепляясь за края дивана, тело напряжено и дрожит, будто он только что бежал, спасая свою жизнь. Но он не может бежать, может лишь дышать, превозмогая боль, переставить бесполезные ноги, одну за другой, и потянуться к костылям, чтобы встать. Он медленно ковыляет на кухню. Боль приятное чувство. Боль означает, что разум чист, расфокусирован и направлен лишь на одну цель. Неловко балансируя на костылях, он открывает шкаф, где, насколько помнит, должна быть еще одна бутылка «Джека», и расстроенно рычит. Конечно, Сэм забрал ее. Он слепо тянется рукой внутрь, надеясь, что что-то еще осталось, но там лишь какая-то... Дин чуть наклоняется вперед, и ахает от вспыхнувшей от этого движения боли в ногах. Он держит фотографию с прилепленной на нее запиской. Желтая бумага закрывает большую часть изображения, но Дин уже знает, что там. «Позвони ему», — написано большим, округлым почерком Сэма. Там даже есть номер, как будто Дин его не знает. Дин отрывает записку и, конечно же, на фото Кастиэль, пристально рассматривающий папку на столе. Где Сэм сделал фото? Дина это не волнует. Он сминает желтый стикер с запиской Сэма (парень всегда был чертовым мелким манипулятором, но это уже перебор), и когда его пальцы отказываются сделать то же самой с фотографией, он просто ее отпускает. На мгновение Кастиэль прилипает к кончикам пальцев, а затем медленно планирует на кухонный пол.***
На это требуется время. В конце концов он садится на стул, смачивает конец костыля оставшейся после визита Сэма газировкой и крепко прижимает его к полу. Несколько секунд спустя он вновь держит фото, стирая следы сладкой газировки увлажненными слюной пальцами.***
Аластар продолжает его будить. Он напичкан лекарствами и засыпает, постоянно возвращаясь в свой дом из детства или назад в свой подвал (подвал Аластара, Аластара), и снова пытается бежать или оставаться неподвижным, а затем просыпается, глядя на стену — его глаза широко открыты, он старается не моргать, потому что ему не десять гребаных лет, здесь есть свет, он может разглядеть обстановку, и никто не отдает приказов из темноты. Первый раз, когда Сэм это видит, он пытается с ним поговорить, но Дин не отвечает. Он смотрит на стену.***
Дин ничего не может с собой поделать. Он пытается, но не может. Просто это продолжается слишком долго. Он слишком долго провел один в темноте и знает, что Аластар приказал ему не двигаться и вести себя тихо. Но сейчас он не может. Всего слишком много, ему холодно, и он уже не уверен, существует ли что-нибудь там, снаружи, придет ли Аластар и включит ли свет. Он знает, что очень скоро его ноги больше не выдержат, и это будет означать больше боли, больше наказания. Дин не хочет этого, но... он просто ничего не может поделать. Дин плачет.***
— Не уверен, что мне следует это делать. Услышав голос, он вздрагивает в постели. Сейчас вторая половина дня. Он лег после физиотерапии. Сэм всегда оставляет дверь приоткрытой, Дин не знает, зачем, и теперь он может слышать... Черт. — А я говорю, Кас, что ты должен это сделать. — Он ясно дал понять, что не хочет меня видеть. Если мое присутствие его расстраивает, я не хочу.... — Кас, ему не становится лучше. Дин не знает, почему Кас там. Сэм, наверное, уговорил его прийти, потому что Сэм может кого угодно уговорить на что угодно, даже заставить сбыться худший кошмар Дина. — С физиотерапией у него все хорошо, но, Кас. Ему не становится лучше. Ты должен поговорить с ним. Дин не может дышать. Грудь болит, он напрягается, пытаясь услышать, что происходит, но сейчас доносится лишь неразборчивое бормотание. Он слушает. Ждет. В квартире тихо. Кастиэль ушел. Он не собирается войти, попробовать поговорить и раздробить Дина на миллион отвратительных кровавых кусочков. Дин в безопасности.***
— Сэм. — Tеперь Дин знает каждую трещинку и складку на стене гостиной, каждое пятно. Они стали его друзьями. — Как ты справился с этим? — С чем? — Когда... после Руби. — Дин съеживается. Ему не нравится произносить это имя вслух, не нравится вспоминать то время. Но он должен знать. — Как тебе удалось просто прийти и поговорить со мной? Звучит не очень, но они уже прошли через это, и Сэм знает, что он не хотел его обидеть. — Дин. — Hа миг в его взгляде проскальзывает что-то, похожее на ужас и боль, но он смаргивает это и потирает глаза. — Мне это не удалось. Я был полностью разбит. Но я знал, что ты мой друг, и мне нужно было попытаться. Дин кивает, будто ответ помогает, но это не так. Сэм вздыхает: — Дин... ты понимаешь, что если не считать уровень хуевости, наши ситуации никак не похожи, верно? Дин? Дин закрывает глаза. Он не может с этим справиться. Он не может справиться ни с чем.***
— Я не могу. Кастиэль здесь. Кастиэль стоит в его спальне, спрятав руки в карманах плаща. Сэм, должно быть, убедил его, сказал что-то, потому что на лице Кастиэля непоколебимая решимость. И первое, что произносит Дин, справившись с дыханием: — Я не могу. Кастиэль моргает. И это незначительное движение вызывает у Дина дрожь. — Не можешь что? — спрашивает тот. Дин разговаривает. С Кастиэлем. Это слишком. Он закрывает глаза. — Ничего. — Я не понимаю. Не получается. Дин вдыхает и открывает глаза, уставившись на складки одеяла. Ему нужно, блядь, взять себя в руки и сказать все как есть. — Я тоже облажался, Кас. Нет слов, чтобы описать, как я облажался. Кастиэль не спорит, просто смотрит на него, и Дин понимает, что плачет, большими, горькими слезами, как чертов ребенок. Он усмехается. Звучит не очень хорошо. — Я разваливаюсь на куски, просто говоря с тобой. — Oн качает головой, пытаясь подобрать слова, чтобы Кас все понял и ушел, но в голове... пусто. — Я не знаю, как справиться с этим, Кас, понятия не имею, я не могу... — Дин. Кастиэль берет его за руку, и это легкое прикосновение опрокидывает мир, угрожая разрушить самого Дина. Он не знает, что делать. Он сжимает пальцы Кастиэля и притягивает его ближе, все еще не глядя на него, не осмеливаясь взглянуть. — Поцелуй меня, — просит он. Его шепот хриплый и дрожащий. Они никогда не занимались этим раньше, слишком боясь того, что это может значить для них обоих, и теперь, думает Дин, теперь, если он сможет это сделать, возможно, все станет хорошо. Кастиэль вздыхает, и его дыхание щекочет щеку Дина. Одна вещь, одна маленькая вещь, чтобы убедиться, что он не полностью сломлен, что у него еще осталось что-то, что он может дать, и, может, тогда он сможет справиться с присутствием Кастиэля. Ему просто нужно сделать эту маленькую гигантскую вещь... Кастиэль осторожно обнимает Дина за плечи. Дин едва может дышать. Это не Аластар. Аластар никогда не прикасался к нему так, но внутри что-то болезненно ноет, он не может, не может, не может... Губы такие же теплые и сухие, как и тогда, когда касались его лба, и это так ярко ассоциируется у Дина с Кастиэлем, что он вздрагивает, крепко его хватает и держит. Дышать больно, так больно, но Дин утыкается лицом в его плечо, и, возможно, так немного лучше. — Я просто хочу спать, — шепчет Дин. Спать и знать, где он, не просыпаться дрожа и на мокрой подушкe. Спать и знать, что на той стороне его кто-то ждет, несмотря на то, что сейчас он даже не может смотреть на него. Откуда-то сверху Кастиэль кивает, потираясь щекой о его макушку. — Ты можешь поспать, — тихо говорит он. — Можешь поспать. Я буду здесь.