Риск

— Мы будем рисковать, — у Лехи темнеет взгляд, как у демонов в дешевых сериалах. Он выглядит довольно внушительно — две маленькие колонки в руках можно принять за какие-нибудь гранаты или бомбы. Один ведь хрен — рванет. В Максе уже рвануло. С Карпеном нелегко, если слушать его. Если вслушиваться. Он дает хореографию, и в то же время — матерится, пошлит. Между его строк вечно скользит что-то темное. Что-то, что можно неправильно понять. — На шпильках ходил? — Нет, а надо? — На-адо, ой, как надо. Иди тырь у Катюхи колготки. Колготки будут завтра, черные и по размеру. А на первой репетиции Макс появляется в синих джинсах. Леша появляется позже на полчаса, и джинсы ему не нравятся. — Снимай, — говорит он. И отходит мучить ноутбук. А у Макса руки к ремню тянутся, как у послушного ребенка. Хотя ясно же, что просто так сказал. — Надень, — летят в Макса еще один приказ, и — пакет с туфлями. Туфли, кстати, классные. Черные, покрытые лаком, словно чудной леденец. Так и тянет облизнуть, но хуй там плавал, — Макс закатывает глаза и скидывает кеды. — Красотка, — ржет Карпенко, подключив колонки. Проходится масляным взглядом, словно лапает. Максу стремно, Макс на каблуках и его раздевают глазами. И так — весь танец. Карпенко кайфует. — Сначала — идея. — Давай. Они падают на пол, Макс тянется снять каблуки, но Леха хлопает его по руке. — Привыкай. Так. Ты у нас — роковая женщина, понял? Усталый кивок. — Моя третья после Доценко и Ленки. И тоже по мне течешь. Здорово? — Охуеть можно, — бурчит Нестерович. — У нас что-то вроде клуба или борделя, это пофиг. И выберу я тебя. Ну, будем считать, что бордель. — Знаешь, — хмыкает Макс, потирая ступню, — я не извращенец, но мне интересно. Ставь. Звучит, как выстрел. Стартовый или в голову — пока неизвестно. Они мало говорят после — Макс в сваливающихся туфлях на тощих босых ногах, и Карпенко — поглощенный процессом, вещающий в одиночку. — Ты тут показываешь себя. Какая ты соблазнительная и умелая баба. Рядом с тобой — Доценко, Платонова по левую руку будет, но на нее забей, она потом уйдет. А я тут, — Леха сидит на старом стуле и хрипло объясняет, как и под каким углом Максу раздвигать ноги. Угол не малый, джинсы впиваются в пах, и кажется, что было бы куда легче, стой он к Карпенко спиной. — Потом подходишь вместе с девчонками ко мне… Не, они сзади вьются, а ты в лоб иди, да. Ага. И за горло. — Чего? — Макс стоит, пошатываясь, и тупо смотрит Лехе на горло. Татушка, кадык. Все. — Вот так, — горло резко уходит вверх, ему самому на шею ложится сильная рука, а потом в глазах мельтешит лампа потолка: Карпенко, потеряв совесть, давит ему на челюсть, запрокинув голову. «Я не извращенец», — своими же словами думает Макс, — «но это будет круто». — Осознал? — скалится Леха, отпуская. — Да, садись. Карпенко плюхается на стул, Макс отходит, начинает заново. От бедра подходит, выставляет ногу вперед. Нога смотрится ржачно, в джинсе и черной туфле. Склоняется, откидывает голову, обнажая шею — она еще немного тянет, помня чужие пальцы, — и, прикусив губу, хватает Карпенко за подбородок. Тот смотрит так, что ноги подгибаются, Макс старается ответить тем же и проваливается. Когда Леха встает, ведомый его рукой, то оказывается не таким уж и низким, и не так уж и далеко. От него идет тепло, банальное тепло от человека, который стоит в паре сантиметров, и лицо которого — близко-близко. Макс невольно сглатывает, поджимает губы и отстраняется. И тут Карпенко делает глупость. Он начинает говорить. — Нет, — низко, сука, близко говорит Леха, дышит Максу в губы, и говорит. Взгляд не отводит. Просто говорит «нет». И придвигается ближе. — Это секс, понимаешь? Трах. Зал должен краснеть от стыда. Зал, Макс, а не ты. Каблуки шатко подрагивают, Нестерович усмехается и все-таки отходит. Карпенко в открытую смеется. — Какая ты роковая дама? Ты девчонка. Давай заново. И так пару-тройку раз. Поддержки, синхрон, синхрон, поддержки, и все близко, все на чертовых каблуках. — Первые куски есть, завтра свяжем, — кивает Леха. — Давай, красотка, пошли. Репетиция кончается, а завтра… Завтра приносят колготки. *** — Это вообще законно, нет? — Нет. Оттанцевав «первые куски» на сцене с Леной и Алисой, Макс с Лехой уходят обратно в зал, Леха лениво, а Макс — в туфлях. — Вот будут у меня дети. Посмотрят это. И что они скажут? — «Папа, ты просрал шанс отсосать у Алексея Карпенко». — Иди в жопу! — Не порвешься? — Леха, блять! Последняя хоряга — то еще дерьмо, если смотреть со стороны. Карпенко сказал: «Давай попробуем, чего ты ссышь?», «Я ведь не сосаться тебя заставляю, Нестерович!» Карпенко много чего еще сказал — легче от этого не стало. Тебе тридцать с малым лет, ты стоишь в юбке, в колготках, на сраных каблуках, ты должен встать на колени перед этим типом… …И ты будешь отсасывать ему на глазах всей страны. Суть в том, что Леша, кажется, охуел в своих фантазиях. Ладно бы кресло, ладно бы короткий кусок вальса, где его, Макса, ведут, как школьницу на выпускном. Но это. — Вот меня бьет Алиса, — буднично объясняет Карпенко, и дергает головой влево. — Вот Лена, — голова уходит вправо. — Они уходят, и теперь ты… — Я помню. Репетиция тянется. Они затыкаются, оба и не сговариваясь, потому что улавливают что-то. По коже идет дрожь, за окном уже вечер, Макс — в полном облачении, на родных практически туфлях, с подведенными глазами. Нестерович красивый, кажется Леше. Или не кажется. С силой Макс замахивается, и Карпенко действительно приходится хватать его за запястье — потому что он может ударить. Взгляд режет по лицу, они стоят молча, шумно дышат. Макс помнит, что делать дальше, помнит, что нужно не посадить дыры на колготках, помнит, что в рюкзаке — Катина мазь от синяков. Леша хватает его за плечи и опускает на колени. Колонки хрипло завывают какой-то бред, вокалист надсадно рвет связки, уходя вверх, Карпенко медленно разворачивает лицо в сторону предполагаемых зрителей, Макс отупело смотрит ему в ширинку, сводя щиколотки крестом и шире разводя колени. Карпенко берет его за затылок и плавно, ритмично двигается, создавая иллюзию такого разврата, что… зал, наверное, будет кричать. Макс тоже внутри кричит, в нем рвутся бомбы, он задыхается от адреналина, это и правда риск. «Мерещится». На пике ноты Леха изображает оргазм. У Макса краснеют щеки, когда Карпенко, вцепившись ему в волосы, изгибается перед ним, откинув голову назад. Постанывают даже колонки, где-то за пределами зала хлопают двери. Нестерович отскакивает, почти не изображая, тянется убежать, ударить, и все это — танец, под какофонию звуков снаружи, под тихий счет и дикий вой внутри. Карпенко удерживает его за грудки, нога в туфле, как и положено, отставлена назад. Леха близко, вжимается телом в Макса, музыка заходится последними секундами, сердце колотится, гонит, рвет вены пульс, воротник, натянувшись, врезается в кожу. Макс отклоняется, Карпенко напирает сверху. «Надо менять финал», — думает Нестерович, отрешенно и спокойно, пока чужая рука вновь стискивает его голову, пока чужое колено не врезается между ног, пока чужой рот… Все ведь и сначала было ясно, чего теперь жаловаться. Благо, что кроме уборщиц, сюда вряд ли кто зайдет. Карпенко дергает бедрами, до боли сминает губы, остервенело целуясь, и Макс едва ли успевает отвечать. А потом бьет его по щеке, не сильно, отрезвляя. — Блять, — загнано дышит Леха, отходя. — Давай менять финал, — озвучивает мысль Макс, скидывая первую туфлю и утирая губы. — Давай потом. До стены — пара шагов, спина Макса ожидаемо впечатывается в нее, вторая туфля все еще обнимает подрагивающую ступню… Карпенко обещал, Карпенко предупреждал, что они будут рисковать. *** И как оправдываться, если это действительно заводит?