Исключение

      Злой Мирон – это страшно. Злой Мирон – это оружие массового поражения, безоговорочно смертельное в случае точечного удара. И сейчас весь шквал гнева принимал на себя, невольно сжавшийся Евстигнеев, несмотря на явные преимущества в росте. И будь он помладше или немного поглупее, он забил бы на остатки собственного достоинства и, свернувшись в безопасный нескладный комок, забился в самый дальний угол квартиры. Но злому Мирону плевать на собственную неправоту, и именно это заставляло Евстигнеева огрызаться, старательно игнорируя собственные подрагивающие конечности. Противостоять напору было трудно, и явных проблем добавляло затуманенное сознание, неспособное связать ошметки разлетающихся мыслей в хоть сколько-то связную фразу. - Ты мне скажи, сколько раз я должен вытаскивать тебя из дерьма, чтобы до твоей пустой головы хоть что-то дошло?! Ты хочешь сорвать тур? Мне пора искать нового бэк-мс?       Это был удар ниже пояса. Ваня поперхнулся собственными оправданиями и замолк, прерывисто хватая ртом спертый, прокуренный воздух. - Ты не маленький мальчик, Евстигнеев. Я говорил. Я предупреждал, блять, тысячу раз, – никакой наркоты перед концертом. Хочешь выходить на сцену обдолбанным как последний нарк – прекрасно! Только не со мной.       Мирон окинул его презрительным взглядом, напрягся, будто хотел добавить что-то ещё, но только махнул рукой и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.       Будто крышку гроба захлопнув. Ваниного, блять, гроба.       Евстигнеев приглушенно, будто сквозь мутную болотную жижу, услышал щелчок замка и сел на кровать, закрывая лицо руками. Сердце билось неритмично и ненормально громко – непонятно от таблеток или густого вязкого отчаяния, собиравшегося во рту горькой слюной. Ваня едва успел дойти до туалета до того, как его буквально вывернуло наизнанку и, казалось, вместе с содержимым желудка, он сейчас блевал остатками собственной гордости.       Хотелось бежать за Мироном, просить выслушать, пытаться что-то объяснить. Но он знал, что Мир его не услышит. Поморщится брезгливо, глядя на расширенные зрачки и дрожащие руки, и откинет с пути как надоедливое насекомое. И самое мерзкое в этом было то, что у него были причины так поступить. Ваня сам исчерпал свой кредит доверия.       Вошло в привычку закинуться перед репетицией и наслаждаться ощущением абсолютной уверенности в себе и безграничной свободы. Так просто забывать о собственных комплексах и ненадолго переставать страдать самоуничижением. Но он никогда не принимал перед концертом. Несмотря на острое, порой просто невыносимое желание, слабо приглушаемое алкоголем. Он следовал правилам. До этого момента и теперь Мир, который, казалось, просто закрывал на всё глаза, взорвался.       Рудбой не знал, как объясниться. Он не хотел, правда не хотел, просто невыносимо болела голова и один из звуковиков предложил хорошее обезболивающее. И в этот момент глупый мальчик Ваня, даже не задал ни одного вопроса, молча, проглотил предложенное «лекарство» и промямлил тихое «спасибо».       Эйфория пришла уже на сцене. Это был лучший концерт. Евстигнеев впервые чувствовал себя рядом с Мироном таким равным и полноценным, он подхватывал репера с полуслова, чувствовал малейшие изменения в его дыхании, прыгал выше всех, качал зал и был просто охренительно, блядски счастлив. После концерта он, не переставая, шутил, вешался на довольно ржущего Порчи, успевшего хорошенько накидаться за какие-то смешные полчаса, обменивался подколками с Мамаем и абсолютно не замечал мрачных взглядов Мирона. Его почему-то нисколько не удивило, что именно Фёдоров вызвался отвезти его домой, когда тело уже отказывалось действовать самостоятельно и глаза закрывались сами собой. Он вообще не помнил, как они добирались до его жилища, но точно мог сказать, что рэпер за всё это время не произнес ни единого слова. Даже тогда в его ярком, полном эйфории, мирке, не загорелась красная табличка, предупреждающая об опасности. И прогремела буря.       Ураган Мирон снёс к чертям все его укрепления, размыл дамбы, затопил так тщательно выстраиваемые постройки нового себя и оставил только разоренную серую пустошь.       Ваня всегда чувствовал себя запасной деталью. Как легко его заменить? Сколько десятков рэперков выстроятся в очередь по мановению пальца, согласные на всё, лишь бы немного погреться у огня чужой славы? Кто наденет на себя его маску, облачится в загадочного монстра, который стал настолько самостоятельным, что вполне может прожить и без него. Без Вани. Как быстро ящерица, безболезненно откинув старый хвост, отращивает новый? Как быстро Мирон забудет про его существование? Ему не впервой выбрасывать из жизни тех, кто не смог оправдать его доверие.       Хотелось плюнуть на всё и упасть на колени. Он знал, что это неправильно. Что сейчас он был прав и любой на его месте, наверное, злился бы на Фёдорова, ждал извинений и сам, быть может, хлопал этой чертовой дверью. Но только не Ваня, свыкшийся с мыслью о своей ничтожности как со второй кожей. Только не Ваня, возносящий Мирона на недосягаемый пьедестал. Только не жалкий глупый маленький мальчик Ваня, отчаянно любивший того, кто выкинул его, как пустую пачку сигарет.       Пустота квартиры больно била под ребра, прямо в незащищенное, такое громкое, будто в последний раз сердце. Евстигнеев забрался на кровать, зябко обхватывая руками худые плечи, и провалился в свои тревожные серые сны.

***

      Мирон был просто в бешенстве. Выйдя на улицу, он добрых десять минут стоял у подъезда, нервно затягиваясь сигаретой и выпуская ставший безвкусным дым в сонное лицо ночного Питера.       Гнев немного поутих, и сразу же захотелось вернуться. Совесть противно щемила сердце, подкидывая воспоминания о полных тоскливого отчаяния глазах. Он уже пожалел о своих словах.       Не стоило бить по живому, он знал, как Ваня впахивал на каждой репетиции, как старательно разучивал текст, прогоняя строчки снова и снова, как тщательно продумывал свой яркий образ. Но, блять, это просто было невыносимо. И дело было не в концерте и не в туре, дело было в Ване. Всегда только в нём.       Евстигнеев походу сам не замечал, как глубоко погружается в этот разноцветный бездонный омут. Мирон не был каким-то отбитым моралфагом – это было бы просто смешно. Он нейтрально относился к такого рода расслаблению, сам иногда был не прочь встряхнуть уставшие мозги, затянувшись какой-нибудь дурью, но Ваня перешёл грань. Его всё реже можно было наблюдать трезвым и не обдолбанным. Вещества всё чаще курсировали по маршруту из его кармана в организм, и от вида вечно расширенных зрачков и неестественного смеха Мирону становилось тошно. Этого Евстигнеева хотелось схватить за шкирку и хорошенько встряхнуть, чтобы какие-то сместившееся детальки в вечно лохматой башке, наконец, встали на место.       Фёдоров молча злился, методично обшаривая брошенную без присмотра куртку и безжалостно смывая всё найденное в унитаз. Трусливый способ. Но что он мог сделать, если все увещевания отлетали от Рудбоя как от стенки. Он ему не отец, чтобы бегать по пятам и читать нотации. Но сегодня была пройдена точка невозврата. Окси вскипел и, наконец, выплюнул в бэк-мс все накопившиеся эмоции, а теперь жалел как нашкодивший школьник. Как дебил, блять, жалел.       Он не собирался кого-то искать, нет. Ваню было невозможно заменить, и ясно это было, похоже, всем, кроме него самого. Просто хотел заставить образумиться, затронуть то, что реально должно было дать его упрямой заднице хороший пинок, и по своему обыкновению изрядно переборщил. - Ёбаный ж свет – прошипел Мирон сквозь зубы, проклиная себя за очередной брошенный на тёмные окна взгляд и решившись, прозвонил Порчи – возвращаться к себе не хотелось, продолжение пьянки у друга казалось ему хорошей идеей. Может хоть там, в голове перестанет маячить этот, чёрт его побери, абсолютно не самостоятельный монстр.       Дарио встретил его буквально с распростертыми объятиями. Казалось, Порчанский абсолютно не устал за этот сумасшедший день, а напротив, преисполнился какой-то бешеной энергией. Позитив португальца подействовал на Мирона как легкое успокоительное. - Проходи, бро. Я бит свожу. Заодно оценишь звучание - только этот человек способен на плодотворную работу после выматывающего концерта и совместной попойки. - Оценю – легко согласился Фёдоров, скидывая верхнюю одежду и проходя вслед за другом в комнату, сразу же выхватив взглядом бутылку виски. То, что надо.       Напивался он целенаправленно и методично. Бит зашёл. Дарио, заметив упорное стремление друга нажраться, вскоре присоединился и, какое-то время спустя, беседа плавно перетекла в русло нетрезвых откровений. - Как Ваня? – Мирон поморщился и залил в себя ещё одну порцию высокоградусной отравы. - Спит, вероятно. Что ему ещё делать в пять утра? - Я не про то – Порчи знал о его беспокойствах. Именно ему Мир мог рассказать почти всё, не боясь прослыть параноиком. Правда, он к этому вопросу относился легче, вероятно потому, что в отличие от Мира – Евстигнеев не был для него объектом неустанного наблюдения.       Фёдоров и сам не понимал, почему вечно волнуется о фотографе. Тот не выглядел таким уж неприспособленным к жизни парнем, каким его рисовало сознание Мирона, но постоянная, порой даже неосознанная, опека прочно вошла в его привычки. Это вызывало недоумение и заставляло задуматься о своих мотивах. Мотивы, в свою очередь, посылали его нахуй и отказывались подлежать обдумыванию. Оставалось только необоснованное желание оберегать и быть рядом. И Мирон, похоже, просрал по обоим пунктам. - Брат, ты бы не волновался так – продолжил португалец, не дождавшись ответа – я со звукачом поговорил. Парень дурак, конечно, но концерт же нормально прошёл. - Каким звукачом? – Мирон дернулся, от неожиданности закашлявшись сладким дымом кальяна. - Ну, этим, который рыжий. Высокий – Дарио плохо выговаривал русские имена и по возможности предпочитал описывать людей внешне. - Он тут причём вообще? – Фёдоров уже ни хрена не понимал, мысли в пьяной голове ворочались с явным нежеланием. - Он же ему таблетки сунул. Ваня жаловался на больную голову – он решил помочь и сунул ему колёс, чтобы отпустило. Сказал обезболивающее. – Порчи осенило – Ты что думал, он сам накидался?       Мирон застонал, опустив голову на ладони. Ну что за пиздец. Облегчение от факта невиновности Евстигнеева затопила громадная волна вины. Блять. Наорал, не выслушал. Охуенный, просто показательный, друг. Стало стыдно, но вот настырный голос разума напоминал о том, что, как бы то ни было, последние пару месяцев будни Евстигнеева превратились в нескончаемый трип.       Блять, нет. Нужно было признаться хотя бы самому себе. Будь это кто-то другой, Фёдоров бы не вышел из себя, не превратился в истеричную мамашу, отчитывающую провинившегося ребёнка. Но это был Ваня. Похоже, именно эту фразу ему нужно было вытатуировать на руке в качестве жизненного кредо. Интересно сколько долбаёбов потом бы украсили ей свои тела, подражая Окси. - Друг, ты бы поговорил с ним. – Мирон вскинул голову, углубившись в свой больной внутренний мир, он напрочь забыл, где вообще находится. – Прямо сейчас. - В пять утра и бухой? – горько усмехнулся Фёдоров. - Кажется, это скорее твоё преимущество.

***

      Ваня смог проспать от силы часа четыре. Голова опять раскалывалась и мысль закинуть в себя ещё немного волшебного лекарства с каждой минутой зудела всё сильнее. Но стоило ему потянуться к своему стратегическому запасу, перед глазами вставал презрительный взгляд Мирона.       Блять, ну он же не наркоман. Он же не употреблял ничего серьёзного. Концерт прошёл на ура. Какого чёрта Мир устраивает такие разборки? Звучало неубедительно. Внутри он уже понимал, на какой тонкой грани сейчас болтается – сделаешь шаг и погружение не остановить. Только падать и падать в бездонную кроличью нору.       Евстигнееву было сложней, чем остальным, он был из тех, кто становится заядлым курильщиком с первой сигареты. Ваня – человек-зависимость. От сигарет, от татуировок, от музыки, от людей. Правда, последнее было актуально только для одного человека в его жизни. И, похоже, именно этот человек видел его сущность насквозь. Что забавно, он же повлиял на его обострившееся пристрастие гробить свой организм.       Насколько может быть сложно любить человека и считать себя недостойным даже его дружбы? Евстигнееву будто выпал ебанутый джек-пот – взаимность была невозможна сразу по всем из возможных причин. С тем же успехом он мог бы воспылать нежными чувствами к какой-либо из штампованных голливудских див, с одной лишь разницей – эта дива не маячила бы у него перед глазами день ото дня, живым напоминанием его собственной никчемности. Она не смотрела бы на него своими уставшими питерскими глазами; не утыкалась бы в плечо, после очередного изматывающего пробега за успехом, в душном такси; не улыбалась бы так, что кажется только для него, хотя в комнате дюжина людей и это похоже на бред сумасшедшего. Наверное, он и был сумасшедшим.       Ваня просто устал. Просто хотел найти способ хоть ненадолго сбрасывать с себя этот невысказанный груз бесполезных чувств и расправлять крылья. А в итоге просто обрезал их к чертям собачьим. Он легко поверил, что это конец, потому что в душе всегда был уверен, что такой момент настанет. И вот, оказалось, был прав. Херов Нострадамус.       На периферии сознания раздался неуверенный стук в дверь. Будто стучавший сам не был уверен в том, что хочет зайти. Евстигнеев бросил взгляд на часы и удивленно вскинул бровь – кто мог припереться к нему в 6 утра? Предчувствие на этот раз сработало как надо, и тело обдало горячей волной – неужели?       Мирон стоял на пороге, уткнувшись носом в пол, будто вознамерившись подсчитать количество пылинок, осевших на старый линолеум. - Я зайду? - Проходи – во рту пересохло от волнения. Слова неприятно царапали горло и, если честно, Ваня вообще боялся что-то говорить вслух. Казалось бы – идеальный момент, шанс объясниться и попытаться немного реабилитировать себя, а все мысли капитулируют, издевательски размахивая белым флагом. Фёдоров переступил порог и в нос ударил отчетливый запах алкоголя. Наркоман и алкоголик – было бы смешно, если бы не было так предательски грустно. А потом мир качнулся и рассыпался на молекулы, потому что Мирон сделал чертов шаг и крепко прижал Ваню к себе. - Прости меня – сердце колотится так, что застревает в районе горла и, кажется, если он сейчас попытается ответить, задохнется на месте. Удивительно счастливая смерть - я волновался.       Мир отстранился, и температура в квартире будто упала на сотню градусов. До тех пор пока он не поднял глаза, слабо улыбаясь: - Мне абсолютно точно никогда не найти такого охерительного бэк-мс. Вань – он словно запнулся, подбирая слова – ты удивительный, потрясающе талантливый человек и мне бы не хотелось, чтобы ты растрачивал себя на колеса и пьянки. Блять. В общем, ты взрослый человек и можешь решать сам, но в последнее время это конкретно участилось, и я хотел бы знать причину. Если могу чем-то помочь, то.… Сам знаешь…       Ваня замер на месте, боясь поверить. Внутри взрывались фейерверки и бесновались пресловутые бабочки. Сдержанность забросила котомку на плечо и ушла в закат, покидая цепляющийся за остатки рациональности мозг. А к чёрту всё! Пусть сейчас он всё испортит, пусть это будет их последняя встреча, пусть хоть ударит, хоть прибьёт на месте – плевать! Ваня поддался вперед и коснулся губами этой теплой, сносящей крышу улыбки. Мирон судорожно вздохнул, напрягся всем телом и ответил, углубляя поцелуй. И это ёбаный космос. Это круче любой наркоты. Ярче любого прихода. Чистое безумие. - Мир… Я тебя люблю – говорить, уткнувшись в шею, проще, чем глядя в глаза. - Я, кажется, тоже – Мирон хрипло смеётся– Кто бы мог подумать, что до меня так долго будет доходить. - В семье не без тормоза – в тон добавляет Рудбой, присоединяясь к веселью.       Похоже, этот высокий рыжий звуковик только что заслужил бутылку самого дорогого алкоголя, который только можно откопать в славном городе Петербурге.