In whatever way

Love me in whatever way

Разбуженный смутной тревогой, Сириус проснулся рано и больше не смог заснуть. Отдернув полог, он некоторое время вглядывался в темно-синий мрак комнаты, который по-утреннему быстро рассеивался. Бледное серое небо за окном постепенно разрывалось, и сквозь тонкие тучи тихо спускался голубой холодный свет поздней осени. Накануне вечером ему было невесело: они проиграли Слизерину в первом квиддичном матче своего последнего сезона, пусть и только благодаря тому, что Регулус быстро поймал снитч. Сириус вдруг поежился — то ли от утреннего холода, то ли от гордости при этой мысли, так противной ему. Он с силой, но безуспешно давил в себе этот жалкий огонек гордости за успех брата, своего брата, и пытался стереть его имя, заменить его безликим «ловцом Слизерина», не думать «Регулус», не думать «брат». Наконец Сириус поднялся, бесшумно выскальзывая из-под одеяла, и только тогда заметил на прикроватной тумбочке аккуратно сложенный и запечатанный кусок пергамента. На нем не было имени или адреса, только небольшая, проведенная чернилами черта, как будто кто-то собирался оставить подпись, но передумал. Сириус нахмурился — он не ожидал никакой почты — и, сломав печать, развернул пергамент. Это было небольшое письмо, и Сириусу не нужна была подпись, чтобы узнать аккуратный почерк, так похожий на его собственный, с правильными линиями и наклоном букв. Он на несколько мгновений отвел взгляд, не решаясь читать, и уже думал разорвать, выбросить, не читая, но тот жалкий огонек гордости, который он пытался гасить, вспыхнул снова уже новым светом, светом естественной и такой нежеланной, необоснованной радости. «Я не могу спать, потому что очень хочу написать тебе. В последнем письме мама упомянула твое имя, и я думаю, она волнуется — что ты будешь делать после школы, куда пойдешь? Мне кажется, она надеется, что ты вернешься. Наверное, ты сейчас разозлился, что я про нее написал. Забудь про это. Я не стану зачеркивать или пытаться заново начать, у меня не хватит смелости на еще один раз. Я хочу, чтобы ты вернулся. Ты и так это знаешь, и тебе все равно. Когда мы играем в квиддич, я все время думаю о том, что ты наблюдаешь за мной, смотришь, как я летаю. Я знаю, что это не так, но пока мы играем, я верю в эту глупость. Мне страшно оттого, что это твой последний год в Хогвартсе и, когда он закончится, я, возможно, больше никогда не увижу тебя. Ты ведь мой брат, Сириус. Этим летом, когда тебя не было, я очень скучал дома. Регулус» Сириус несколько раз перечитывал это сбивчивое, бессмысленное письмо, безжалостно комкал его, чтобы выкинуть, расправлял и снова читал, складывал, прятал, доставал и читал опять. Наконец, когда уже заворочались и начали просыпаться друзья, он оставил его в глубине одного из ящиков прикроватной тумбочки. Он пытался успокоиться, но не мог, внутри бились громыхающие всполохи переплетающихся друг с другом эмоций. Только одна строчка этого письма имела значение, кричала из всех остальных бессвязных предложений, в ней было все: «Этим летом, когда тебя не было, я очень скучал дома». Больше года назад, перед шестым курсом, Сириус еще был с семьей на летних каникулах. Он почти ни с кем не разговаривал, в основном только с матерью — потому что постоянно с ней ругался. Регулус, конечно, тоже был там. На втором курсе, как только шляпа распределила Регулуса на Слизерин, Сириус дал себе слово больше никогда не смотреть на него, вычеркнуть его из своего мира, и у него почти получилось: с тех пор он ни разу не встретился с ним взглядом в школьных коридорах. Но все рушилось, как только он переступал порог дома. В этом старом, темном, но обжитом, знакомом, даже уютном доме был совсем другой мир, другое место, и почему-то было невозможно не видеть Регулуса. В редкие моменты они перекидывались парой фраз и встречались взглядами, и Сириус не делал вид, что на месте брата пустое пространство. Он не признавался себе в этом, но глубоко внутри знал, что ему нравится проводить летние каникулы дома. Здесь Регулус был его братом, здесь и только здесь можно было на него смотреть. На пятом курсе, после Рождества, у Сириуса появилась первая девушка. Она была чуть старше, небольшого роста, хрупкая и невероятно милая. Их первые попытки в сексе — неуклюжие, стыдные, влажные и иногда слишком быстрые — приносили Сириусу физическое наслаждение и удовлетворение, но оно было как будто механическим. Когда они прощались после, он чувствовал приятную усталость, но мозг оставался в том же лихорадочном напряжении, что и до секса, и Сириус продолжал желать чего-то большего. Иногда он шел в душ подрочить, как только она уходила. Он пытался воспроизводить в памяти ее тело или свои старые фантазии, но что-то было не так с лицами всех, кто приходил ему на ум. Они были смазанными, неясными, а их тела становились холодным и отстраненным. В конце концов, Сириус устал от этого и плюнул на все, задвинув вереницу глупых мыслей так далеко, как мог. Эта девушка была не против с ним расстаться: через полгода, когда первый восторг влюбленности кончился, им стало скучно друг с другом. Они решили переспать на прощание, как добрые друзья, и этот раз Сириус помнил отчетливо: они были лицом к лицу, и он был уже близок к оргазму, когда ее глаза вдруг показались ему не зелеными, а темно-серыми с голубым отблеском, черты ее лица вдруг стали острее и прямее, и Сириус смутно, будто только краем глаза, увидел в ее лице лицо своего брата. Он, не раздумывая, позволил этому образу остаться на несколько мгновений, и оргазм, накрывший его, был самым ошеломляющим за все предыдущие годы. Поэтому то лето с его теплым обездвиженным воздухом, заполненным густой зеленой листвой, пыльцой, пухом, ровным и мягким солнечным светом, который практически можно было почувствовать, как прикосновение к коже, — то лето было для Сириуса и сладким, и тяжелым. Что-то темное и опасное ворочалось в нем, и он боялся подолгу разглядывать лицо брата, мирное и сосредоточенное, а когда Регулус вдруг поворачивался или поднимал голову и смотрел так просто и прямо, Сириус старался скорее отвернуться, чтобы не замечать цвет его глаз. Он боялся, но не мог не смотреть. Иногда, проходя мимо двери комнаты Регулуса, он чувствовал опасность и одновременно притяжение, и ему казалось, что это темное старое дерево пахнет сладко, как фрукты на грани гниения. На большой семейный ужин собрались ближайшие родственники главной династической ветви Блэков. Большую гостиную наполнял яркий свет, отражавшийся в хрустале, серебре и золоте, и негромкие разговоры с переливами шепота, удивления и смеха. Сириус, всегда ужинавший в одиночестве, раз в год присутствовал на этом традиционном вечере. — Мы скоро идем к столу, — сухо сказал подошедший к нему отец. — Позови брата, он опаздывает. Сириус, не возражавший оставить хоть на время свое скучное одиночество в гостиной, поднялся наверх. Когда на его стук не ответили, он зашел в комнату. В первое мгновение окружающая обстановка сбила ему дыхание — тем, что все было точно таким же, как много лет назад, когда Сириус был в этой комнате в последний раз. Не было только старых ребяческих рисунков над письменным столом, которые в детстве нравились ему здесь больше всего. По приглушенному шуму воды Сириус понял, что Регулус в своей ванной. Он решил подождать и присел на край подоконника, уставленного маленькими горшочками с какими-то миниатюрными слабенькими растениями. Как загипнотизированный, Сириус смотрел на дверь в ванную — она была приоткрыта совсем чуть-чуть. Скоро шум воды резко оборвался, и уже через минуту оттуда вышел Регулус. Регулус, его младший брат, влажный, бледный, покрывшийся сразу мурашками от контраста жаркой ванной и холодной спальни, по-детски завернутый в большое полотенце, лежавшее на его плечах и спускавшееся почти до острых коленок. Он остановился в испуге при виде Сириуса. — Родители тебя зовут, скоро ужин, — пояснил Сириус. — О, хорошо. Я сейчас. Регулус немного расслабился, но Сириус заметил, что он крепче сжал края полотенца, плотнее обернул его вокруг себя, и это вдруг разозлило его. — Задержался в душе? — медленно произнес Сириус, стараясь скрыть раздражение под насмешкой. — Приводи себя в порядок и пойдем. Брови Регулуса вскинулись в удивлении. — Ты будешь меня ждать? Сириус пожал плечами и остался на месте, не сводя глаз с фигуры брата. — Мне нужно одеться, — как-то неловко и торопливо проговорил Регулус. — Очевидно. Я жду. Регулус смотрел на него в замешательстве. Наконец его взгляд как будто сказал: «Ладно, я не знаю, что на тебя нашло, мне все равно», и он пошел к комоду за бельем. Осознание, что брат полностью обнажен, пробралось Сириусу под кожу, внутрь скелета, в мозг. Он неотрывно наблюдал, как Регулус двигался, как повернулся к нему спиной, как пытался не уронить с себя сползавшее полотенце. Неспокойное поведение Регулуса щекотало нервы и злило. Сириус оттолкнулся от подоконника и подошел к испуганно оглянувшемуся при звуке его шагов брату. — Что ты делаешь? — голос Сириуса звучал глухо, его самого это удивило. Он провел рукой по спине Регулуса, сжимая ткань. — Дай это сюда. — Отвернись, — после замешательства проговорил Регулус, и его голос, наоборот, прозвенел между ними громко и тревожно. — Чего стесняться? Я видел тебя с детства. — Я не ребенок. Ты тоже. Сириус! — Я твой брат. Бешеное чувство в Сириусе ширилось и грозилось вылиться за пределы его тела. Он уже не понимал, что говорит, зачем говорит. С силой дернув на себя полотенце, он откинул его в сторону вместе со всей своей ненавистью и тут же схватил пошатнувшегося Регулуса за руки, толкнул его к стене. Регулус коротко вскрикнул вместе с глухим стуком комода — он задел его острый угол бедром, — но Сириус не обратил на это внимания. Все еще крепко держа руки брата, он прижал его к стене всем своим телом, в неразберихе уткнулся носом и ртом в мокрые волосы. Он не успел разглядеть его, но зато теперь чувствовал, что он ниже, меньше, что он обнажен и близок ему, что твердый и угловатый, что его грудь движется тяжелыми толчками сбитого дыхания, что между этими толчками есть что-то еще быстрое, лихорадочное, бьющееся, может быть, сердце. «Я твой брат», зачем-то повторил он в ухо Регулусу, — то бешеное чувство, которое бурлило в нем, вырывалось изнутри беспорядочными словами, почти рыком. Сириус не думал о том, что хочет сделать. Он, как взбесившийся пес, запутанный, загнанный, вгрызся зубами в шею Регулуса пониже уха, потом в кость челюсти, но это вышло у него мягко, слабо, почти как поцелуй. Послышался стук в дверь, и все в комнате замерло. Сириусу показалось, что его пульс остановился. — Эти Кричер, сэр. Мистер и миссис Блэк ожидают Вас внизу. Регулус, освободивший руки из хватки замершего брата, мягко толкнул его в грудь — этого хватило, чтобы Сириус отошел далеко назад, давая ему свободу. — Я сейчас, — бросил Регулус домовику и, быстро натянув белье, распахнул дверь. — Помоги мне одеться. Сириус вылетел из комнаты стремительно, не оглядываясь. За столом он обязан был сидеть напротив Регулуса и, издеваясь над самим собой, заставлял себя смотреть на него. Регулус был собран и спокоен, одет традиционно, как нравилось матери, его спина была прямой, а движения рук — аккуратны. Он старался не смотреть на Сириуса, но знал, что тот за ним наблюдает, и по его лицу и шее расходились розовые пятна. В начале августа, после очередной крупной ссоры с матерью, Сириус оставил дом и больше не возвращался. Воспоминания плескались в нем и пробуждали все самое, казалось, черное и дикое. Он весь день возвращался мыслями то к спрятанному в комнате письму, то к далекому лету, то к детству, к семье, к тому дню, когда семилетний Регулус был в какой-то горячке из-за болезни, и как Сириус ненавидел, что все суетились вокруг него, и как сам не отходил, держал его руку, спал с ним, несмотря на строгие протесты матери. И потом, через много лет, он хотел сделать со своим маленьким братом что-то страшное, заставить его кричать, плакать, просить, не отпускать его из комнаты на отвратительный семейный ужин, никогда и никуда не отпускать. Он думал, что эти черные желания — порождения его семьи, помешанной на чистоте династии, извращенной в бесчисленных кровосмесительных браках между троюродными и двоюродными братьями и сестрами, и ненавидел их. Но он уже не мог остановить того, что заполняло его изнутри. Ему казалось, что он болен, горячка теперь у него, что его губы, кожа, внутренности высохли от этого жара, а в голове осталась только одна мысль, повторяющаяся снова и снова как святое заклятье: «Этим летом, когда тебя не было, я очень скучал дома». Вечером, оставив друзей в гостиной, он еще раз перечитал письмо. Оно ни о чем не спрашивало, ничего не просило, не требовало ответа. Это письмо было порывом слабости, но эта чужая слабость распотрошила Сириуса. Он достал карту и нашел Регулуса в ванной старост на пятом этаже. Сириус хотел увидеть его. У ванной старост было два пароля: один пропускал внутрь, только если ванная была свободна, а второй — известный только старосте школы — давал право прохода в любом случае. Благодаря Рему, Сириус знал второй. Он вошел внутрь, толком не зная, что будет говорить, что будет делать, но с присущей ему самоуверенностью не беспокоился об этом. Регулус уже вылез из ванны. Он стоял у края в одном белье и вытирал волосы. Его испуганный взгляд напомнил Сириусу то нервное выражение, с каким он смотрел на него тогда, дома, но этот взгляд быстро растворился, как пенистые пузырьки, в чем-то другом, более спокойном и смиренном. Слегка закусив нижнюю губу, Регулус смотрел прямо на Сириуса, ожидая, что тот скажет. А Сириус разглядывал его жадно, желая забрать себе все, что упустил за долгое время. Он блуждал взглядом по лицу своего маленького Регулуса, по плечам, шее, бледным рукам, груди, немного выступающим ребрам, животу, тонким ногам, мальчишеским коленкам. Ему было странно, что это тело казалось таким далеким и чужим, хотя он знал его с самого детства, с тех времен, когда они пытались найти на коже друг друга такие родинки, которые можно было бы соединить чернилами в созвездия Большого Пса или Льва, и Регулус был так похож на него самого, только меньше. — Ты злишься? — вдруг робко спросил Регулус: это его, видимо, мучило. Сириус не знал, про что он спрашивает: про письмо, про мать, про то, что Регулус оттолкнул его дома, или про все сразу. Но он не злился, совсем нет. В ванной было душно от горячей воды, и он скинул с плеч школьную мантию, снял маггловские кеды, в которых любил иногда ходить назло МакГонагалл. Ему хотелось рассмотреть лицо Регулуса, и он наконец приблизился к нему. Тревожное выражение напомнило ему о вопросе, и он пробормотал отрывистое «нет». Губы Регулуса были искусанными и покрасневшими — Сириус отчетливо теперь все это видел, — а его большие глаза, эта его отличительная черта — большие, красивые глаза, по серой голубизне и выражению которых всегда можно было узнать наследника Блэков, — они смотрели на него так странно и непонятно, что Сириусу хотелось взвыть. В них было ожидание и слабая наивность. Регулус смотрел на своего старшего брата, готовый, казалось, довериться ему, что бы он ни сказал, и в то же время в его взгляде было предвкушение, что-то скрытое, как будто он обещал рассказать Сириусу большую тайну. В груди Сириуса было горячо, и этот жар начинал сжигать все его тело. Он дышал ртом сухо и быстро, как будто искры летели из костра с нервным треском. Запустив пальцы во влажные волосы брата, Сириус притянул его к себе ближе, прижимаясь горячими губами к его щеке, лбом — ко лбу. — Ты скучал по мне в том доме, в той комнате, в своей комнате? — хрипло спросил он. — Во всех комнатах, — Регулус обхватил руки брата своими, его голос срывался, — в моей, в твоей, в любой. Сириус целовал его висок, щеки, линию подбородка. Он вдруг остановился, когда Регулус потянулся к нему сам приоткрытыми яркими губами. Ему было страшно от того, что рвалось наружу из груди — какой-то стон, хрип, полный отчаяния и желания, и от панической боязни, что он может умереть, как только еще раз прикоснется к брату. Он всматривался в его глаза, такие же, какие видел в зеркале каждый день, в такие же черты, прямые и резкие, общие для их семьи, но при этом Регулус не был персонификацией всего рода — он был его младшим братом, его собственным отражением, он мог бы делить с ним один вздох, один удар сердца. — Сириус, — с досадливой мольбой позвал Регулус, сильнее сжимая его руки. — Пожалуйста, Сириус. — Тебе не страшно… — Я скучал по тебе, — быстро перебил его Регулус, не давая ему времени думать, говорить, — летом, в том доме, когда ты уехал, и зимой, и этим летом. Я скучал, когда просыпался и когда… ложился спать…. Я думал о тебе, как ты тогда…. — он начинал срываться, путаться, он спешил, пытаясь вложить слова в Сириуса, как хитрое заклинание, и совсем уничтожить его, — как ты смотрел на меня, как ты держал меня. Я думал о том, что ты мог бы сделать. Я думал об этом, когда мне становилось жарко и дико, и я, ты знаешь, что я делал?.. Сириус не выдержал. Из горла вырвался хриплый сдавленный стон, и он больно впился в губы своего брата, сразу толкнулся языком внутрь, и долго, очень долго целовал его глубоко и безжалостно. Регулус совсем не умел целоваться, но он давал все, что мог: свой язык, свой открытый рот, свое разгоряченное тело, прижимавшееся к Сириусу. У него была странная сила будить в Сириусе глубинные, страшные порывы одними словами. «Ты знаешь, что я делал?..» звучало в каждом его вздохе, в каждом коротком стоне, в каждом ударе сердца, и бешеная глухая страсть рвалась из Сириуса и подчиняла себе и его, и Регулуса. — Покажи мне, что ты делал, думая обо мне, — глухо рычал он, опуская Регулуса на скинутую на пол груду чистых полотенец, влажно целуя его губы, шею, плечи. — Скажи мне, что бы ты сделал со мной, если бы Кричер тогда не пришел. Сириус выпрямился. Регулус лежал под ним, вытянувшийся, изогнувшийся, бледный, с красными пятнами от горячих прикосновений, от легких укусов. Его глаза были темнее, чем обычно, затуманенные, и внутри них Сириус видел сладкий мрак, затягивающий его, и он был рад этому. Он не знал, что бы он стал делать тогда, но сейчас, если бы они снова оказались в спальне Регулуса, он бы сделал так много. — Я бы поцеловал тебя, как сейчас, — тихо сказал он, не отрывая взгляда от глаз Регулуса. — Я бы целовал тебя, пока ты не стал бы жалко стонать от возбуждения, пока не стал бы бесстыдно тереться об меня. Регулус закусил губу и прикрыл глаза, немного выгнулся, приподнимая бедра, и Сириус подхватил его, срывая с него белье, и развел ему колени. Он был прекрасен — таким, каким Сириус его сейчас видел. Они были похожи, но Сириус никогда не смог бы выглядеть так. На это был способен только Регулус, только в глазах Сириуса. — Тогда я бы перевернул тебя лицом к стене, — продолжил он, начиная снимать с себя рубашку и расстегивая брюки, — и прижался бы сзади, чтобы ты мог почувствовать мой горячий член даже сквозь одежду, почувствовать, как он упирается в тебя. Громкий стон снова вырвался из груди Регулуса. Он хотел потянуться к Сириусу и помочь ему раздеться, но, вспомнив о приказе старшего брата, остановился, и вместо этого обхватил свой член и начал медленно ласкать себя. Сириус в восхищении провел ладонью от его горла до живота. Его охватывало сладкое бешенство от мысли, что Регулус один в своей комнате лежал на кровати, точно так же, как сейчас перед ним, дрочил так же мучительно и дразняще, растягивая удовольствие, думая о том, как старший брат мог бы его оттрахать. Он наклонился, целуя его бедренные выпирающие косточки, его живот, лизнул соски и, не удержавшись, провел языком от впадинки между ключицами к подбородку, тут же укусил шею, больно, оставляя яркую крупную метку. — Сириус, — донесся до него требовательный шепот. — Я бы заставил тебя расставить ноги и прогнуться, — его слова обжигали ушную раковину Регулуса, пальцы коснулись приоткрытых губ, и Регулус беззастенчиво обхватил их ртом, покорно облизывая и посасывая, пока Сириус не отнял их и не опустил ниже, обхватив на несколько мгновений член Регулуса поверх его собственных пальцев и тут же скользнув дальше, между его ног. — Я бы не позволил тебе касаться себя, как ты делаешь сейчас, нет. Я бы долго дразнил тебя, чтобы ты начал умолять, и только тогда, только тогда... Сириус приподнялся, чтобы видеть лицо Регулуса, и надавил пальцем на его тугой вход, медленно и аккуратно проталкиваясь внутрь. Он растягивал его долго, превращая это почти в пытку. Регулусу нравилось мучить себя и нравилось, что Сириус так издевается над ним. Он не позволял себе кончить и, когда Сириус смог найти его простату, выпустил из ладони свой член. Регулус не стеснялся громко стонать и просить, он отчаянно вглядывался в жадное выражение лица Сириуса и наслаждался тем, как томительно больно пульсировало в нем возбуждение. — Когда ты был бы готов и больше не мог стоять, я бы кинул тебя на кровать, — Сириус уже сорвался, быстро и жестко трахая его тремя пальцами, — и придавил бы тебя сверху своим телом. Я бы целовал тебя так, чтобы ты начал задыхаться. Я бы заставил тебя встать на колени, лицом к подушкам, в которых ты бы глушил свой благодарный стон, когда я наконец вставлю тебе. Ты был бы такой узкий и горячий, жадный, ты бы двигался мне на встречу, пока мог, пока я бы не затрахал тебя до криков, которые услышали бы все в этом проклятом доме… — Сириус, — Регулус, казалось, распадался на части,— Сириус… — Я бы… блядь, — Сириус, продолжая грубо загонять пальцы в брата, упал на него сверху, до одури приятно прикасаясь своим членом к его, и оставил смазанный поцелуй на безвольно открытом рте.— Я бы кончил в тебя… глубоко, так глубоко, и ты был бы мой, Регулус, ты мой... Регулус сжался вокруг его пальцев и кончил со сдавленным стоном, запрокидывая голову назад. Сириус оставил последний долгий поцелуй на его тонкой шее и, освободив свои пальцы из расслабленного тела, выпрямился. Регулус тяжело дышал, закрыв глаза, раскинув руки, и его ноги все еще были широко раскрыты перед братом. Член, небольшой и аккуратный, лежал на животе. Сириус наблюдал, как Регулус приоткрыл глаза, с интересом оглядывая его, и как он провел пальцами по испачканному собственной спермой животу, как поднес пальцы ко рту и облизал кончики. — Я хочу попробовать твою, — сказал он, поднимая все еще полубессознательный взгляд к лицу Сириуса. — Тебе придется постараться, — сумел выдавить из себя усмешку Сириус, все еще не отошедший от картины своего младшего брата, облизывающего сперму. Ему хватило пары движений рукой, чтобы кончить на грудь и живот расслабленного, обессиленного Регулуса. Позже они сидели в заново набранной горячей ванне, ближе к бортикам, где было неглубоко. Сириус рассматривал свои коленки с симметричными пятнами синяков, оставшиеся от сидения на твердом мраморном полу. Это до абсурда было похоже на их с Регулусом детство, когда они еще дурачились в одной большой ванне после веселого воскресного дня, свободного от домашних уроков. — Приезжай на Рождество домой, — прервал его ленивые мысли Регулус, уже, видимо, долго набиравшийся смелости сказать это. Сириус поморщился и недовольно посмотрел на брата. Тот сидел, отвернувшись, чуть впереди, и Сириус невольно протянул руку и погладил подушечками пальцев большой темный засос между шеей и плечом. Регулус казался сейчас таким хрупким, маленьким с его трогательными худыми плечами, выступающими косточками и светлой кожей, на которой так легко было оставить следы. Непривычная волна нежности к младшему брату и вместе с ней смутное чувство вины смыли все недовольство, и Сириус уже беззлобно ответил: — Так ты хочешь заманить меня обратно в лоно семьи? — Нет, — Регулус повернулся к нему и придвинулся ближе, заглядывая в его лицо как-то по-детски наивно. — Хочу, чтобы ты сделал со мной все, о чем говорил, в моей комнате, в твоей комнате, где захочешь. — Я могу и здесь, — усмехнулся Сириус. Регулус вздохнул и смешно положил подбородок на согнутые колени брата. — Но ты тоже хочешь сделать это дома, — сказал он. — Мы оба знаем, что это наш дом, он всегда будет нашим домом, даже если ты убежишь на другой конец света. — Это твои мысли, не мои, — возразил Сириус. — Ну хорошо. Ты ненавидишь всю нашу семью. Так, по-моему, переспать со своим младшим братом — это величайшее надругательство над домом Блэков. Не хочешь эти лавры? Сириус невольно вздрогнул от этих слов. Переспать со своим младшим братом. Сколько грязи, сколько цинизма в этом желании. «По-настоящему трахнуть своего маленького, пятнадцатилетнего брата, который всегда будет меньше, всегда будет слабее, и чей несчастный, преданный взгляд я не мог не замечать, не чувствовать, когда проходил мимо него с вымученным безразличием», думал Сириус: «Почему он, такой спокойный, такой собранный с другими, может сломаться от одного моего прикосновения? Только потому, что я его старший брат? И я хочу его сломать, сломать больно, потому что только я могу это сделать, и только я могу собрать его снова…» Он знал, что ему уже не остановиться: его поглотило темное ощущение близости к брату, своей силы и всемогущества. Регулус протянул руку и положил теплую ладонь на похолодевшую шею Сириуса. — Просто приезжай к нам на каникулах. Я не хочу снова скучать там по тебе. Сириус только пожал плечами.