Машка

Этой ночью я снова проснулся под тихие всхлипы с кухни. Мама не спала уже несколько дней. Она лишь делала вид, что ложилась, а сама уходила на кухню, садилась за стол и плакала. Всю ночь плакала, до самого утра. А утром, умывшись холодной водой, снова притворялась сильной и спокойной. Я это знаю, потому что сам не могу спать, слыша мамины рыдания. Хотя дело, конечно, не только в них. Машка, моя сестра, умерла всего пять дней тому назад. Она болела гриппом, состояние ее с каждым днем становилось все хуже, а лекарств никаких не было. Последние дни Машка просто умирала у нас на глазах. И вот ее не стало. Просто вот так: была и нет. Будто в воздухе растворилась. Раньше она часто не давала мне спать по ночам, все болтала и болтала без умолку. А теперь мне спать не дает только мамин плач. Вспоминаю, как вместе с мамой отвозил на санках Машку на "кладбище" - общую кучу тел, в которую людям приходилось укладывать своих близких и родных, потому что схоронить их было попросту никак -, и жутко становится. Мама тогда не плакала. Она никогда при мне не плачет. И ни при ком вообще. Только ночью, на кухне, тихонько. Машкину кровать нам пришлось разломать на дрова, потому что другого способа согреться не было. И одежду ее мы сожгли. И деревянную лошадку, которую Машка всегда с собой таскала, так сильно её любила. И вот так за пару дней от Машки как будто бы ничего не осталось. Только пара фотографий, которые мама всегда носит в портфеле с собой, чтобы, если вдруг в дом попадет снаряд и все уничтожит, то хотя бы памятные фото сохранятся. Мама говорит, память - самое главное и, возможно, единственное, что у нас есть, помимо надежды. На тех фотографиях Машка улыбается. Она вообще всегда улыбалась, что бы с ней не случалось. Помню, как, будучи всего четырех лет отроду, девчушка упала со своего трехколесного велосипеда прямо в лужу. Так она не заплакала - куда там -, она громко, заливисто засмеялась. Встала, отжала юбчонку своего платья в цветочек и, подняв велосипед, весело поехала дальше. И так всегда с ней было - никогда Машка не унывала, все улыбалась, смеялась да всех вокруг смешила. Не терпела она, когда люди грустят. А теперь вот ее нет. И никто вместо нее не развеселит больше маму, потому что только Машка это по-настоящему могла делать. От ее забав и речей у мамы на лице появлялась такая добрая, светлая улыбка, какую я редко у нее видел. И не увижу теперь, наверно, никогда. Машки-то нет, чтобы мама так улыбалась. Еще мама оставила, кроме фотографий, машкины туфельки. Ну никак она не могла их продать или отдать кому-то. Помню я этим туфельки, и как Машка в них в первый класс пошла. Черненькие, лаковые. Мама на них несколько месяцев копила. Как Машка тогда радовалась, как по комнате плясала от счастья, когда мы ей их на день рождения подарили. А первого сентября как красовалась перед всеми - совсем не стесняясь никого, все хвасталась новыми туфельками. И мама тогда сама на неё нарадоваться не могла, все приговаривала: "Ах, Маша, Машенька, ты моя красавица, и как хорошо тебе в новых туфельках!". А теперь Машка этим туфельки больше никогда не наденет. Не нужны они ей теперь. Пока я обо всем этом думал, я и не заметил, как по щекам у меня потекли горячие потоки слез. Прямо на подушку потекли. Я приподнялся тихонько на кровати, сморгнул последнюю слезинку, вытер лицо краем ночной рубашки и перевернул подушку на другую сторону - вдруг мама еще заметит, что я плакал. А я не хотел, чтобы она мои слезы видела. Мне почему-то казалось, что ее это очень расстроит. Хотя, не знаю, может ли мама еще сильнее расстроиться... Наверное, только если я умру - тогда да, тогда она еще как расстроится. А я не хочу, чтобы мама была совсем уж грустной. Поэтому я тогда себе пообещал, что, что бы ни случилось, какой бы долгой не была война, я не умру и не оставлю маму одну. Это было бы нечестно с моей стороны, так с ней поступить. Пообещав, я перевернулся на другой бок и, стараясь не слышать звуков маминого плача, уснул. В ту ночь мне снилась Машка. Она была в своих туфельках и красивом платье с цветочками.