the aftertaste

Глухое монотонное тиканье тяжелых и больших напольных часов, всем своим видом призывающих уважать себя за почтенный возраст, не слишком нравится ни ему, ни ей. Тем не менее, эти двое предпочитают молчать друг с другом, и им поневоле приходится слышать, как секундная стрелка отсчитывает мгновения, которые Захо и Флоран проводят вместе. - Ладно, я останусь еще на пятнадцать, - улыбается женщина, и Мот так крепко ее обнимает, что нельзя сделать ни шагу в сторону. – Один, - отсчитывает она вместе со старыми часами, смешливо морща нос и мягко целуя Флорана в губы в ответ на его расслабленную улыбку. – Два… Лицо француза отчего-то меняется на серьезное, когда брюнетка отстраняется ненадолго и приоткрывает рот, чтобы выдохнуть шелестяще тихое «три». Фло смотрит на нее, не отрываясь, изучает каждую черту лица: сейчас особенно заметную линию скул, широко распахнутые глаза, контур маняще разомкнутых полных губ. Он не отпускает ее, все так же одной рукой обхватывая ее талию. Захо очень теплая, согретая двумя тонкими одеялами и ладонями любимого мужчины. Он касается пальцами ее щеки, отводит в сторону длинные шелковые темные нити волос, прячущие за собой миллиметры так любимого Мотом лица. Женщина смотрит в ответ, как завороженная. Она давно потеряла счет времени, и даже часы перестали быть так слышны, будто осознав, что от одного неосторожно-громкого удара хрустальная, нежная атмосфера может дать трещину. У Захо приятно тянуще болит под ребрами, и, хотя кажется, что сердце тоже притихло в ожидании, счастье циркулирует по венам в каждом уголке ее небольшого тела, и в шоколадно-карих глазах напротив отражается ее восхищенный взгляд с легкой безуминкой. Ласкаясь к широкой ладони с длинными шероховатыми пальцами, она едва сдерживается, чтобы не зашептать такое уже родное имя вперемешку с бесконечными «мой», как шепчут заклинания, чтобы никто не слышал. - Мне кажется, уже пятнадцать, - голос у Мота по-домашнему тихий и хрипловатый после долгого молчания, он обволакивает брюнетку со всех сторон, и ей кажется, что он слышен в каждом уголке этой просторной светлой квартирки и иногда прячется где-то за гулкими ударами часов. Она не берет во внимание его слова, все так же пытливо вглядываясь в его мягко улыбающиеся спокойные глаза; Флоран, явно наслаждаясь ощущением бархата загорелой кожи под своими непривычно бледными пальцами, склоняется к женщине, и его губы трогает мимолетная улыбка. Опуская поверх ладоней мужчины свои, Захо чуть слышно стонет, и он наконец вовлекает ее в долгожданный глубокий поцелуй, прижимая к своей груди еще крепче, так отчаянно крепко, будто боясь, что она захочет вырваться – хотя оба знают, что она не отступит от него ни на шаг, пока есть возможность еще раз вдохнуть запах его сильного тела, беспредельно ласковых рук и пьянящей нежности. Сейчас женщина остается у него еще не на час и не на два, и Флоран знает точно, что еще не раз она сожмет его ладонь в своей, не раз прижмется губами к его виску, не раз очертит кончиками пальцев его улыбку и не раз позволит перехватить ее руку за запястье и расцеловать, непрерывно шепча о том, как сильно, до беспамятства любит. В его глазах вновь и вновь только ее отражение, причудливо перекликающееся со светлыми солнечными бликами. Захо нетерпеливо облизывает губы в ожидании нового поцелуя и беззвучно смеется; француз кружит ее, босую, над холодным полом, готовый кричать от захлестнувшей его любви, проникшей под кожу так глубоко, что можно почувствовать покалывание в пальцах. Но это сейчас, а потом, когда он не сдержит себя и, казалось бы, незаметно погладит ее кожу возле уголка губ и задержится чуть дольше положенного на глазах сотни зрителей и ведущей, не очень довольной из-за того, что дуэт из нашумевшего мюзикла не слышит ее вопросов, вот тогда ничто, он уверен, ничто их не выдаст. Флоран не сможет защекотать ее до восторженного визга или по привычке назвать Захо своей красавицей и услышать в ответ «мой медвежонок». Не сможет – им пока так нельзя. Ничто их не выдаст, кроме взгляда, полного их необъятной привязанности друг к другу и тягучей сладкой нежности. И – ах да – кроме витающего в воздухе послевкусия, оставленного на их губах утренним терпким поцелуем.