Ты весь пропах сиренью

      — Моррисон! Джек Моррисон! — на импровизированном деревянном помосте из грубо сколоченных досок стоял грузный мужик в шапке-ушанке и смешных круглых очках, наличие которых не мешало щуриться, вглядываясь в список.       Смахивал на крота. Но вслух, конечно же, никто не выразил свои догадки.       Уже добрых полчаса, если внутренние часы Баки не отказывали, тот окликал солдат, большим полукругом окруживших его. Прозвучала чья-то фамилия.       Названный одним прыжком преодолел высоту «сцены» и забрал из рук стоящего поодаль помощника свою ношу.       Декабрь, середина месяца, тысяча девятьсот сорок второй год.       Хлопья снега, что повалил ещё в ноябре, впивались в порозовевшую от мороза кожу и вызывали неприятное покалывание. Щёк Баки не чувствовал, ровно как и пальцев ног. Да кто такой стуже обрадуется в здравом уме? Но ни лютый холод, ни неудобства не заставили бы сдвинуться никого из этих людей. Топтались, пинали небольшие сугробы, пританцовывали и растирали конечности, но оставались.       Почту доставили буквально час назад, а в армии — уж точно в этом лагере — она как нельзя лучше поднимала боевой дух. Так считали командиры, а, значит, по умолчанию и солдаты. В глазах сгрудившихся, крепко сбитых мужчин, за исключением некоторых, селилась надежда всякий раз, как в поле зрения появлялись наглухо забитые гвоздями ящики. Поперек которых вилось одно-единственное слово, написанное крупными чёрными печатными буквами — «почта».       Одна из немногочисленных (если не единственная) радость. Приносящая с хрустящими, обвязанными верёвками пачками конвертов удовлетворённость, тоску или короткий укол в сердце — всё индивидуально.       Им недоставало этого, как бы не отрицали очевидное. Когда служишь — ну или вынужден это делать — выбирай сам нужный вариант. Так вот, когда варишься в аду, то никакие лозунги вроде: «Ты действуешь на благо своей страны!» не срабатывают. Плевал Баки на страну, если быть предельно честным. Но уйти отсюда можно было только одним способом — мёртвым. Здравствуйте-пожалуйте, но в гробу, раз уж не выиграли до сих пор. Или контуженным. Спасибо, такого счастья не надо.       Храбрым был в те времена, когда ещё не уехал воевать. Любовался вместе со Стивом огромными, яркими и очень привлекательными плакатами на ярмарках, столбах и стендах объявлений. Вот тогда! Тогда да, верил, хотел и рвался в бой. Патриоты, ха! Пропаганда всегда удавалась, утягивая в свои сети ещё «зелёных» ребят.       Весь налёт патриотизма слетает с первым убийством. Хватаешь ствол, смотришь в прицел и понимаешь, что надо нажать на курок. Лишить человека — человека, не просто фашиста! — жизни. Половина не выдерживала и после неудачи превращалась в пушечное мясо. Была альтернатива — винтики и шурупы слетали в башке. Вторая половина через недели (иногда везло, и проходили месяцы) теряла это «живое» выражение, которым светятся все молодые. Вместо лица — пустой холст, приобретающий краски только по вечерам. Собирались перед сном и, если были сигареты, курили. С каждой затяжкой что-то выскребая из себя.       Ну или письма из дома вот. Помогали стащить, смыть эту прилипшую, въевшуюся под ногти грязь из криков, крови и предчувствия смерти. Хотя бы на мгновение.       У Баки был Стив. А больше ни в ком не нуждался.       Стива, к счастью, в армию не взяли. Астматик, слабое сердце, бла-бла-бла. Ни одна комиссия не одобрит.       Впервые был благодарен мирозданию.       — Барнс! Джеймс Барнс! — Баки пробрался через толпу, подтянулся на руках и поднялся на площадку, чтобы забрать увесистый сверток. Теперь здесь ошиваться нечего.       Он подставлялся под удар второй год. Сначала письма приходили регулярно, нарочито-оптимистичные, всегда длинные и подробные. Не отвечал: знал, что Стив поймёт. Да и что рассказать? Как от багровых пятен одежду отстирываешь? Тот всегда улавливал его настрой, даже на таком вот расстоянии, продолжал исправно марать листы своим аккуратным почерком. Через полтора года записки — так называл их про себя — перестали присылать с привычной частотой. То ли курьезы возникли с тоннами корреспонденции, то ли Роджерс усмирил пыл. Предпочитал не думать о последнем, малодушно спихивал на проблемы с доставкой.       «Эй, Бак, привет!» — привет, что уж там. Каждый раз — привет. Дальше обязательно спрашивает, не откинулся ли. В шутливой такой манере, но уловить подтекст не трудно: волнуется, переживает.       «Представляешь, устроился в лавку, теперь по двенадцать часов вожусь с пыльными книгами. Мне нравится».       Баки бы сказал: «Наконец-то ты нашёл своё призвание, мелкий, может, поселишься там?»       Баки бы усмехнулся: «Променял друга на книги? Как низко, Стиви!»       Баки бы на полном серьёзе спросил: «Кому они сейчас вообще нужны?»       У Баки было много реплик, да только обратить их не к кому. Толкнуть в плечо, подшучивая, тоже некого.       Но.       Читал, зазубривал наизусть каждое предложение, впитывал как губка события Бруклина, которые шли своим чередом. Время не стоит на месте. Только здесь, в глухом лесу, осознаешь себя оторванным от мира, жалким муравьём, если хотите.       Присел на знавшую лучшие времена койку в казармах. Одеяло тонкое, смахивало на простыни. Постоянно мёрз, каждую хренову ночь отмораживал себе, кажется, все органы, но не жаловался. Никто из них не жаловался. На ледяную воду, на чёрствые куски хлеба, которые застревали в горле, на хлипкие одеяла — не жаловался. На войне начинаешь ценить, потому что порой утрачиваешь даже то малое, совершенно неудобное и осточертевшее, но полагающееся тебе.       Провёл загрубевшими пальцами по мятой обёртке, не церемонясь порвал. Внутри лежали три шоколадки в фиолетовой упаковке. «Hersheyʼs» — гласила лицевая сторона.       На кончике языка почудился горьковатый привкус. Слюна заполнила рот, пришлось сглатывать.       Два подростка всё потратили на одну несчастную, возмутительно быстро кончившуюся плитку — события встали перед глазами.       Тот день можно по праву считать из тех, какие помнишь всю жизнь, да вот проблема: само наличие в ней Стива было крупным везением.       Самый яркий во Вселенной маяк, независимо от обстоятельств помогающий обрести свет в кромешной тьме.

***

      В Бруклине не дома — тесно жмущиеся в переулках коробки высотой в четыре этажа. Стены обвешаны листовками, зачастую наполовину оборванными, испорченными похабными словечками. Коричневые, чёрные, словом, нагнетающие тоску.       Кондитерская миссис Хотторн — исключение. Здание резко выделялось на фоне однообразных построек, бросалось в глаза белыми стенами, чистыми окнами. И длинными очередями. По выходным — на всю улицу. В такие дни вообще надеяться не на что, поэтому Стив с Баки приходили во время уроков. Прогуливали, грубо говоря.       Самое поразительное было вот в чём: подбивал на нарушение школьного устава мистер-я-застенчивый. Стив. «Сладкоежка», — смеялся Баки, но не отказывался. Не мог, только не лучшему другу. Да и, чего греха таить, не хотел.       — Бак, ну же, Баки! — звонкий, переживший стадию «ломки» голос настойчиво звал.       Стив стоял — нет, пританцовывал от нетерпения. Они давно планировали набег на магазин, скрупулёзно откладывая каждый цент, а теперь выгребали из штанин горсти монет и озирались в поиске лакричных палочек — за ними пришли всё-таки.       — Смотри, Стиви, новая поставка, — толкнул друга под рёбра, указывая пальцем на небольшую пирамидку из плиток шоколада. Вычурная надпись «Hersheyʼs», а чуть ниже ценник.       Если и была на этом свете погибель Барнса, то им определенно являлся шоколад. Или Стив Роджерс. Но об этом стоило умалчивать.       Их очередь подошла.       — Не, ты видел?! Как наша неде… — повернулся Стив, но конец предложения «проглотил», заметив трепет в глазах напротив. Молча схватил одну, в жестянку для оплаты деньги вывалил, широко улыбнулся и за руку вывел из магазина Баки, пока тот не очухался.       — С ума сошел? — вот и мозг включился.       Две сгорбленные фигурки сидели на бордюре и держали на коленях между собой маленький прямоугольник — с полторы ладони.       — Думаешь, не помню, как ты мне больному таскал яблоки и персики? — Стив лаконично умолчал о догадках на тему денег. А ведь и правда. Роджерсу подхватить заразу — раз плюнуть. Зато потом с месяц в постели валяться может, не вставая. Барнс с начала их дружбы решил, что будет ухаживать за Стивом — не потому что надо. Как-то само промелькнуло и укрепилось на задворках сознания.       Нужно ли удивляться, что карманные уходили на лекарства, еду и другие необходимые вещи?       — Это не то, — неохотно защищался Баки.       Купленное поделили поровну, хотя Стив пытался лишний кусочек от своей части незаметно подкинуть на фольгу. Трюк не срабатывал — Баки хмурился и игнорировал предложенное.       Сладость таяла ещё до того, как её удавалось до рта донести, в результате чего обнаружили себя измазанными — от подбородка до ставших липкими пальцев.       — Ну и свиньи, — смеялся Стив, слизывая остатки с рук. — Ты чего?       Баки, только повернувшийся для остроумного ответа, на минуту завис.       Светлые волосы коротко острижены, отчего их владелец смахивал на мелкого хулигана-воришку. Голубые глаза, светящиеся изнутри от испытываемого веселья. Бескровные, но заметные с первого взгляда губы. Стив имел привычку постоянно облизываться — вот как только что.       Джеймс Бьюкенен Барнс падал в бездну.