Он в моей квартире

      Иногда я приходил домой раньше. Закрывая за собой входную дверь и снимая куртку в прихожей, я часто ощущал запах сигарет. Настолько часто, что уже успел к нему привыкнуть: дым оседал на паркете, прилипал к стенам и дверцам кухонных шкафчиков. И в этом смоге я всегда обретал душевное спокойствие, потому что понимал, что все хорошо. Все идет своим чередом.       А он играл на гитаре, выходил время от времени на балкон и лениво тянул руки к солнцу, непроизвольно вставая на цыпочки. Мог сидеть на этом балконе часами, до тех пор, пока мои разговоры по телефону или с женой, еще находившейся дома, не иссякнут. Ямада не ждал моего прихода, и даже как-то искренне удивлялся, когда я притаскивал ему кофту потеплее и кружку, в которой переливалось янтарем пиво, специально купленное для него в магазине.       Он рисовал кривые рожицы на бумаге, просто вынуждая мою дочь глупостью их выражений смеяться до слез. Мне и самому нравились его художества и то, как он, подогнув ноги под себя и касаясь время от времени своей щетины, сосредоточенно возил цветными карандашами в альбоме.       Часто, сидя рядом с ребенком, думал о своем, вперив взгляд в телевизор, ожидал, пока кто-либо из нас, родителей, вернется с работы, чтобы со спокойной душой потрепать девочку по голове и исчезнуть в полумраке дворов.       Иногда Ямада приводил своего сына, с такими же пронзительными глазами, как у своего отца, и, оставляя их с дочерью играть вместе, звал меня на кухню. Там мы сидели и подолгу о чем-то разговаривали: о такой ерунде, что я половину тут же забывал. Но он рассказывал, смотря прямо в мои глаза, не моргая, пристально. Как будто его губы жили собственной жизнью, вели свое повествование, в то время как его тело, движения рук, привычно нахмуренные брови, говорили что-то другое. То, что я подсознательно понимал. Ненароком касаясь горячими пальцами моей руки, он еле заметно улыбался и вновь вспоминал очередную историю, блуждая внимательным взглядом по моим ключицам.       Так он отнимал у меня кислород, бил током своих прикосновений до тех пор, пока, вслед за приходом жены, в квартиру не врывалась живительная прохлада подъезда.       И Ямада уходил.       Сразу, незамедлительно. Благодарил за чай, гостеприимство, отказывался от моего предложения проводить его.       Прознав, что я забыл на работе зонт, он оставлял свой и, со скромной улыбкой, выходил из квартиры.       В моросивший октябрьский дождь.       Он, наверно, чувствовал, как я подолгу всматривался в его невысокую фигуру из открытого окна, в облачка дыма его очередной сигареты.       Он любил меня.       И это жгло мое сердце теплом, от которого я не в силах был отказаться.