Сон Этельстана

Этельстану снилась церковная служба. Он стоял среди других, ничем не выделяясь, в такой же как у всех одежде, пел то же, что и все, а его короткие волосы были обриты, как это и положено. Видение это продолжалось некоторое короткое время, и его сменило другое: он один в храме, видит алтарь, на котором стоит раскрытая книга со словом божьим. Этельстан чувствует, как усиливается его волнение, он знает, что должен как можно скорее забрать библию с алтаря и сейчас же бежать, в попытке спрятать священное писание от рук варваров. Запыхавшись от бега, он успел коснуться страниц кончиками пальцев, как тут же очутился в другом месте. Он будто бы увидел себя со стороны: на нём длинное одеяние священника, на груди крест, длинные волосы распущенны и находятся в беспорядке, видимо, от предшествующей этому суматохи. В руках у него та самая библия, которую он, по всей вероятности, успел спасти, благополучно скрывшись от преследователей. Сам же он находится в каком-то помещении, предназначенном, скорее всего, для скота или для хранения каких-то запасов. Почему-то и в этом месте также есть алтарь. Этельстан думал, было, опустить книгу на него, но эту секунду за дверью позади раздался испуганный гомон потревоженной кем-то домашней птицы. Этельстан в ужасе обернулся, предчувствуя, что в следующую же секунду он будет обнаружен и убит. Казалось, мгновение этого осознания длилось вечность, мелькнула едва ощутимая надежда на спасение, и тогда дверь открылась. На пороге стоял человек. Виден был лишь чёрный силуэт, но не было ясно, кто это такой. В руках у него был меч. Этельстан медленно, не осознавая этого, попятился от двери к дальней стене комнаты. Он всё ещё лелеял надежду на спасение. В комнате был только лишь один он, не было никаких сокровищ, золота, камней, только невзрачная книга, но Человек не прошёл мимо. Он шагнул через порог и направился к центру комнаты. Прижимая книгу к груди, монах затаил дыхание, слушая оглушающую тишину, заполняющую собой всё вокруг. Из окна или широкой щели под крышей в дальней стене за спиной Этельстана бил яркий солнечный свет, играющий частичками пыли в, казалось бы, недвижимом потоке воздуха. Человек вышел в этот поток света, становясь в нём, и полоса солнца упёрлась в его бороду, отделяя голову от туловища, и тогда Этельстан узнал его: это был Рагнар Лодброк. Обойдя Этельстана по большой дуге, не сводя с него своего особенного порывисто-насмешливого взгляда, северянин на всякий случай держал меч наготове. Он ступал так размеренно и неторопливо, что Этельстану казалось, будто он слышит тихий шелест песчинок под его подошвами. Рагнар сделал внезапный рывок вперёд, собираясь покончить с задуманным, и Этельстан, испытав поистине первобытный леденящий душу страх, отшатнулся к самой стене, прижимая к груди библию и тщетно надеясь на силу слова господнего над язычниками. Удара не последовало. Этельстан боязливо взглянул на Лодброка, остановившегося на расстоянии пяди. По его лицу, как это бывало обыкновенно, нельзя было понять, что он думает. Сжав и разжав пальцы свободной руки, Рагнар поднял её, подперев снизу костяшками подбородок Этельстана и поцеловал его в губы, и Этельстан подавился этим поцелуем, пытаясь отодвинуться, но двигаться было некуда. Рагнар обхватил сухими прокопчёнными огнём и солнцем пальцами шею Этельстана, не переставая его целовать. Властно, открыто, как женщину. Этельстану не оставалось ничего, кроме как подчиниться. Он закрыл глаза. Рагнар обхватил его голову другой рукой, сминая волосы монаха в пятерне. Меч Лодброка исчез сам-собой. Этельстан шумно вдохнул носом, отдаваясь происходящему. Он обхватил Рагнара за плечо, прижимая к себе. Тяжёлая книга, всё ещё покоящаяся на груди Этельстана, скользнула между телами. Она тихо стукнулась об пол, отлетая в сторону и, раскрывшись, неподвижно распласталась обложкой вверх. Этельстан вздрогнул, сделав попытку взглянуть под ноги, но слово божие определённо уже не могло его спасти, так что он предпочёл книге человека. Всё это действо заняло считанные секунды. Этельстан потянул вверх край своего одеяния, принимаясь собирать его в складки, и тогда Рагнар положил свои руки на его, заставляя оставить одежду в покое. Рагнар на самую малость отстранился и по-лисьему хитро взглянул в огромные ошеломлённые глаза своего христианина. Он вроде как ухмыльнулся или просто сощурился. Невозможно было понять. Сделав шаг назад, Рагнар, как подкошенный рухнул на оба колена, взял обе руки Этельстана и водрузил себе на макушку. Этельстан сглотнул. Он чувствовал необъяснимый прилив сильных чувств, восторг, почти экстаз. От того ли, что уже произошло, или того, что ещё должно произойти. Монах снял обе руки с головы Рагнара, после поднял одну и, поджав пальцы — все, кроме большого, занёс кисть над головой викинга. Он был почти уверен, что чувствует запах священного масла. И с этой мыслью Этельстан опустил руку, проводя пальцем, смоченным в мире, поперёк лба Рагнара, резко отрывая палец от кожи, и, вновь прижав, медленным движением перечеркнул первую проведённую черту. Взглянув на свой палец, Этельстан заметил красный след, и тут же, раскрыв руку, понял, что все его пальцы испачканы в алой крови. Рука его задрожала. Он взглянул на другую — и она была запачкана кровью. В диком испуге Этельстан взглянул на стоящего пред ним на коленях Лодброка: в центре его широкого лба красовался кроваво-красный крест, и Рагнар смотрел на монаха из-под окрашенных кровью бровей. Этельстан хотел что-то сказать в оправдание, что-то сделать, но, дрожа всем телом, лишь вновь посмотрел на окровавленные ладони, и тогда Рагнар поднялся на ноги. Этельстан хотел сказать «Нет! Нет!», но не мог вымолвить ни слова. Рагнар отвернулся, собираясь покинуть комнату. Этельстан шевелил губами, пытаясь хоть что-то сказать, остановить его, схватить, не позволить уйти, слова застревали в горле, движения давались с колоссальным трудом. Он хотел бежать, он бежал, но слишком медленно, и, кинувшись вдогонку, он уже хотел выбежать следом, как вдруг дверь с размаху ударила его по голове. Этельстан прижал руку ко лбу: он только что пытался проломить им стену у кровати. Он осторожно потёр зудящие болью лоб и нос, и ему казалось, он всё ещё слышит треск от удара и видит мелькающие искры в глазах, несмотря на непроглядную темень в домике. Обхватив голову руками, он сжал ушибленные места, чтобы усмирить боль. В нос ему ударил какой-то запах. Понюхав пальцы, Этельстан покривился. Он попытался обтереть ладонь о кусок висящей рядом шкуры. Немного, но это помогло. Полежав в темноте, Этельстан глубоко выдохнул, после чего сел на кровати и взглянул в сторону двери. Он поднялся с кровати, прошёл через комнатку и вышел, прикрывая за собой дверь. Вскоре он спускался по заросшему травой берегу к реке. Там же он стащил с себя одежду, оставил её, сложив в небольшой комок, после чего спустился в воду. Он вошёл в прохладную реку по пояс, вымыл как следует руки и окатил водой лицо. Охладив ладони, он прижал их к ушибу. Когда тот понемногу перестал гореть болью, Этельстан прошёл ещё дальше и окунулся в воду с головой. Он проплыл немного вперёд, чувствуя как лёгкое течение холодной воды обволакивает его тело, и лёг на спину, оставаясь так, поддерживаемый водной гладью. Ничто не беспокоило вдумчивую тишину. В воздухе ощущался едва уловимый чуть сладковатый запах летних трав. Этельстан взглянул вверх и увидел чернеющее чернотой высокое летнее небо, усыпанное бесчисленным количеством звёзд. Этот глубокий купол был настолько безбрежным, что делалось жутко. Высь была так далека и недостижима, что было трудно поверить своим глазам, и она была так близка, словно лишь протянутой руки было бы достаточно, чтобы коснуться её и стряхнуть с её поверхности несколько мерцающих точек… Некоторые из них были похожи на грани драгоценных камней, другие — на мелкий снег, третьи были подобны клубам тумана. Что же за сокровища скрываются там, в вышине? — думал Этельстан. — За что нам дарована благодать взирать на эти сокровища, жить в их свете, спасающем нас от беспроглядной тьмы даже в самую тёмную из ночей? Утешение ли это нам в тягостной жизни плоти, сковывающей дух? Если это просто светильники, позволяющее отыскать верный путь, то отчего так волнует эта привычная картина каждое простое человеческое сердце? Отчего грудь наполняется восторгом и предчувствием осознания господних истин всякий раз, когда глаза устремляются в смятении к ночному небу? В глазах Этельстана сверкал звёздными отсветами весь небесный свод, словно бы монах действительно осознал что-то, понятное только ему одному. На самом краю неба, неуверенно переливаясь синью, мерцал ещё совсем незаметный предрассветный луч. Укрытый потоками тёмной реки, ставшей мягкой и тёплой, словно одеяло, в абсолютной тишине под дрожащими в вышине звёздами Этельстан закрыл глаза и на мгновение представил, что его никогда не существовало на этом свете.